Глава 14
Диаспоры на Западе
Огромное влияние на внешнюю и внутреннюю политику современной Европы оказывают диаспоры стран БСВ, живущие на её территории. Крупнейшими из них являются арабы (более 7-ми миллионов, в том числе миллион алжирцев и 900 тысяч марокканцев во Франции), турки (около 6-ти миллионов, в том числе 3 миллиона в Германии) и пакистанцы (3 миллиона, из них почти 2 в Великобритании). Не меньшее число «новых европейцев», подавляющее число которых не стремится интегрироваться в принимающее общество, составляют близкие к перечисленным группам по политическим предпочтениям мусульмане из Африки, Афганистана, Бангладеш, Индии и стран Юго-Восточной Азии. Кроме социальной нагрузки, проблем с криминалом и наркоторговлей, они являются идеальной средой для распространения в Европе радикального исламизма.
Эти общины выступают в качестве базы для экстремистов и террористических групп, поставляя контингент для джихада в Ираке, Сирии и Афганистане. Умеренные лидеры оттеснены в Европе на периферию исламской общественной жизни. Итогом стал взрывной рост популярности в ЕС партий, борющихся с исламизацией Европы и эмиграцией. Маршруты, которые используют на пути в Европу выходцы из стран БСВ, идут через Испанию (включая её марокканские владения, города Сеута и Мелилья), Италию (морем) и Балканы (при поддержке Турции, а также исламистских групп и общин Албании, Косова, Македонии и Боснии).
В 70–80-е годы европейские левые партии, включая британских лейбористов, из популистских соображений поддержали консервативных мусульманских лидеров, провели исламистов в национальные парламенты и призвали общины иммигрантов открыто практиковать их традиции, де-факто поощряя конфликт с коренными жителями. В итоге в настоящее время в Британии, число мусульман в которой составляет 5 % населения – около 3-х миллионов человек, более трети мусульман, обучающихся в университетах, считают оправданным убийство во имя интересов религии.
ХАМАС с начала 90-х годов создал свои структуры в Великобритании, Франции, Германии, Италии, Бельгии, Дании. Результатом стало создание Лиги обороны Англии, подъём популярности ультраправой Британской национальной партии и заявление (вслед за президентом Франции Николя Саркози и канцлером Германии Ангелой Меркель) премьер-министра Дэвида Кэмерона о необходимости пересмотра политики мультикультурализма. Бунты и погромы августа 2011 года, прокатившиеся по кварталам британских городов, заселённым общинами выходцев из бывших колоний, показали, насколько этот призыв запоздал. Рост «евроскептицизма» англичан во многом стал итогом неспособности правительства сделать что-либо для прекращения исламизации страны.
В Германии в начале 2000-х годов число исламистов в 3 раза превышало число правых и более чем в полтора раза – левых экстремистов, а их организационная структура была эффективнее. Наиболее крупные исламистские объединения страны – «Братья-мусульмане», ХАМАС и «Хизбалла». «Братья» начали эту деятельность с момента создания исламской общины в Германии (IGD) в 1960-м году, координируя ее с 1973-го в рамках работы Исламского центра в Мюнхене (IZM). Число «Братьев-мусульман» в Германии – около 2-х тысяч. К их работе подключены Союз трудящихся мусульман в европейских странах (UELAM) и Союз мусульманских студенческих организаций в Европе (UMSO). ХАМАС в Германии (до тысячи членов) был сформирован в 1981-м году на базе палестинского филиала «Братьев-мусульман» (палестинская община страны составляет более 100 тысяч человек).
Число спонсируемых Ираном немецких сторонников «Хизбаллы», обвиняемой в организации терактов в Париже, Буэнос-Айресе и Берлине, в начале 2000-х годов составляло около 800, а в настоящее время – более 3-х с половиной тысяч человек. Её поддерживает руководство IZH, связанное с Советом исламских общин Гамбурга. Организационная база состоит из 30-ти мечетей и объединений исламской культуры, в том числе берлинской мечети имама Резы, гамбургского Исламского центра и Центра имама Махди в мюнстерском Хилтрупе. Информационную поддержку этой деятельности оказывает телеканал ливанской «Хизбаллы» Al-Manar, вещающий на Германию через египетского и саудовского провайдеров.
Стремительными темпами нарастает прозелитизм. Европейцы активно переходят в ислам, в первую очередь во Франции и Дании. В основном это связано с переходом в ислам женщин, выходящих замуж за живущих в странах ЕС мусульман. Многие из них, добиваясь повышения социального статуса в общинах мужей, сопровождают их на джихад в Афганистане, Сирии и Ираке, а овдовев, остаются приверженцами радикалов и выделяются в рядах исламистов активностью, действуя как вербовщицы и пропагандисты (около 20 % возвращающихся джихадистов – особенно в Германии и Франции).
Особую категорию приверженцев радикального ислама и кадровый резерв террористов-самоубийц «Аль-Каиды» и ИГ составляют дети и подростки из семей смешанного происхождения. Идеологическая обработка этой возрастной категории начинается с дошкольного возраста, с использованием Интернета, включая мультипликационные фильмы и музыкальные клипы на основных европейских языках.
По данным европейских экспертов, во Франции в начале 2010-х годов 70 тысяч человек ежегодно переходили в ислам, при том, что в 2004-м году во Франции жило только 60 тысяч «новых мусульман». Как показал потрясший Норвегию теракт правого радикала Андерса Брейвика, убившего летом 2011 года несколько десятков норвежцев из леволиберальных кругов, поддерживающих свободу иммиграции, отсутствие парламентских инструментов, призванных остановить исламизацию Европы и сохранить её традиции, открывает широкие возможности для экстремистов. Впрочем, поток мигрантов из Африки и с Ближнего и Среднего Востока 2015–2016 годов показал, что в будущем теракт Брейвика может оказаться историей из «добрых старых времён» Европы.
Согласно данным немецкого Федерального ведомства по защите Конституции, число исламистов в Германии стремительно увеличивается. В 2010-м году в ФРГ активно действовали 29 исламистских организаций, насчитывавших до 40 тысяч членов, в том числе 450 исламистских радикалов, представлявших собой объекты разработки спецслужб. В начале 2010-х годов в стране, по информации Федерального уголовного ведомства (BKA), расследовалось 350 дел исламистов, а под наблюдением находилось около 1100 человек, в том числе 127 потенциально опасных. К 2016-му году эти цифры увеличились на порядок по всем странам ЕС – поток джихадистов из Евросоюза в Сирию и Ирак и обратно стал настоящей проблемой Евросоюза.
В Нидерландах более 25 % выходцев из Марроко и Турции – безработные, а более 50 % молодых марокканцев состоит на учёте в полиции. Отношение иммигрантов к стране характеризует убийство в 2004-м году исламистом, подозреваемым в причастности к террористической группировке, в Амстердаме режиссера Тео Ван Гога, снявшего фильм о положении женщины в исламском мире. В итоге основанная в 2006-м году Партия свободы Геерта Вилдерса в 2009-м на выборах в Европарламент получила 17 % голосов, заняв 5 мест из 25-ти по национальной квоте. В 2010-м на муниципальных выборах она довела представительство в нижней палате Генеральных штатов с 9 до 24-х депутатов. Вилдерс объявил о создании антиисламской коалиции «Международный альянс свободы», члены которого должны поддерживать Израиль, с представительствами в США, Канаде, Франции, Германии и Великобритании.
Запрет на строительство минаретов в Швейцарии и ношение хиджабов во Франции и Бельгии, аналогичные действия общественных объединений и политических партий в других странах Европы говорят о высоком конфликтном потенциале в отношениях европейцев с диаспорами БСВ. Потенциал этот связан отнюдь не с колониальным прошлым или поддержкой Израиля, но с идеей «нового Халифата», частью которого Европа, по убеждению исламистов, должна стать. Причём податливость европейских политиков и их готовность отступать перед любыми, даже самыми абсурдными требованиями, убеждают исламистов, что они успешно продвигаются к своей цели.
Поддержка требований, выдвигаемых арабским миром к Израилю, показательная лояльность к исламистам и предоставление им политического убежища по любому требованию и в любом количестве обостряют противостояние европейцев с их новыми соседями. Пример Швейцарии и Австрии, Восточной Европы и Балкан, Бенилюкса и Скандинавии, включая Данию – жертву «карикатурного скандала», спровоцированного палестинским муфтием Копенгагена, показательное свидетельство этого.
В борьбе с исламистской экспансией в ЕС национальные интересы имеют приоритет над общеевропейскими, что подтвердил конфликт Италии и Франции из-за приёма тунисских и ливийских беженцев, прибывающих на остров Лампедуза. Отказ Брюсселя поддержать Рим, добивающийся распределения живущих на территории «старой Европы» иммигрантов из стран БСВ по вступившим в ЕС странам Восточной Европы, – опасный сигнал для Шенгенского пространства. Меры по восстановлению государственных границ, принятые государствами Балкан весной 2016-го, – «второй звонок» миграционного кризиса.
Похоже, что «европейский проект» может не пережить турецкий эксперимент по исламизации Европы с помощью мигрантов и неспособность европейских лидеров что-либо ему противопоставить, кроме предложения денег Анкаре, требующей минимум $ 20 млрд вместо 3-х или 6-ти, которые ей предложены бундесканцлером Ангелой Меркель и её коллегами. Откупаться от рэкетиров – плохая традиция, и Германии как лидера Европы она касается в полной мере. Впрочем, в своё время Римская империя именно так пыталась откупиться от варваров с севера и востока. Чем это закончилось, известно – её не стало…
Информация к размышлению
Этноконфессиональный баланс и триада власти
На протяжении десятилетий демографические закономерности, определяющие соотношение сил на БСВ, оставались неизменными: в развитых по местным меркам странах рождаемость у мусульман была выше, чем у христиан, а среди самих мусульман у шиитов выше, чем у суннитов. Разумеется, существуют свои особенности. Демографические показатели христиан арабского Машрика, Кипра, Ирана, Турции и даже Пакистана не совпадают с данными по Южному Судану, являющемуся типичной африканской страной. Рождаемость суннитов Ирака или Сирии нельзя сравнивать с показателями суннитских Сомали, Судана, Южного Йемена и Афганистана. Шиитские районы Северного Йемена и Ирака разительно отличаются от Ирана с его падающей рождаемостью.
От схемы шииты – сунниты – христиане есть множество локальных отклонений. И всё же она может считаться базовой для стран БСВ, образующих ядро региона. Особенности его периферии, характерные для Африки и Индостана, частью которых она является в такой же мере, как Ближним и Средним Востоком, отражают условность границ между геополитическими таксонами, в отсутствие непреодолимых преград в виде океанов. Но это теория, а практика конкуренции этноконфессиональных групп на БСВ замешена на крови. Их сосуществование относится к эпохам расцвета региональных империй, колониальной оккупации, умеренных монархий или авторитаризма. В начале ХХ-го столетия христиане составляли 25–30 % населения Машрика. В Ливане их было более 60 %. В Сирии – 40 %. В крупных христианских городах Палестины – от 70 до 90 % и более.
Через 100 лет ситуация изменилась. Многомиллионная христианская община Турции сократилась до минимума: греки были выселены или исламизированы, армяне физически уничтожены или бежали. В арабском мире христиане и прочие этноконфессиональные меньшинства процветали под защитой британских и французских колониальных властей или израильтян, умеренно притеснялись авторитарными правителями и перешли в глухую оборону после их свержения или перехода под контроль собственных лидеров в Палестине при Арафате и его преемниках.
В Ливане десятилетия гражданской войны и ближневосточные демографические законы привели к тому, что число ливанских христиан за пределами этой страны больше, чем осталось в её границах, а среди мусульман доминируют шииты. Христианство на палестинских территориях, контролируемых ПНА, реликт, а в Газе оно практически исчезло. Аналогичная судьба в случае падения режима Асада ожидала христиан Сирии. Единственными странами БСВ, где крупные общины христиан существуют в «штатном» режиме, являются Израиль и Иран. Христианство в арабском мире и Пакистане не имеет будущего отнюдь не только из-за демографии, хотя она играет в его печальной судьбе свою роль.
То же самое касается евреев: сотни тысяч их в начале ХХ-го века жили в странах БСВ. В совокупности несколько десятков тысяч осталось в Иране, Турции, Марокко и Тунисе. Несколько сотен живут в Сирии. Остальные эмигрировали в Израиль, Европу, Северную или Латинскую Америку. При этом в Израиле и на палестинских территориях можно отметить любопытный феномен: рождаемость в арабском секторе падает, а у евреев стабильна. Объясняется это просто: арабы отошли от расширенной патриархальной модели воспроизводства, а евреи перешли к постиндустриальной, характерной для экономически и социально развитых обществ. Как следствие, c 1960-го по 2009-й год с 9-ти детей на женщину в фертильном возрасте (возрасте деторождения) соответствующий показатель снизился у арабов Израиля и ПНА до 3-х с небольшим, а у евреев с 3-х до 2,9-ти.
Доминирующее положение, которое на протяжении десятилетий занимали в Ираке и Ливане сунниты, осталось в прошлом: демография поставила их в положение обороняющихся перед лицом местной шиитской экспансии. Численное превосходство шиитов в саудовской Восточной провинции и на Бахрейне не перешло в политическое доминирование только из-за силового подавления их выступлений, попытки которых в 2011-м году поставили перед лицом гражданской войны Манаму и угрожали Эр-Рияду. При этом демография тесно смыкается с политикой: шиитские регионы получают военную, финансовую и политическую поддержку Ирана, суннитские – арабских монархий Залива.
Демографические изменения не влияли бы так на современную политическую реальность, если бы фактор веры на исламском Ближнем и Среднем Востоке не играл такой роли. Проблема региона в том, что религиозные войны, которые у евреев окончились во II-м, а у христиан в XVII-м веках, в мире ислама в начале XXI-го столетия идут полным ходом как на БСВ, так и за его пределами, в диаспоре. Оккупация или иностранный правитель, столица которого находится за пределами БСВ или хотя бы вне конфликтных зон, для населения региона веками означали стабильность. Независимость, напротив, давала возможность сведения всех накопившихся счетов, особенно когда малочисленные подчинённые группы становились большинством. Итоги не радуют.
Борьба за власть на БСВ ведётся между руководством армий и спецслужб, традиционалистами и лидерами исламистских группировок. Большинство правящих элит региона относится к первой группе. Причём свержение верховных лидеров, как показал пример Туниса и Египта в ходе «Арабской весны», отнюдь не означает автоматической потери её представителями власти. Перераспределение полномочий и ресурсов означает приход на первые роли «заднескамеечников» из офицерского корпуса и генералитета. Часто среди них на ведущие роли выдвигаются представители небольших племён или религиозных меньшинств, не играющих заметной роли в торговой и землевладельческой элите, подобно каддафа в Ливии, тикритцев в Ираке или алавитов в Сирии.
Традиционалисты играют решающие роли в управлении «на местах». Их ряды формируют консервативные лидеры религиозных орденов, сохраняющих традиции умеренного патриархального ислама с его суфийской составляющей и местными культами, шейхи и вожди племён и племенных объединений, наследники торговых и аристократических родов. С военными диктаторами и правящими династиями они сотрудничают при условии сохранения их имущества и привычной сферы полномочий.
В то же время конформизм в отношении властей легко сменяется в этой среде оппозиционными настроениями, бунтами или революционными волнениями при покушении на традиции в попытке проведения ускоренной модернизации или присвоении правящим кланом слишком большой доли национального богатства. Примером конфликта первого типа является столкновение в 1979-м году иранского шаха с «базаром» из-за «Белой революции». Второго – «Арабская весна» 2011 года в Тунисе и Египте, а также политический процесс в Турции, закрепивший власть за ПСР.
Исламистские радикалы, как правило, противостоят и силовикам, и сторонникам традиционного уклада. Укоренившееся на Западе политкорректное разделение исламистов на экстремистов и умеренных весьма условно: придя к власти, умеренные открывают дорогу радикалам, а зачастую и сами переходят в их ряды. При этом инфильтрация исламистских идей в силовые ведомства, как это видно на примере Египта, Пакистана и других стран региона, происходит даже в случае борьбы с этим явлением верховного командования. Чистки в армии и её освобождение от сторонников политического ислама были обычным явлением при Хосни Мубараке в Египте, Саддаме Хусейне в Ираке, Хафезе Асаде в Сирии. Однако эта борьба прекращается после падения авторитарных режимов, после чего исламизация силовых ведомств идёт ускоренным путем.
Некоторые из них превращаются в этноконфессиональные военизированные группировки, как в современном Ираке, где большая часть подразделений МВД является шиитскими «эскадронами смерти», а в армии шииты доминируют во всех провинциях, кроме Курдистана. При этом вырастает роль негосударственных религиозных военизированных подразделений и племенных милиций – Ливан, Ирак, Судан, Афганистан и Пакистан дают этому пример. Что до Ирака, доминирование шиитов в государственных ведомствах и силовых структурах спровоцировало феномен «Исламского государства» с которым Багдад на начало 2016 года не мог справиться.
Сторонники «чистого ислама», которых за пределами БСВ чаще всего называют ваххабитами: салафиты или неосалафиты на протяжении периода, прошедшего после теракта «9/11», перешли от сверхзадачи построения исламского Халифата к реальным проектам, связанным с увеличением своего влияния в отдельных странах исламского мира. Борьба с шиитами и неисламскими общинами, противостояние с западными воинскими контингентами и теракты, призванные добиться вывода западных армий из мусульманских регионов БСВ, – основа их текущей деятельности.
Дискуссия о допустимости и целесообразности ведения военных действий против мусульман, терпимости к местным обычаям и возможности использования их в собственных целях, если обычаи эти противоречат «чистому исламу», ведётся в рядах лидеров «зелёного интернационала» тем активнее, чем шире их деятельность захватывает регионы исламского мира, далёкие от ваххабитского пуританства, и неисламские регионы. Не менее широкое поле деятельности исламистов всех типов – Интернет.
«Аль-Каида» и ИГ стали брендом и наладили систему распространения идеологии, напоминающую многоуровневый маркетинг, в котором их руководящие органы выступают в качестве консалтингового центра, а непосредственной деятельностью занимаются самофинансирующиеся автономные местные структуры по «франчайзингу». Эта бизнес-схема неудивительна, если учесть, какое количество среди радикальных исламистов насчитывается людей, получивших хорошее западное образование, имеющих опыт маркетинга и работы в современных корпорациях.
Несмотря на значительное число регионов, захваченных радикальными исламистами, государств, целиком находящихся под их контролем, пока нет. Газа, управляемая ХАМАСом, стала первой территорией, где правят «Братья-мусульмане», ответвлением которых является эта организация. Ирак и Сирию им захватить полностью не удалось, хотя многие эксперты полагают, что местные суннитские радикалы к этому и не стремились, добиваясь в первую очередь контроля над районами, населёнными их единоверцами, стратегическими ресурсами (водными артериями и месторождениями углеводородов) и ключевыми дорогами.
В исламском мире, таким образом, движение по кругу между коррумпированными военными автократиями, гражданскими режимами и исламистскими властями, составляет основу политического цикла, повторяющегося на протяжении десятилетий. Теории о демократии как основе построения гражданского общества современного типа, копирующего западные образцы, хорошо звучат в университетских аудиториях и на международных форумах, но не имеют отношения к действительности. Что означает: жизнь сложнее идей о том, что политический либерализм западного типа является вершиной эволюции человечества и прогресс означает копирование этого типа государственного устройства.