11. Фрэнк Уилдинг знает все
В то лето, когда я окончил университет и начал работать в фирме «Смит и Уилдинг», мы с отцом, проводив мать и Мери в Норт-Харбор, остались в Уэствуде вдвоем. Вечерами после ужина отец часто заводил разговор о старом мистере Уилдинге — главе фирмы. В глазах отца он был героем и непогрешимым пророком.
— Фрэнк Уилдинг всегда и во всем прав, — говорил отец. — Я лично не верю, но он утверждает, что весной будущего года мы начнем воевать.
Я так и не узнал, откуда мистер Уилдинг получал свою информацию. У него была какая-то особая система, с помощью которой он приходил к своим выводам, какой-то свой, почти безошибочный метод отбора фактов и их обобщения. Часто мне казалось, что дело тут не столько в логике, сколько в интуиции. Будь я писателем, я бы обязательно постарался нарисовать его портрет, ибо в своем роде он был личностью исключительной, идеалом преуспевающего человека, ныне уже исчезнувшим. В то же время я с интересом спрашиваю себя, не преуспевал ли бы мистер Уилдинг даже и сейчас, если бы был жив и сохранил кое-какую энергию. Во всяком случае, он оказался прав в том смысле, что в конечном счете мы действительно вступили в войну.
Появляясь зимой в конторе неизменно в половине девятого утра, мистер Уилдинг аккуратно вешал в углу свое черное пальто и котелок и так же аккуратно ставил под ними галоши. Летом на вешалке появлялась его мягкая желтая соломенная шляпа с обтрепавшейся лентой, похожая на современные шляпы из итальянской соломки. Сразу же после его прихода к нему заходила мисс Джослин в старомодном платье с широкими рукавами; она вручала мистеру Уилдингу пачку писем и обычно оставалась у него с полчаса. Затем он вызывал заведующего отделом ценных бумаг, мистера Уитзерса. Покончив с неотложными делами, мистер Уилдинг откидывался на спинку своего вращающегося кресла и принимался наблюдать, как клиенты перед открытием биржи гуськом входят в зал биржевых операций; ровно в половине одиннадцатого старший клерк мистер Рили вручал патрону написанную четким каллиграфическим почерком сводку с курсом ценных бумаг к моменту открытия биржи. Точно в половине первого мистер Уилдинг отправлялся в свой клуб завтракать, а точно в два часа снова появлялся за письменным столом и углублялся в бюллетень, составленный пресс-бюро, причем дверь его кабинета все время оставалась полуоткрытой. Он почти не принимал посетителей и почти не разговаривал с другими участниками фирмы, а ровно в пять часов его отвозили домой, в Бруклин, где, как говорили, он ложился спать в девять часов вечера. Мистер Уилдинг редко вмешивался в дела конторы, но от него ничто не могло ускользнуть. Он никогда не повышал голоса, но почему-то скорее, чем любой служащий фирмы, казался на своем месте и проявлял большую осведомленность, чем все остальные.
В течение первых двух недель одна из моих обязанностей в конторе состояла в том, чтобы ровно в одиннадцать часов приносить мистеру Уилдингу пинту молока и две галеты. Мистер Уилдинг опускал газету на колени, тихим голосом справлялся о состоянии дел на бирже, потом говорил: «Спасибо, Гарри», — и снова брался за газету. Хотя ни о чем другом мы обычно не разговаривали, после двух недель у меня сложилось впечатление, что мистер Уилдинг сумел хорошо узнать меня.
«Мистер Уилдинг хочет…», «Мистер Уилдинг полагает…» — часто слышалось в конторе, но я так и не мог понять, как и кто мог знать, чего хотел или что полагал мистер Уилдинг.
В то время когда я начал работать в фирме, новичкам обычно платили триста долларов в год. Хотя, казалось, сам воздух в конторе был пропитан деньгами (как раз в те дни стали резко повышаться цены на акции фирм, выполнявших военные заказы), мы, новички, работали не за страх, а за совесть, не думая о деньгах. В конторе нас, начинавших в тот год свою карьеру, было шестеро — все выпускники Гарварда и все с хорошими связями. Утром каждый из нас получал список лиц, как правило, очень несговорчивых, уже не раз отвергавших настойчивые предложения других служащих фирмы, и отправлялся соблазнять их ценными бумагами, которыми в тот момент занималась наша фирма. Вместе со списком мы получали и подробное описание самих бумаг, причем предполагалось, что мы должны назубок знать все достоинства нашего товара. Целый день мы ходили из конторы в контору в деловом районе города, но я бы не сказал, что это занятие можно было назвать работой.
Если мне и удалось в то лето продать кое-какие ценные бумаги новому клиенту, то это событие не запечатлелось у меня в памяти. Зато я сделал настоящее открытие, когда убедился, как много, оказывается, у меня связей по линии семьи и как обширен круг знакомств отца.
— Здравствуйте, — говорили мне. — Значит, вы сын Джона Пулэма?
Я бы чувствовал себя гораздо лучше, если бы сумел убедить какого-нибудь нового клиента купить хоть одну ценную бумагу. Как-то я заговорил об этом с мистером Уитзерсом, но он ответил, что со временем все придет. Лет десять назад мистер Уитзерс играл защитником в команде Гарвардского университета и все еще сохранял прежний боевой дух. Когда он инструктировал в своем кабинете коммивояжеров по продаже ценных бумаг, голос у него становился, как у сирены; мистера Уилдинга он называл в таких случаях «дядей Фрэнком».
— Так вот, — говорил он, — эти четырехсполовинные процентные облигации продать будет трудновато, однако дядя Фрэнк хочет продать их, и как можно быстрее. Так что — подтянитесь, и марш по клиентам!
Он говорил и многое другое, в его словах было много здравого смысла, но я не успевал улавливать всего, подолгу обдумывая каждую его фразу. Опытные коммивояжеры направляли свои стопы в банки и страховые компании, о которых было известно, что они не прочь кое-что приобрести. Неофитов же безжалостно гоняли куда придется — как говорилось, ради их же собственной пользы. Было во всем этом что-то от спартанской системы воспитания.
— Вы никогда не сможете продать ценные бумаги людям, которых не знаете, — поучал мистер Уитзерс. — Поэтому заглядывайте к своим будущим клиентам, завязывайте как можно больше знакомств. Ведь вы не жалуетесь, Пулэм, а?
— Что вы, сэр! Конечно нет, сэр!
— Коммивояжер по продаже ценных бумаг никогда не жалуется, — продолжал мистер. Уитзерс. — Я и мысли не допускаю, что вы можете струсить, Пулэм. Коммивояжер по продаже ценных бумаг должен обладать железными нервами и сноровкой.
Вспоминая о конторе «Смит и Уилдинг», я отчетливо представляю себе и кожаную обивку мебели, и сигарный дым, и стук тиккеров, и мальчика на высоком стуле, выкрикивающего курс другим мальчишкам, которые стоят у черной доски. Я никогда не забуду хлопотливой деловитости клерков в нарукавниках, сидевших в кассовом зале перед своими бухгалтерскими книгами. Они принадлежали к другому, почти не известному мне обществу, однако мистер Уилдинг знал каждого из них. В те дни считалось честью работать для «Смита и Уилдинга». Те, кто служил здесь, гордились своей принадлежностью к фирме, а те, кто не служил, относились к ним с уважением и завистью. Это была солидная банковская фирма, где я встретил самое внимательное отношение. Уже будучи в армии, я часто вспоминал об этом.
В то лето, когда мы окончили университет, Биль Кинг устроился репортером в газету «Нью-Йорк уорлд». Мы время от времени переписывались, а затем он приехал провести у нас свой недельный отпуск. Ему захотелось осмотреть контору, и как-то после завтрака я на несколько минут привел его к себе. Биль знал всякие закулисные подробности, был в курсе военных событий, для него не являлось секретом, какие затруднения испытывает правительство.
Оказавшись в конторе, Биль заложил руки в карманы и обвел взглядом конференц-зал.
— Ну прямо как клуб «Лиги союза», — объявил он. — Самое подходящее место для игры в тотализатор. Если хочешь заработать немного, покупай сталь. Цены на сталь растут.
— Если я начну покупать акции, меня выгонят отсюда.
Биль присвистнул.
— Ну еще бы! Благонравные мальчики только продают акции, но не покупают.
Дверь в кабинет мистера Уилдинга была открыта. Мистер Уилдинг, которому в это время чистильщик наводил блеск на ботинки, сидел со сложенными на животе руками, поставив ногу на ящик чистильщика.
— Ого! Кто это? — спросил Биль. — Настоящий Ральф Уолдо Эмерсон[15].
— Тсс! Не так громко, Биль. Это старший компаньон мистер Уилдинг.
Мистер Уилдинг снял руки с живота.
— Гарри! — позвал он. — Зайди-ка сюда.
Вы невольно подпрыгивали, заслышав его зов. Я поспешно прошел через дверцу в перегородке, отделявшей зал биржевых операций от кабинетов владельцев фирмы, и остановился у стола патрона.
— По-моему, не мешало бы тебе еще раз пройтись по этому ботинку, Тони, — заметил мистер Уилдинг. — Побольше блеска. Гарри, кто этот молодой человек с тобой?
— Мой однокурсник, сэр. Его зовут Уильям Кинг.
— Кинг… Кинг… Он, кажется, не работает у нас?
— Нет, сэр…
— Что же он делает?
Я ответил, что Биль работает в газете «Нью-Йорк уорлд».
— Приведи его сюда. Я хочу видеть его. — Мистер Уилдинг снова сложил руки на животе и взглянул на вошедшего Биля. — Значит, вы, молодой человек, работаете в газете? Я слышал, как вы сравнили меня с Ральфом Уолдо Эмерсоном. Лестное сравнение, но я не священник.
— Конечно, сэр. Я и не говорил этого.
— Вы не хотели бы поработать у нас?
— Благодарю вас, сэр, нет.
— Если у вас когда-нибудь появится такое желание, дайте мне знать… Тони, теперь этот ботинок хорош, можешь заняться другим… Гарри, принеси мне последние сведения о ценах на сталь.
Ни в то время, ни потом я так и не понял, что особенного увидел мистер Уилдинг в Биле Кинге, а сам Уилдинг не стал вдаваться в объяснения.
— Что это со старцем? — осведомился у меня Биль, когда мы вышли из кабинета. — Уж не воображает ли он себя одним из персонажей романов Горацио Элджера[16], тем самым богатым стариком, что предоставляет бедному мальчику возможность проявить себя в полном блеске? Он отлично знает, что я не стану работать в вашей собачьей конуре. Да и тебе, Гарри, нужно убираться отсюда как можно скорее.
— Это почему же?
— Да потому, что таким, как он, ты не станешь и за миллион лет. Ты когда-нибудь смотрел ему в глаза? Вот я бы мог стать таким, но мне не хочется.
— Мальчик! — услышали мы окрик мистера Уилдинга.
Рассыльный, сидевший около перегородки, подскочил как ужаленный и помчался в кабинет. Минуту спустя он уже летел обратно через конференц-зал с листком белой бумаги, который и передал клерку мистеру Джоунсу, обслуживавшему клиентуру. Засунув руки в карманы, Биль молча созерцал эту картину.
— Гарри, — спросил он немного погодя. — Как, по-твоему, он слышал, когда я сказал что-то о стали?