ГЛАВА ПЕРВАЯ
1817
Маркиз де Кастильон прошел в гостиную и сел на ближайший стул. Тот заскрипел под ним, и маркиз подумал, что, должно быть, шатается одна из ножек, но его это не удивило.
Он оглянулся вокруг с выражением отчаяния на лице и задумался, как быть дальше.
Молодой человек вернулся в свой фамильный замок, в котором бывал только в раннем детстве, надеясь, что тот хоть сколько-нибудь пригоден для жилья. Теперь, осмотрев здание, он понял всю шаткость своих надежд.
У маркиза не было денег, чтобы привести в порядок само здание и прилегающие земли.
…Если бы кто-то взялся запечатлеть все события его жизни, полной опасности и приключений, на бумаге, получилась бы захватывающая книга…
Его род был одним из самых старинных во Франции и гордился тем, что относился к Ancien Regime[2]. Поколение за поколением он был частью величия Франции и почитался во всех уголках страны.
Когда в 1789 году произошло взятие Бастилии и разразилась Великая французская революция, маркиз де Кастильон с женой не могли и подумать, что волнения как-то их затронут.
Потом в Париже установили гильотину…
Многие их друзья приняли смерть, и маркиз с женой поняли, что им опасно оставаться во Франции.
Маркиз с супругой в свое время много путешествовали. После некоторых размышлений они решили искать убежища в Англии и оставаться там, пока не закончится революция. Они были не единственными аристократами, покинувшими родную страну, и в Лондоне их встретило множество друзей.
Молодой принц Уэльский старался развлечь их и совершенно искренне выражал свой ужас по поводу происходящего во Франции.
Маркиз с женой уже несколько лет жили в браке, но детей у них не было.
И вот, к удивлению и радости супругов, в 1792 году, через три года после того, как они покинули Францию, у них родился сын.
Его назвали Жан-Пьером в честь деда. Мальчик воспитывался вместе с детьми 'emigr'e[3] Лондона и детьми многих английских аристократов.
Жизненный опыт маркиза, широкая известность в аристократических кругах двух стран поднимали его престиж до уровня дипломата. Поскольку он подолгу жил в Англии, у него здесь было огромное количество друзей. Они по-дружески поддерживали самого маркиза и тепло относились к подрастающему Жан-Пьеру, который был жизнерадостным и умным ребенком.
Жан-Пьер учился в одной из лондонских школ; там были замечены его способности, и он приносил домой многочисленные отзывы учителей, которые родители находили весьма обнадеживающими.
Маркиз с женой стали поговаривать о том, чтобы отправить сына в Итон[4], где учились многие его друзья, и уже начали вести переговоры с директором о возможном поступлении Жан-Пьера в это известное учебное заведение.
Мальчик был слишком мал, чтобы его волновали события во Франции, но родители крайне обеспокоились, когда в 1796 году армию возглавил корсиканец по имени Наполеон Бонапарт.
Не успели англичане понять, что происходит, как вся Европа уже оказалась под угрозой войны.
Войска Наполеона, невзирая на голод и нехватку снаряжения, воодушевлялись верой и целеустремленностью своего командира. Наполеону, который в свое время принимал участие в революции, теперь удивительным образом удавалось залечивать раны Франции.
Он дал людям надежду на будущее.
Спустя два года после того, как Наполеон принял управление страной, находившейся тогда на грани краха, он победил всех ее врагов, за исключением Британии, и восстановил целостность французских территорий.
Потом Бонапарт принял новые законы. Среди прочих он приостановил действие закона против 'emigr'e. Наполеон предложил сотням и тысячам беженцев вернуться домой.
Таким образом он расположил к себе влиятельные знатные семьи, избежавшие гильотины. В то же время, восстанавливая страну, Наполеон не расстался с уникальными полномочиями, которые принесла ему революция; используя благосклонность церкви и 'emigr'e, он пытался их расширить.
Вернувшаяся знать получила обратно лишь малую толику своих земель, а в феодальных правах их и вовсе не восстановили. Впрочем, хотя бы что-то сбереглось и было вручено им обратно, тогда как они думали, что потеряли все.
Жан-Пьер был слишком молод, чтобы осознавать, какая огромная проблема возникла в этой ситуации перед его семьей.
Отец и мать каждым нервом чувствовали, что нельзя упускать шанс вернуться на родную землю — они хотели вернуть имущество, которым обладали до Революции. С другой стороны, необходимо было спросить себя, можно ли доверять этому корсиканскому выскочке, достигшему небывалого могущества за невероятно короткий срок.
Маркиз де Кастильон был умнейшим человеком, и его больше других людей поражали материальные выгоды, которые принесла Франции сильная правящая рука Наполеона.
Военный и политический гений Бонапарта гарантировали ему власть над страной.
К весне 1802 года его популярность возросла еще больше. Триумфальный мир в Европе теперь увенчался миром с Англией. Это означало конец бойкота и возрождение Французской колониальной империи.
Маркиз с женой решили вернуться на родину.
Для десятилетнего Жан-Пьера это было равносильно переходу из одного мира в другой. Мальчик был угнетен и расстроен, что покидает товарищей по играм и тех, с кем учился в школе.
В то же время заманчиво было пересечь Ла-Манш и ступить на землю, о которой он слышал с самого рождения, но никогда еще не видел.
Кастильоны отправились прямиком в Париж, где узнали, что дом, которым они владели до революции, свободен и готов принять их. Конечно, он не выглядел в точности, как прежде, по той простой причине, что был конфискован и какое-то время служил одним из множества новых государственных учреждений.
Тем не менее он находился в лучшем состоянии, чем недвижимость большинства их друзей, которые вернулись и обнаружили, что их дома и замки опустошены, вся мебель, ковры и портьеры разворованы.
Маркизу приятно было вернуться в Париж, однако он отметил, что с тех пор, как они с женой спешно покинули страну в страхе, что их потащат на гильотину, произошло много изменений.
Что удивительно: гости из Англии стали толпами пересекать Ла-Манш, желая посетить страну, о которой так много слышали.
Наполеон Бонапарт был теперь Первым Консулом и использовал все свое обаяние, чтобы покорить гостей, в том числе аристократов, с которыми де Кастильоны поддерживали теплые отношения в Англии.
Леди Элизабет Фостер[5] и Шеридан[6] находились в числе британских туристов, ставших свидетелями феерических торжеств в честь дня рождения Наполеона. Смотры, приемы и балы сменяли друг друга в нескончаемом потоке.
Именно тогда великий деятель стал называть себя по одному лишь имени — Наполеон. Это означало рождение легенды.
Англичане были очарованы непринужденным достоинством человека, которого когда-то презирали как «заурядного выскочку».
Лорда Аберкорна заворожила улыбка Наполеона; кто-то отмечал его необыкновенный магнетизм; а юный лорд Борингем повсюду заявлял, что, если мастер Бонапарт решает выдвинуть те или иные требования к своим вотчинам, какое до этого дело англичанину?
Надо отметить, что британцы слишком уж рьяно старались «расцеловаться и помириться» после всех разногласий в прошлом.
Де Кастильоны стали обживаться в Париже. Они хотели бы сделать свою жизнь такой же комфортной и приятной, какой она была до их вынужденного отъезда из страны.
И их волновала невозможность позволить себе роскошь, которая раньше воспринималась как должное.
Ради Жан-Пьера они должны были остаться в Париже и забыть о своих загородных владениях.
Жан-Пьера отправили во французскую школу, но она не понравилась мальчику после той, которую он с радостью посещал в Лондоне. Его забрали из школы и наняли частных преподавателей.
— Ничего, скоро привыкнет, — уверенно говорил отец. — Сейчас ребенку приходится жить в мире, которого он никогда не знал, и мы должны быть к нему снисходительны.
Маркизу с супругой было трудно устоять перед приглашениями, которыми засыпал их Наполеон. Первый Консул время от времени обращался к маркизу за советами, что было комплиментом, который невозможно игнорировать. Тем не менее чета Кастильон была несколько обеспокоена, как бы амбиции Наполеона не завели его слишком далеко.
Бонапарт вдохнул в свою армию дисциплинированный энтузиазм, что сделало его грозой всего мира.
Он сказал маркизу: «За мной стоит более чем тридцатимиллионная нация, опьяненная военной славой и жадная до новых побед».
И маркиз понял, что война неизбежна.
Вся страна провозгласила Наполеона вторым Карлом Великим[7]; на Вандомской площади сооружался столп, подобный Колонне Траяна[8], чтобы увековечить память о его победах.
Год спустя поднялись споры вокруг освобождения Мальты и о том, сохранит ли Наполеон целостность Турецкой империи.
Наполеон уже открыто говорил, что Британия, как и все остальные страны, никак не сможет противостоять Франции. Консулы начали сновать взад-вперед с сообщениями, предложениями и заявлениями, которые англичанами воспринимались как угрозы.
Но к тому времени, даже если бы Наполеон безоговорочно сдался Британии, ничто не остановило бы волну, которую поднял его гнев. Он считал, что Британия бросает ему вызов, тогда как британцы злились ничуть не меньше и были настороже.
Странная и весьма необычная сцена разыгралась в марте в воскресной гостиной.
Присутствовали маркиз и маркиза де Кастильон.
Наполеон прибыл и тут же набросился на посла Британии:
— Значит, вы решили воевать?
Потрясенный посол дипломатично ответил, что его соотечественники после стольких лет войны слишком хорошо понимают, как благословенен мир.
— Но, — ответил разъяренный Наполеон, — вы заставляете меня начать еще одну многолетнюю войну.
Все присутствующие открыли рты и стали встревоженно переглядываться. Затем Бонапарт сообщил русскому и испанскому послам, что британцы не сдержали слова. Наполеон остановился перед высоким солидным англичанином, потрясая тростью, словно собираясь пронзить его насквозь.
— Если вы наращиваете вооружение, — прокричал Первый Консул, — я тоже стану вооружаться! Если воюете — и я буду воевать! Если вы хотите уничтожить Францию, вам это не удастся!
Посол сохранял внешнее спокойствие, хотя и судорожно размышлял, воспользоваться ли своей шпагой, если Наполеон на него нападет. Он только сдержанно ответил, что его страна не желает ни первого, ни второго, ни третьего.
— Мы просто хотим хороших отношений с Францией, — закончил он.
Наполеон снова взревел и вышел вон, хлопнув дверью.
Но когда де Кастильоны ехали домой, они впервые засомневались, не ошибкой ли было их возвращение во Францию. Казалось, что война, как бы ее ни боялись в обеих странах, все-таки может начаться.
— Они не могут быть настолько глупы, — высказалась маркиза де Кастильон. — Право же, так много семей пострадало, что никто ни с кем не захочет больше воевать.
— Хотел бы я верить, что это так, — ответил ее супруг, — но у меня такое чувство, что Наполеон не успокоится до тех пор, пока не захватит весь мир.
На следующий год, как раз после одиннадцатого дня рождения Жан-Пьера, началась война.
Известие о том, что Королевский военно-морской флот Великобритании захватил в море два французских корабля, привело Наполеона в бешенство. Он тут же приказал арестовать всех британцев, путешествующих по Франции, и схвачено было десять тысяч гражданских лиц.
Люди в спешке и панике пытались скрыться.
Четвертому герцогу Аргайллу удалось пересечь швейцарско-германскую границу, только переодевшись горничной. А один баронет, увлекшийся весьма симпатичной парижанкой, отложил отъезд на несколько часов и оказался осужденным на одиннадцать лет тюрьмы.
Для Жан-Пьера это обернулось своей трагедией.
Среди домашних наставников и преподавателей, нанятых для него отцом, было двое англичан, которых немедля бросили в тюрьму, а двоих гувернеров-французов призвали в армию.
В течение нескольких следующих лет Жан-Пьер получал знания урывками. Отец твердо решил, что мальчик должен быть образован как можно лучше, но обнаружил, что найти хороших преподавателей чрезвычайно сложно.
Сын получал от уроков отца ничуть не меньше пользы, чем от занятий с любым из нанимаемых им людей.
Год спустя Наполеон стал «Императором Франции», и событие это, безусловно, предполагало фантастически красивую и тщательно подготовленную коронацию.
Жан-Пьер, как и все мальчишки его возраста, был в восторге от торжеств, которые проходили в Париже и других городах страны.
Он не осознавал, как расстраивали отца и мать вести о гибели их английских друзей. Один из них был адмиралом Британского флота и погиб, когда его корабль пошел ко дну в битве с французами; другого убили, когда он сражался, чтобы предотвратить вторжение французов на земли Британской империи.
Шли годы, а жителям Парижа на все лады рассказывали о французских победах.
Жан-Пьер, подобно другим мальчикам своего возраста, верил в непогрешимость Наполеона.
Пропаганда успехов императора весьма умело велась по всей Франции, и большинство молодых людей считали его героем, который, несомненно, останется в памяти потомков как величайший полководец, какого только знала армия.
Жан-Пьеру было восемнадцать. Он решал, чему себя посвятить, и тут ему пришло в голову, что он должен отправиться служить в армию.
Наполеон призывал людей в ряды своих войск и подавал это так, будто нет ничего лучше, чем стать частью его храбрейших и прославленнейших полков.
Вернувшись на короткое время с поля битвы в Париж, император присутствовал на званом вечере необычайного размаха и красочности, который давали в его честь.
Жан-Пьер спросил Наполеона, можно ли ему вступить в ряды одного из его полков. Молодой человек не посоветовался с родителями, прежде чем сделать это, и заметил, что стоявший рядом отец словно окаменел при этих словах.
Император был доволен, решив, что ему отнюдь не повредит, если рядом с ним будет сражаться представитель Ancien Regime.
Большинство аристократов не желали с ним связываться.
— Конечно же, мой милый мальчик, — сказал Наполеон. — Я буду рад, если ты отправишься в мой самый лучший полк и покажешь миру, что ты такой же хороший воин, какими были многие твои предки.
Маркиза плакала, а отец Жан-Пьера был разгневан.
Но они уже ничего не могли сделать.
Молодой человек действовал, повинуясь минутному порыву, и вскоре сам понял, что совершил ошибку. Но было слишком поздно.
По указанию императора Жан-Пьер получил звание лейтенанта элитного кавалерийского полка.
Молодого человека передали в распоряжение командиру, с оговоркой, что это привилегированный новобранец, в котором лично заинтересован император.
Жан-Пьер должен был признать, что сначала все казалось ему захватывающим и новым. Он учился ведению боя и командованию подчиненными…
Через шесть месяцев после того, как Жан-Пьера зачислили в полк, Наполеон напал на Россию. Вскоре Европу потрясла новость, что войска императора Франции, преодолевая жесточайшее сопротивление, приближаются к Москве.
Бонапарт продвигался стремительно, желая принудить русского царя сдаться до наступления зимы. Париж и Лондон затаили дух, когда долетела весть, что Наполеон занял Москву, победив русских в крупнейшем сражении под Бородином.
Для Жан-Пьера марш в Москву оказался тяжелым, но в то же время самым увлекательным в жизни событием.
Оставляя мать в слезах, молодой человек чувствовал себя немного виноватым.
В каком-то смысле он пошел в армию против своей воли, но тогда ему казалось, что это более чем оправдано. Жан-Пьер устал слушать, что необходимо развивать свой ум и узнавать больше, чем ему уже известно.
Теперь он видит действие! Теперь он использует не только свой ум, но и силу!
Никто, и в первую очередь сам Наполеон, не мог предвидеть, что их ожидало впереди…
В ноябре армия французов пять недель прождала в сожженной Москве капитуляции русских. Ее не последовало.
Наполеону пришлось отправиться в более теплые земли Украины.
С ним было 115 тысяч солдат, 200 раненых в телегах и 400 гражданских лиц, следующих за армией. Однако Бонапарту пришлось отклониться от намеченного маршрута, и теперь путь лежал через земли, полностью опустошенные французами при наступлении.
Голодная армия возвращалась той дорогой, которой пришла, через выжженные дотла деревни.
Необъятность русских ландшафтов вызывала у Жан-Пьера ужас. Тысячи трупов, оставшихся лежать не погребенными на поле Бородинского сражения, стали причиной вспышки тифа. Огромное количество солдат, которым не удалось раздобыть еды, падали без сил на обочину.
Сотни обозных телег и повозок для патронов остались брошенными с мертвыми лошадьми в упряжках.
Для Жан-Пьера все это было кошмаром…
В ноябре, когда они были только на полпути к границе, впервые похолодало.
Пленные предупреждали французов:
— Когда наступит зима, — говорили они, — у вас отвалятся пальцы и мушкеты выпадут из рук…
С севера принесло снежную бурю. В темноте пошел залепляющий глаза снег, наметая сугробы на пути измученных французов.
Изнуренная, ослабленная голодом армия потеряла надежду; ее ряды начали редеть.
После отхода из Москвы Наполеон потерял уже 40 тысяч солдат и вынужден был продолжать отступление, ибо селам, что попадались ему на пути, не под силу было прокормить уцелевших.
Жан-Пьеру навеки въелась в память агония последних трех недель отступления.
К беспорядочной колонне, из последних сил пытающейся достичь Западной Европы, одна за другой присоединялись другие, которых постигла та же участь.
В последние дни ноября две русские армии перешли в наступление с севера и юга, чтобы отрезать противнику путь к отходу. Французы прорвались, но 12 тысяч человек утонули в реке и еще 18 тысяч сдались в плен русским.
Наполеон бросил уцелевших и отправился на санях в Варшаву.
— Случившееся ничего не значит, — заявил он по прибытии. — Превратности климата, ничего более. Я призову еще 30 тысяч солдат и через шесть месяцев возьму реванш.
Неделю спустя Наполеон достиг Франции.
Жан-Пьер, подобно огромному количеству людей, служивших под началом императора, утратил иллюзии, но не могло быть и речи о том, чтобы уйти в отставку или сбежать.
Они были в плену.
Не у русских, а у своего патриотизма и верности императору.
Жан-Пьер, как и остальные офицеры, дал себе немного времени, чтобы оправиться после отступления из Москвы. Он пришел в глубокое смятение, когда спустя три года понял, что вынужден будет сражаться с англичанами в Бельгии.
На тот момент молодой человек по большей части отдыхал, за редким исключением.
Из беседы с одним старшим офицером Жан-Пьер сделал вывод, что битва, предстоящая им на сей раз, будет не похожа на те, в которых им приходилось участвовать. Ему не хотелось воевать с англичанами. Они так много для него значили в детстве!
Во время долгого отступления из Москвы, невыносимо страдая от холода и голода, он часто представлял, будто оказался в Лондоне…
…Он снова играл с друзьями в школе, в которой учился; и Англия казалась ему прекрасной и дружелюбной страной, местом, где он был бесконечно счастлив.
Как стало возможно, что теперь его заставят, быть может, даже убивать тех самых мальчиков, с которыми он играл в крикет?! Это казалось невероятным, но ему, безусловно, не удастся этого избежать.
А потому, как говаривала его английская няня, придется «улыбаться и терпеть»!
Погода точно так же, как в России, сделала солдат обеих армий мокрыми и жалкими к тому времени, как они встретились милях в пятнадцати от Брюсселя.
В полуденные часы армию Наполеона, отступавшую с первоначальных позиций, все больше и больше задерживал проливной дождь с грозой.
— Такое впечатление, — сказал Жан-Пьеру один офицер, — будто воду льют с небес бочками.
Обе армии провели неуютную ночь под почти непрерывным дождем со вспышками молний и резкими порывами ветра. Люди промокли до нитки. Дрожа от холода, солдаты лежали на земле, покрытой влажной соломой.
Рассвет был холодным и безрадостным: все были с головы до ног перепачканы грязью. Не сразу удалось разжечь костры и приготовить еду.
Наполеон, как всегда, был абсолютно уверен, что выиграет битву. Он понимал, что из огромного числа солдат английской армии лишь немногих можно причислить к «бойцам высокого класса». Бонапарт считал, что его люди, обладающие богатым военным опытом, легко одержат победу.
Когда он ехал перед строем среди криков «Vive L'Empereur!»[9], казалось, что отступление из Москвы было давно забыто. Наполеон был совершенно уверен, что его старая императорская гвардия так сильна, что не может не быть победоносной.
Жан-Пьер прекрасно понимал, что ни Наполеон, ни его люди не сомневались в своей способности уничтожить армию Веллингтона.
Они достигнут Брюсселя до наступления темноты.
Жан-Пьер наслаждался триумфом победы, одержанной два дня назад над пруссами при Линьи, и не могло быть никаких сомнений, что сейчас они делают первые шаги к новой славе.
Наполеон с уверенностью сказал своим офицерам, в том числе Жан-Пьеру, что иностранные вспомогательные войска Веллингтона обратятся в бегство в самом начале сражения, а «красные мундиры»[10] сломит шок массированного обстрела.
— Я буду молотить их артиллерией, — объявил он, — наседать на них кавалерией и заставлю их обнаружить себя. А когда буду точно знать, где англичане, пойду прямо на них со всей своей гвардией.
Жан-Пьер считал, что артиллерийский обстрел из восьмидесяти орудий, начавшийся в час дня, не обманул ожиданий. Из общего числа пушек двадцать четыре были мощными двенадцатифунтовыми «Наполеонами» с радиусом поражения две тысячи ярдов.
Битва была ожесточенной.
Днем французские артиллеристы снова заняли свои позиции на центральных рубежах и возобновили обстрел. Такой мощности огня не могли припомнить даже самые бывалые ветераны.
«Мы побеждаем!» — подумал Жан-Пьер, направляя людей в атаку.
Они размахивали оружием и кричали: «Vive L'Empereur!»
Потери лошадей были ужасающими. Несчастные создания сотнями лежали на земле мертвыми или умирающими.
Всадники, многие из которых были ранены, падали в грязь. В течение двух часов французских кавалеристов пять раз выбивали с позиции.
Пять раз они собирались с силами в поле и возвращались. Никто не мог усомниться в их отваге, но орудийный огонь противника был точен, и горы убитых продолжали расти.
Наполеон подтянул все имеющиеся орудия, чтобы укрепить свои артиллерийские дивизии, но артиллерия Веллингтона, укрытая за небольшим хребтом южнее деревни Ватерлоо и недостижимая для французов, не ослабляла огня.
Уже почти стемнело.
Жан-Пьеру стало трудно определять, где находятся его люди, и он попытался собрать их вместе.
И тут вдруг обнаружил, что вся французская армия растворяется в поле. Солдаты бросали оружие и пускались наутек.
Жан-Пьер подумал, что бредит. Он принялся кричать, чтобы не покидали позиций и продолжали сражаться.
В следующий миг он увидел, что с востока бесконечным потоком скачут на поле брани пруссы.
Жан-Пьер повернулся, чтобы приказать стоящим рядом солдатам продолжать стрельбу. Не успели слова сорваться с губ, как он почувствовал сильную боль в руке.
Жан-Пьер соскальзывал с седла. Он схватился за поводья.
Но не успел выровняться, как тьма накрыла его. Сознание помутилось.
Тем не менее Жан-Пьер каким-то чувством понимал, что падает, и не мог ничего сделать.