на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


17

Наутро я проснулся весь какой-то изжеванный изнутри. Как будто спал в чемодане. Все тело ныло. Я все-таки нашел в себе силы спуститься к завтраку. Но едва устроился за своим столиком, как ко мне подошел хозяин:

– Все хорошо? Нравится вам у меня?

– Да, все замечательно.

– Побудете тут еще?

– Пожалуй, да.

– Сколько дней?

– Не знаю. Посмотрим.

– …

– …

– Могу я задать вам один вопрос?

– Вполне.

– Вы в бегах?

– Что?

– Вы совершили какое-нибудь преступление и скрываетесь здесь? Коли так, обещаю хранить молчание.

– Да нет, ничего подобного.

– Тогда простите. Извините меня. Я было подумал… словом, извините.

– …

– Хотя вы бы мне все равно не сказали.

– О чем?

– Что вы в бегах.

– Да не в бегах я. С чего вы взяли?

– Вы несколько необычный постоялец. У меня тут в основном бывают автостопщики. Или небогатые туристы. А по вам не поймешь, кто вы такой.

– …

– Кто же вы?

– Да в общем… никто… я переживаю черную полосу. Это, надеюсь, не преступление?

– Конечно же нет. Простите, бога ради, мою назойливость.

– …

– А чем вы вообще занимаетесь?

– В настоящее время ничем. Но раньше работал в архитектурном бюро.

– Да что вы? Не может быть.

– Почему же?

– Я как раз искал кого-нибудь в помощь. Хочу провернуть здесь ремонт. Увеличить площадь кое-каких номеров. Но не очень представляю, как подступиться.

– А-а…

– Может, если у вас найдется минутка…

– Хорошо, я подумаю.

– Правда поможете?

– Да. Посмотрим.

– Меня, кстати, зовут Василис, – сказал он, пожимая мне руку.


И, улыбаясь, вышел. Не знаю, почему я не назвал себя в ответ, а тем более зачем согласился ему помочь. Меньше всего мне хотелось снова впрягаться в работу. Отсидел я свое в архитектурном бюро. Я не знал пока, чему посвящу дальнейшую жизнь, но мне казалось, что искать надо как можно дальше от всего, чем я до сей поры занимался. Главное, не оглядываться на прошлое. Я думал писать, но вот попробовал, и получилось хуже некуда. Поселившись здесь, я наметанным глазом оглядел объект, невольно отметил про себя все его огрехи и неиспользованные возможности. И уже понимал, что надо сделать, дабы его облагородить. Я выбрал эту нору, чтобы укрыться от мира. В каком-то смысле этот грек был прав. Я был в бегах. Скрывался от своего прошлого. Преступление мое заключалось в том, что дожил таким, как есть, до сегодняшнего дня. Что жил себе и поживал, отмахиваясь от главных вопросов, от важных решений. Я был в ответе за свои отношения с другими и не мог больше уклоняться от ответственности. В жизни человека приходит время, когда не разум, а тело требует от него отчета. Я понимал это ясно, как никогда. Обидно только, что озарение снизошло на меня в подвале убогой гостинички, в столовой, под агонизирующей неоновой лампой.


Хозяин вернулся с большой чашкой кофе и с широкой улыбкой. Все это походило на какой-то фарс. Я приподнялся, чтобы взять у него чашку, и поморщился от боли. Хозяин это заметил.

– Что с вами?

– У меня болит спина.

– Ох, это мучительно. Хуже не придумаешь. Я одно время тоже маялся.

– Да что вы! И как же все потом прошло?

– Не знаю. Как-то само собой. Проснулся однажды утром, а спина уже не болит. Видно, раздумала болеть.

Поднявшись в номер, я еще раз подумал о том, что он сказал. Когда же мое тело надумает пойти на поправку? Я ведь действительно терпел его самодурство. Все мы – рабы своего тела. Но что делать? Сидеть и ждать, пока оно не оставит нас в покое? Нет. Я был уверен: надо продолжать доискиваться до причин боли. А боль меж тем не думала проходить и заставила меня весь день проваляться в постели.


Несколько часов кряду я увлеченно переписывался с дочкой. Мы не виделись уже довольно давно. Я не захотел, чтобы она приезжала ко мне в больницу, чтобы она стала свидетельницей моей немощи. В детстве Алиса мечтала выйти за меня замуж. Я был ее прекрасным принцем. От года к году – я видел это по ее глазам – миф рассеивался, уступая место голой правде. Я рухнул со своего пьедестала, и хотя не прикидывался героем, но всегда старался, чтобы она видела меня в самой лучшей форме. В сущности, у нас никогда не было по-настоящему здоровых отношений. Подтверждением тому – моя физическая неспособность зайти к ней в гости, туда, где она живет с мужчиной. По-хорошему нужны века, чтобы осознать, что наши дети выросли. Часто говорят, что трудно стареть; я бы мог стариться сколько угодно, лишь бы только мои дети не взрослели. Не знаю, почему я так тяжело переживал этот кризис, через который проходят все родители. Я не замечал, чтобы вокруг меня так же терзались. Мало того, некоторые воспринимали уход детей с облегчением. Радовались, что теперь у них развязаны руки. Был такой фильм, где парень, Танги, зажился у родителей, до бесконечности затягивая учебу. А мой сын в восемнадцать уехал на другой конец света. Так всегда: тем, кто жаждет поскорее выпихнуть своих чадушек, достаются увальни, а у тех, кто хочет вволю понянчиться со своим потомством, дети оказываются самостоятельными не по годам. Я страшно скучал по сыну. Скайпа и электронной почты мне было мало. Впрочем, и письма, и виртуальные встречи становились все короче. Нам нечего было сказать друг другу. Любовь между родителями и детьми – это не слова, не разговоры. Я просто хотел, чтобы сын был здесь, дома. Мы с ним могли за весь день не сказать и двух слов – не беда, я чувствовал, что он рядом, и этого было достаточно. Может, я ненормальный? Не знаю. Я только пытаюсь выразить свои чувства. И теперь, когда все сказано, могу с уверенностью сказать то, что знал с самого начала: я так и не притерпелся к разлуке с детьми. Пусть это естественно, логично, житейски и биологически необходимо и так далее – и все-таки мне от этого плохо.


Я надеялся, что на другой день спина будет болеть меньше, ведь мы с дочкой как раз договорились увидеться. Я собирался сходить с ней в ее любимый ресторан – индийский, где, на мой вкус, готовили слишком остро. Думал, не позвать ли заодно и Мишеля, но для этого я еще не созрел. Довольно долго я размышлял обо всем, в чем она упрекала меня в последнее время. Я так обидел ее, но она все-таки не повернулась ко мне спиной. Она осталась любящей дочерью. Мне было стыдно. Я судил о ее романе, ничего о нем не зная. Меня ужасала разница в возрасте между ней и Мишелем, тогда как их разделяли каких-то десять лет. И до нее девушки увлекались мужчинами постарше. Как можно быть таким узколобым? Я шел по жизни в шорах, не видя ничего, кроме пустячных совещаний с педантичными японцами, не слезая с иглы политических, экономических и прочих последних известий, – и все это не имело больше никакого значения. Теперь я постепенно двигался к самому важному. Может, на этом пути и лежит исцеление.


Я выпил две таблетки, потом еще две. Было поздно уже что-либо затевать. Я стал смотреть телевизор. Все эти дурацкие передачи, которые в радость, когда болеешь. Временами я проваливался в сон. Вечером показывали классический фильм о войне – в последний раз я видел его подростком. В соседнем номере двое с впечатляющим упорством сотрясали кровать. Я прибавил звук, чтобы не слышать их возни. Наша стенка разграничивала любовь и войну. Около полуночи я снова заснул. А около двух проснулся с ясной мыслью: зачем ждать до завтра, чтобы сказать дочери все, что у меня на душе? Время не терпит. Нужно действовать как можно скорее.


предыдущая глава | Мне лучше | cледующая глава