на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню



48

Настоящей-то ночи на Севере в это время года еще нет. Едва фиалково-темно-лиловое пианиссимо умолкает, перейдя в глубоко чувственную паузу, как уже первая скрипка утра пробуждает высокую звучную мелодию. Не отсутствует при этом и аккомпанемент. Понуждаемые страстью, взмывают в воздух жаворонки, и сотни пичуг щебечут так, что, кажется, грудь их разорвется — все-то тельце птицы величиной с большой палец мужской руки…

Нет ночи, но не очень-то и хочет спать тот, в ком укоренилась привычка многих поколений к условиям Севера, будь то птица, домашнее животное или человек. Когда Ялмари Сюрьямяки вернул кобылу Оллилы обратно в Мюллюнийтту, та вовсе не отправилась сразу спать, а принялась бодро щипать травку, то и дело поднимая голову, поглядывая по сторонам и пофыркивая.

И когда Ялмари повесил сбрую обратно на тот самый можжевеловый колышек, с которого давно, очень давно снял ее, в окошке домашней пекарни показалось добродушное лицо служанки Эмми — а как же, она должна была засвидетельствовать, что невезение преследовало Ялмари до самого конца.

Нет, сон — дело десятое в это время года.

С веранды бабушкиной половины сошла сначала Хелка и за нею Арвид.

Отвезя доктора, они на обратном пути обменялись лишь несколькими фразами.

— До чего же чистое и красивое это дитя, — сказала Хелка мягко и мечтательно.

— Да… и мать тоже, — отозвался Арвид. — Удивительно, как хорошеет женщина в такие моменты. Та женщина, похоже, и всегда красива, но заметила ли ты, каким благородством и чистой одухотворенностью сияло ее бледное лицо? На всем свете нет прекраснее картины, чем святое материнство. Это особенно бросается в глаза в счастливый период младенчества, но иногда и позже, когда дитя уже говорит и ходит. Я видел когда-то молодую мать, взгляд которой, кожа, да и весь ее облик выражали совершенную девичью невинность.

— Это делает честь ее мужу, — сказала Хелка, и в голосе звучали согласие и нежность.

Вот и все, что было сказано на обратном пути. Затем Хелка поспешила в дом, и Арвид последовал за нею, так что он опять мог наблюдать ее походку. Ничего не сказав, Хелка удалилась в свою комнату и оставалась там долго. Однако же Арвид был совершенно уверен, что она еще выйдет.

И она вышла — теплое, как бы вопрошающее сияние было в ее глазах, лице, во всем ее существе.


Арвид первым очнулся от того состояния легкой, кратковременной дремоты, в которое оба они погрузились. Он даже видел что-то вроде сна — или, вернее, он все время сознательно наблюдал за этим видением. Там были земля и солнце, которые сияли друг другу, были пахарь и сеятель, но это было как бы единое целое, и земля имела цвет человеческой кожи, и ее холмы, ложбины между холмами напоминали тело женщины…

Солнце светило в лицо Арвида, пронизывало закрытые веки. На его руке лежала прекрасная голова спящей любимой женщины, которая лишь теперь, к этому моменту столь расслабленная, он чувствовал это — действительно принадлежала ему, была ему отдана. Он легонько сдвинул с ее виска коричневую прядь и затем долго и спокойно целовал; кожа пахла любовью.

Женщина открыла глаза, посмотрела на мужчину — своего мужчину — и сказала слабым голосом:

— А я так же красива, как та молодая мать, о которой ты давеча рассказывал?

Ответа, выраженного словами, не последовало.


предыдущая глава | Люди в летней ночи | * * *