9

Следующим утром — утром моей несостоявшейся свадьбы — я вышла на кухню и включила радио. Репродуктор скорбно наигрывал мелодии из «Щелкунчика». О смерти генсека пока не сообщали, но я не сомневалась в том, что сравняла счет. Два — два, как в футболе. Око за око, зуб за зуб. Вы убиваете мои свадьбы — я убиваю ваших проклятых генсеков.

От моей вчерашней ярости не осталось и следа — внутри было пусто и гулко. Бимуля не приставала с гулянием — как видно, мама вывела ее перед уходом. Мы праздно просидели на кухне до половины двенадцатого. «Щелкунчик» сменился «Лебединым озером» с вкраплениями из Глазунова и Бородина. Давайте, давайте… если так пойдет и дальше, то впору составлять спецсюиту под названием «Смерть генсека».

Зазвонил телефон.

— Саша, что ты наделала?.. Ты сама-то пони…

Я повесила трубку. Для разговора с Новоявленским у меня не было ни желания, ни сил. Новый звонок. Я не стала подходить. Телефон надрывался, пока не захлебнулся, затем передохнул с минуту и возобновил истерику.

— Пойдем на улицу, Бимуля, — вздохнула я. — Здесь нам, похоже, покоя не дадут.

Мы вышли на Фонтанку, в пасмурный тепловатый февраль. Бима, задорно вздернув хвост, трусила впереди. Еще бы: два гулянья за утро — такое счастье выпадает нечасто. За исключением этого, все вокруг было по-прежнему, словно ничего не произошло — ни отмены моего счастья, ни смерти Андропова. Как сказал бы Троепольский, «Ка-Гэ-Было, так и будет»…

Сверху скупо, как по талонам, сыпалась меленькая снежная крупа — на настоящий снегопад небесная бакалея не соглашалась расщедриться вот уже больше месяца. Не доходя до Маклина, мы повернули направо и дворами двинулись к площади Тургенева. На углу, в укромном, прикрытом от ветра затишке притулился пивной ларек; рядом с ним неопрятным вороньем на снегу чернели десятка два ханыг.

— Эй, милая! Эй, с собакой!

Я обернулась — со скамейки мне призывно махала рукой пожилая тетка в мужском треухе и шубе из искусственного каракуля. В любой другой день я просто прошла бы мимо. Но этот день не был любым.

— Вы меня?

— Тебя, тебя… Подь сюды. Да не бойся, не съем.

— Я не боюсь.

— Молодца! — похвалила меня тетка и, понизив голос, перешла к делу: — У тебя как, трубы не горят? А то мы третью ищем.

Я прислушалась к своим трубам — духовым, водосточным и фаллопиевым. Горят? Не горят? А черт их знает…

— Да ты садись! — прервала мои сомнения тетка. — Тебя как зовут?

— Саша. А это Бима.

Я присела на край скамьи.

— Ну, Бима не в счет, ей не наливают, — рассмеялась тетка. — А я Сильвия. А вон там, видишь, мается — это Машка.

Метрах в десяти от нас, прислонившись к стене и поминутно сплевывая, стояла женщина неопределенного возраста.

— А чего она мается?

Сильвия вернула мне удивленный взгляд.

— Так это… выпить-то надо… Ну что, Саша, сколько у тебя есть?

— Чего?

— Ну не собак же, — с досадой проговорила тетка. — Денег сколько?

Я сунула руку в карман своего старого пальто, которое давно уже годилось только для прогулок с Би-мой, — к счастью или несчастью, но кошелек был там.

— Рубль есть бумажкой… и мелочь…

Сильвия с живейшим интересом заглянула мне через плечо.

— Ты на ладошку-то высыпь… — посоветовала она. — Так считать лехше.

Я высыпала мелочь на ладонь.

— Тю-ю… — прикинула Сильвия. — Тут еще копеек на сорок наберется! Давай, ссыпай…

Она подставила сложенные горстью артритные ладони, и я послушно ссыпала туда всю свою наличность. Сильвия повернулась к подруге и прокричала хриплым сорванным голосом:

— Машка! Машка! Подь сюды! Подь сюды, говорю!

Машка подошла. Вблизи стало видно, что ее колотит мелкая дрожь.

— Давай свой рупь! — скомандовала Сильвия. Набрали всё ж таки, а ты боялась, дурочка. Всегда ж набираем, не мытьём, так мужичьём… Вы тут посидите, девоньки, я быстро обернусь…

Она соскочила со скамьи и мелкой рысцой побежала за угол. Машка по-прежнему стояла рядом, крепко вцепившись в локти сведенными судорогой пальцами.

— Садитесь, что вы стоите? — сказала я.

— Н-не… мог-гу… — выдавила женщина сквозь зубы. — Только… сто… сто… стоя… Не обра… щай… те…

Она махнула рукой, так и не закончив фразы. Подошла Бима, обнюхала скамейку и вопросительно глянула на меня: мол, какого черта ты тут расселась? Мол, не наши это места, совсем не наши… Поди знай, Бимуля, поди знай. Вот сопьюсь от общего разочарования в развитии жизни и буду так же околачиваться по утрам возле пивных ларьков. Буду дрожать такой же похмельной дрожью, как эта вот Машка. От Машки до Сашки — раз плюнуть, пять букв всего по алфавиту. И какая-нибудь более крепкая и опытная Сильвия — или, скажем, Анжелика — будет так же командовать: «Эй, Сашка! Давай сюда свой руль!» И я буду давать, если будет что дать, потому что куда еще деться твари дрожащей. Так нас Федор Михайлович называл — тварями дрожащими, пресмыкающимися втуне… Он ведь тоже проживал где-то тут, по соседству. На себя бы посмотрел, писатель…

Из-за угла вывернулась Сильвия, но побежала не к нам, а к ларьку, причем сунулась не в конец очереди, а сразу в самую головку, к окошку. Кто-то зашумел было с вопросами — куда, мол, прешь, старая? — но его моментально окоротили, отодвинули, заткнули — по-видимому, Сильвию тут уважали и держали за весьма авторитетную личность. Она вернулась к нам, держа в обеих руках три больших кружки пива.

— Вот, девоньки!

Сильвия присела и победно впечатала кружки в грязный снег перед скамьей. Не ожидавшая такого поворота событий Бима испуганно отскочила в сторону.

— Та-ак… — удовлетворенно протянула Сильвия, потерла руки, и выудив из кармана шубы «маленькую» водки, ловким движением скрутила с нее жестяную пробку-бескозырку. — Та-ак…

Она принялась разливать водку по кружкам. Распределение было явно неравномерным: щедро, поменьше, совсем немного.

— Мне много не надо, — на всякий случай встряла я.

— Сама понимаю, не лезь поперек мамки… — строго одернула меня Сильвия и, в последний раз встряхнув опустевшую бутылку, бережно сунула ее обратно в карман. — На-кось, получи…

Я взяла протянутую мне кружку. Вкус был неожиданно приемлемым — наверно, потому, что я ожидала чего-то и вовсе чудовищного. Машка трясущимися руками взяла свою вице-львиную долю и разом выдула треть.

— Ух! — Она с некоторым трудом водрузила кружку на край скамьи и глубоко вздохнула. — Благодать-то какая!

— Благодать, благодать… — ворчливо заметила Сильвия. — Куда бокал ставишь, Машка? Сколько раз говорить: не ставь бокал на скамью, сюда люди садятся. А на людях шубы вот. А ты туда бокал пивной ставишь!

Машка глубоко вздохнула. Она преображалась прямо на глазах: движения обрели уверенность, глаза заблестели, дрожь почти пропала, и даже зубы уже не стучали.

— Да ладно тебе, Слива, — нараспев проговорила она. — Какая это шуба? Дерюжка сраная, а не шуба. Вот у меня шуба была… натуральный песец.

— Ага, песец… — захихикала Сильвия, — сказала бы я, какой у тебя песец, да тут дети рядом.

— И собаки, — напомнила я.

Мне вдруг стало удивительно легко — хоть лети. Наплевать! На всё наплевать! Наплевать на гадости и на беды — на сорвавшееся замужество, на пластиковый пакет в сейфе, на разрыв с друзьями, на смутное будущее — на всё! Линии и черты мира внезапно приобрели невиданную резкость, как будто кто-то крутанул в нужную сторону ручку настройки. Причем это была особенная, благодушная резкость, размывающая уродство до уровня почти неразличимого фона, а красоту, напротив, усиливающая неимоверно. Взять хоть этот замечательно прекрасный снег — неужели всего минуту назад он казался грязным кашеобразным месивом? А ларек… — как красиво смотрится великолепное сочетание голубого и белого пластика на его козырьке!

— И собаки, — подтвердила Сильвия, отрываясь от своего «ерша».

Она поставила кружку в снег и, выудив из кармана газетный сверток, стала разворачивать его на скамье. В свертке оказалась четвертинка черного хлеба и плавленый сырок «Городской».

— Ломай, Сашуня! У тебя руки молодые, чистые…

Я преломила хлеб, ощущая себя как минимум Марией Магдалиной, если уж не ее более знаменитым приятелем.

— Ну что, помянем? — Сильвия снова подняла кружку. — Хороший был хозяин. Интеллигентов прижал, воров посажал, водка дешевше стала.

— А что, уже объявили? — спросила Машка, вдумчиво пережевывая горбушку.

Сильвия покачала головой:

— Не, пока балет по радио играют. Небось, завтра скажут. Может, Романова нашего поставят. А чего — говорят, хороший мужик, на гармошке играет.

— Ну уж прямо на гармошке… — недоверчиво протянула Машка. — Ты что, сама слышала?

— Сама не слышала, люди сказывали.

— Ну да, люди сказывали… Люди тебе и не такого наплетут… — Машка презрительно фыркнула. — На гармошке!.. Черненку поставят, вот увидишь.

— Не, Черненку не поставят, — возразила Сильвия. — Черненка денщиком был при Брежневе. Куда денщику в хозяева?

— Ну и что? Какая разница — денщик или ямщик… — рассмеялась Машка. — Главное, чтоб водка не дорожала. Так, молодая?

— А у меня свадьба отменилась, — совершенно не к месту ответила я, неожиданно для себя самой заливаясь слезами. — Сегодня должны были расписаться… в час дня, на набережной Красного Флота-а-а…

Женщины помолчали. Затем Сильвия сплюнула и сказала:

— Не плачь, Сашуня, не стоят они того.

— Точно, — подтвердила Машка. — Все мужики сволочи. Можно подумать, что бабе много надо — дом да дети… А может, ему рыло начистить, а, Саш? Ты только скажи, я организую…

Час спустя, когда я нетвердой, но решительной походкой возвращалась домой, плаксивого настроения не было и в помине. Колючий «ерш», разросшийся если не до кита, то по крайней мере до акулы, играл и плескался в бурных волнах моей души. Рядом столь же решительно, но намного более твердо вышагивала собака Бима. Как я понимаю, она полностью разделяла взгляды моих новых подруг на любовь вообще и на кобелей в частности. Уже у самой подворотни меня окликнули. Возле притулившейся к тротуару «Волги» стоял Новоявленский.

— Ба, кого я вижу! — воскликнула я. — Константин Викентьевич собственной персоной! Сколько лет, сколько зим… Что же вы без звонка, товарищ полковник? Я сегодня не принимаю, извините. Запишитесь у секретарши, ее зовут Бима. Только учтите: она терпеть не может кобелей, особенно пожилых.

Он сделал шаг вперед и умоляюще вытянул вперед руку.

— Саша, прошу тебя. Нам нужно поговорить. Очень нужно.

— Не нужно.

— Это касается и твоего жениха, — торопливо проговорил Новоявленский.

Я остановилась и окинула его взглядом. Вид у моего партнера был и в самом деле встревоженный. Честно говоря, мне еще ни разу не приходилось видеть таким этого обычно невозмутимого и самоуверенного человека.

— Хорошо, — кивнула я. — Так уж и быть, заходите.

В кухне я усадила полковника на табурет и поставила на плиту чайник.

— Чаю, товарищ полковник?

— Не откажусь… — Он усталым жестом провел рукой по лицу. — Вообще-то, Саша, я уже не полковник…

— Это ваши проблемы, — перебила его я. — Для меня вы навеки полковник. Включить воду? Радио? Пылесос?

— Зачем? — оторопел Новоявленский.

Я вызывающе уперла руки в боки. «Ерш» с неослабевающей энергией бил своим хмельным хвостом в гудящие борта моей головы. Кто бы мог подумать, что полстакана водки вкупе с кружкой пива вызывают такой всплеск воинственного настроения…

— Ну, я не знаю, как вы там справляетесь с подслушиванием. У меня ведь тут повсюду «жучки», правильно?

Полковник вгляделся в меня.

— Ты что, пьяна? Господи, час от часу не легче… — Он вздохнул с оттенком безнадежности. — Нет, Саша, прослушки у тебя уже нет. Я присылал спецов, они сняли все, что поставил в свое время капитан Знаменский.

— Присылали? Когда?

— Когда никого не было дома. Не считая твоей секретарши Бимы. Которая, кстати, оказала парням всемерное содействие всего лишь за сто граммов ливерной колбасы.

— Моя секретарша всегда отличалась повышенной практичностью, — отозвалась я, метнув на Бимулю яростный взгляд.

Собаченция ответила мне преданным взором, в котором, как всегда, читалась радостная готовность отдать за хозяйское благо всю без остатка собачью душу, не говоря уже о хвосте и ушах. Врунья бессовестная! Я налила чаю полковнику и себе.

— Слушаю вас, Константин Викентьевич.

Он снова потер ладонью лицо.

— Ты даже представить себе не можешь, какую кашу заварила.

Я пожала плечами:

— Отчего же, могу. Опыт, как вы знаете, есть. Это ведь не первый мой генсек. И, возможно, не последний.

— Господи, что ты несешь… Нельзя же так — из-за каких-то личных проблем… Как можно сравнивать свое маленькое благо с судьбой страны или даже целого мира? Ты хоть понимаешь, что это несоизмеримо?

— Понимаю, — кивнула я. — Конечно, несоизмеримо. Это для вас мое благо маленькое, а для меня ровно наоборот. Для меня оно намного больше, чем весь этот ваш мир. Я понятно выражаюсь? Если нет, то давайте поясню: я буду вгонять в гроб ваших начальников, пока мне не вернут моего жениха. А поскольку это мое благо, как вы выразились, маленькое, то и проблемы в его удовлетворении для вашего уважаемого несоизмеримого мира не должно быть никакой.

— Вот так, да? — прищурился Новоявленский.

— Ага. Именно так

Мы немного помолчали. Бима вздохнула на своем коврике в коридоре. Видимо, мой давешний взгляд подсказал ей, что просить печенья пока не следует — не дадут.

— Могла бы хоть как-то предупредить… — сказал полковник — Кто ж так делает — наотмашь, без разговоров, вдруг…

— Можно подумать, что смерть когда-нибудь происходит не вдруг, — возразила я. — Это всегда неожиданность, поверьте специалистке. Хотя в данном случае, как говорят, он и так на ладан дышал. Или врут?

Полковник покачал головой.

— Видишь ли, Саша, ситуация очень непростая. Может, со стороны это не так заметно, но в последний год шла борьба не на жизнь, а на смерть. Борьба между новыми людьми и теми, кто беспрепятственно жировал во времена Леонида Ильича. Покойный, пока был жив, прикрывал новых. А сейчас пойдет откат назад, и он уже начался.

— И вы, конечно, с этими «новыми»?

— Конечно. И я, и ты, Саша Романова.

— При чем тут Саша Романова, Константин Викентьевич? — усмехнулась я. — Вы очень верно заметили, что мое дело маленькое. Как говорит одна моя знакомая, бабе много не надо — дом да дети.

— Ну, не надо скромничать… — Полковник тоже усмехнулся. — Если уберут меня — а я, поверь, буду одним из первых, то рано или поздно придет и твоя очередь. Пока о тебе никто особо не знает: люди думают, что ты незначительная фигура, не то осведомительница, не то секретарша. А секретарша известно чего стоит — сто граммов ливерной. Но это именно что пока. Пока наши с тобой общие враги не открыли мой личный сейф. И в этом случае масштаб «незначительной фигуры» тут же вырастет как минимум на порядок

Я хмыкнула:

— Опять угрожаете? Это становится скучным, товарищ полковник. Ну сколько можно? Чуть что, так сразу «сейф и пакет», «сейф и пакет»… Придумайте уже что-нибудь другое.

— И хотел бы, Сашенька, да нету ничего другого, — покачал головой Новоявленский. — Как ни посмотри, ты — единственная защита, на которую я могу положиться. Потому что потом, когда начнутся серьезные разборки, все другие друзья-помощники будут думать каждый о своей шкуре. А вот ты… ты волей-неволей будешь заботиться о моей безопасности. Что ж я — дурак, чтобы отказываться от такого верного телохранителя? Да еще и в такое сложное время… Нет уж… — Он посмотрел мне в глаза. — Знаешь, скажу честно, как на духу: в последние недели я уже подумывал уничтожить этот пакет с уликами, сделать тебе такой свадебный подарок. Чисто по-человечески, чтобы ты уверенней себя чувствовала. Чтобы не висела над тобой эта угроза.

— Ну, и за чем же дело стало?

Он грустно улыбнулся:

— Так свадьба-то отменилась, а с ней и подарки…

— Угу… отменилась. Спасибо, что напомнили.

Я понимала, что этот седой волчище вызванивал меня все утро и, не дозвонившись, прибежал сюда лично не для того, чтобы плакаться о своей несчастной судьбе. Ему что-то нужно, причем срочно. Значит, и у меня есть шанс выторговать у него Сатека.

— Константин Викентьевич, зачем вы здесь? И как все эти ваши проблемы касаются моего жениха?

Полковник допил чай и отодвинул чашку. Похоже, и он решил, что настало время перейти к делу.

— Прямой вопрос — прямой ответ. Нынешняя проблема твоего жениха прямо и непосредственно связана с моими проблемами… — Новоявленский помолчал, барабаня пальцами по столу. — Видишь ли, Саша, отдел, который я возглавляю, занимается деликатными операциями по устранению нежелательных элементов…

— Вы хотите сказать — убийствами?

Он пожал плечами:

— Называй как угодно, не в словах тут дело. Тебе выпало участвовать в некоторых операциях, которые требовали именно твоего уникального умения. Но, как ты понимаешь, обычно мы действуем куда более простыми методами.

— Гирькой в подворотне? — предположила я.

— В том числе… — невозмутимо ответил Новоявленский. — Пожалуйста, перестань язвить, мы говорим о серьезных вещах. Для нашего с тобой дела важно, что отдел работает не только на территории Союза. Бывают и заграничные командировки.

— Что же вы меня все время таскали по всякому захолустью? — не удержалась я.

Полковник столь же невозмутимо кивнул:

— Всему свое время, Саша… — Он помолчал и продолжил: — Но вернемся к твоему жениху. Вчера после разговора с тобой я нажал на кое-какие рычаги и выяснил, кто дал приказ о его аресте. Это некто Биляк — возглавляющий специальный отдел в чешской госбезопасности. Что выглядит странно, поскольку Биляк вообще не занимается теми вопросами, по которым якобы арестован твой парень. В то же время сам он — я имею в виду Биляка — с некоторых пор находится в сфере моих интересов и, скорее всего, знает об этом. Понимаешь, как всё завязано?

— Нет, — призналась я. — Какое отношение имеет Сатек к вашим проблемам с чешской госбезопасностью?

— В том-то и дело, что никакого, — вздохнул Новоявленский. — Я представляю себе, что события развивались следующим образом. Биляк узнает, что ему грозит опасность от моего отдела, и начинает искать способ воздействовать на меня лично, чтобы эту опасность нейтрализовать или хотя бы отодвинуть. И вот он обнаруживает, что я неизвестно почему принимаю участие в судьбе некоего Сатурнина Крауса: вызываю его в Ленинград, устраиваю ему аспирантуру, не препятствую его женитьбе на советской гражданке… Причина моего интереса Биляка ничуть не волнует — важно, что такой интерес существует и что, арестовав Крауса, да еще и столь издевательски, он наносит удар по моим планам. Его расчет при этом весьма прост: я стану просить за твоего Сатека и буду вынужден отплатить услугой за услугу. Логично?

— Логично.

— В той ситуации еще можно было решить вопрос относительно легко, — с явной досадой проговорил полковник, — но тут на сцену выскочила Саша Романова во всей своей истерической красе и спутала карты.

— Я спутала карты?! Это как же?

Новоявленский сердито хлопнул ладонью по столу.

— Да вот так же! Одно дело, когда этот мошенник Биляк знает, что за моей спиной стоят реальные силы, с которыми ему не справиться, и совсем другое — сейчас, когда будущий расклад неизвестен даже господу богу! Уже сегодня утром было ясно, что он заломит непотребную цену.

Я растерянно молчала. Кто ж мог знать, что всё так обернется? Полковник выжидающе смотрел на меня через стол.

— Вы что, разговаривали с ним? — спросила я.

— С кем, с Биляком? Конечно. Я ж тебе объяснил: твой Сатек у него в заложниках. С кем же теперь вести переговоры, если не с ним? Ну?

— Что «ну»?

— Теперь спроси меня, чего он хочет.

— Кто?

— Кто-кто! Папа римский! — вышел из себя Новоявленский. — Ты какая-то заторможенная… Что ты пила?

— Водку с пивом у ларька… — жалобно ответила я.

Мне и в самом деле было не слишком хорошо. «Ерш» то ли уплыл, то ли сдох, оставив после себя тупую головную боль.

— С ума сойти можно… — протянул полковник. — Дожили. Водку с пивом у ларька… Прими аспирин.

— А чего он хочет, Константин Викентьевич?

— Кто, аспирин? Ничего не хочет. Помогает бесплатно.

— Да нет. Биляк этот — чего он хочет?

Новоявленский вздохнул и снова побарабанил пальцами по столу.

— Биляк хочет меня.

— Вас? Что это значит?

— Он настаивает на моем приезде в Прагу. Говорит, что может предъявить доказательства своей невиновности. Еще вчера это было бы неслыханной наглостью: если у тебя есть доказательства, привези их сюда сам! Но сегодня я уже не могу поставить его на место. Вчера он был слаб, а я силен. А сегодня всё перевернулось… — Полковник наклонился над столом и посмотрел на меня в упор. — И знаешь, Саша, теперь я не могу не поехать. Не из-за твоего жениха, а совсем по другой причине. Этот мерзавец Биляк знает, что у меня на руках улики против него. И если в результате нынешних перемен я ослабну еще больше, он непременно позаботится о том, чтобы меня прикончить. Значит, нужно опередить его прямо сейчас…

«Так вот зачем я ему понадобилась! — подумала я. — Это понятно даже без аспирина, который помогает бесплатно. Но я-то не такая альтруистка. Я помогаю за плату. Баш на баш…»

— Значит, вы хотите, чтобы я поехала с вами туда… — полувопросительно проговорила я.

— Именно, — подтвердил Новоявленский. — Прага — его территория, там у него все преимущества. Вдобавок в нынешней ситуации я не могу полагаться почти ни на кого из своих коллег и подчиненных. А тебя никто не заподозрит — какой спрос с секретарши?

— Сто граммов ливерной колбасы… — вспомнила я.

— Ага, — кивнул он. — Вот и получается, что помочь нам можешь только ты.

— Нам — это кому? — переспросила я для большей уверенности.

— Как это кому? — удивился полковник. — Мне и Сатеку. Что скажешь?

Я сходила за аспирином, вернулась и приняла две таблетки.

— У меня одно условие, Константин Викентьевич…

Он отмахнулся:

— Понятно, понятно… Твой жених выходит на свободу.

— Не выходит, а вылетает, — поправила его я. Его должны посадить на самолет Прага — Ленинград. Я начну действовать не раньше, чем Сатек приземлится в Пулково.

Новоявленский немного подумал и протянул мне руку:

— По рукам!

Мы скрепили договор рукопожатием. Полковник посмотрел на часы и встал.

— Что ж, Александра Родионовна… вынужден распрощаться с вами и с вашей верной секретаршей. Мне сегодня еще нужно успеть выправить заграничный паспорт по крайней мере для одной из вас. Вылетаем завтра вечером. Я позвоню позже…

Я закрыла за ним дверь и пустилась в пляс под испуганным собачьим взглядом. Если до этого Бима еще не была уверена, что хозяйка окончательно сбрендила, то теперь этот танец наверняка рассеял все ее сомнения. Могла ли я еще утром предполагать, что к вечеру всё повернется самым наилучшим образом? Колючий «ерш» в кружке подогретого зимнего пива обернулся настоящей золотой рыбкой! Сатек выходит на свободу — не завтра, так послезавтра! И главное, мы увидимся с ним очень скоро!

Да, Дворец бракосочетаний упущен — ну так что? Распишемся в обычном ЗАГСе! А кроме того, учитывая склонность тетеньки с шиньоном к применяемым Сатеком методам убеждения, можно надеяться, что и Дворец упущен не то чтобы насовсем. Наплетем ей про нелетную погоду, про аварию, про внезапную болезнь заграничного родственника, приложим к этому рассказу парочку зеленых бумажек, и вполне возможно, что дело устроится само собой… Я бухнулась рядом с Бимой на ее законный коврик и принялась трепать недоумевающую собаку по теплым шерстяным ушам:

— Бимуля, лапушка, все будет в порядке! Слышишь, собаченция? Сатек приезжает! А мы тут с тобой разревелись-расскулились…

Бима реагировала сдержанно, чтоб не сказать — недовольно. Мол, если кто тут и скулил, то только не четвероногие. Мол, никакая радость не может служить оправданием столь бесцеремонного вторжения на суверенный собачий коврик — особенно если эта радость связана с приездом кобеля. Потому что кобели, хотя и бывают иногда полезными, но в общем и целом скроены из крайне ненадежной материи…

Но меня недовольство ближайшей подруги нисколько не расстраивало: как известно, мало кто так склонен к зависти, как наши ближайшие подруги. Нужно сказать, что, помимо большой радости, связанной с приездом новообретенного Сатека, была еще и другая, меньшая, но тоже довольно волнующая: мне предстояла первая в жизни поездка за границу! Из всех более-менее знакомых мне людей за границей побывал разве что мой бывший преподаватель Анатолий Анатольевич Тимченко. И всё — точка, конец сообщения. А остальные не то что не бывали, но даже и помечтать не могли о подобном чуде. Да и я никогда не верила, что это произойдет именно со мной. И вот — пожалуйста: завтра я лечу за границу! Мне делают загранпаспорт! Уму непостижимо! Ну как тут не сплясать?!

К сожалению, я не могла поделиться этой малой радостью с мамой — мне пришлось скормить ей очередную ложь о внезапном вызове в «московскую аспирантуру». Но маме вполне хватило и большой новости о чудесном воскрешении пропавшего жениха. Тут даже не пришлось много лгать: я честно поведала ей об аресте Сатека в пражском аэропорту — конечно же, ошибочном, но сделанном, как и все подобные аресты, втайне от родных и близких.

— Его, наверно, приняли за кого-то другого, а пока разобрались, прошло несколько дней, — сказала я маме. — Но Сатек сам все опишет нам в деталях, когда приедет. Объясни ему, пожалуйста, что я вернусь через день-два. Честно говоря, эта чертова аспирантура начинает действовать мне на нервы, и я уже подумываю, не бросить ли ее…

Последнюю фразу мама пропустила мимо ушей она уже давно никак не реагировала на мои путаные объяснения по поводу «командировок». Только поинтересовалась, нельзя ли отложить эту срочную поездку. Все-таки свадьба — достаточно веская причина…

— Нет, мамуля, никак нельзя… — ответила я, глядя в сторону. — Там очень важный проект. Но это ведь не на годы, правда? Я вернусь всего через день после приезда Сатека, максимум — через два. Скажи ему, пусть пока утрясет вопрос с Дворцом бракосочетаний. У него там хороший контакт с администраторшей… Ну и, конечно, надо срочно бежать к профессору Михеевой, объяснять и извиняться за опоздание. В общем, скучать парню не придется…

Сутки спустя, соответственно разодетая и намазанная, я сидела рядом с Новоявленским в салоне международного лайнера «Аэрофлота», и мне все так же хотелось ущипнуть себя, чтобы еще раз проверить, не сон ли это всё. И я не делала этого только потому, что опасалась и в самом деле проснуться — только не в лайнере, а в своей комнате на Крюковом канале, в утренней февральской темноте, без Сатека, без будущего и без надежды.

— Да не волнуйся ты так, Саша, — сказал полковник, с профессиональной чуткостью определив мое состояние. — Подумаешь, заграница. Везде всё то же и оно же, поверь.

О, нет! Я поняла, что это не так, едва мы сошли с трапа самолета. Все тут казалось ярче, цветистей, улыбчивей — и улицы, и интерьеры, и люди, и даже погода. Кстати говоря, и сам Биляк, который поджидал нас в холле гостиницы, выглядел отнюдь не таким мерзавцем, каким его описывал Новоявленский. Это был мужчина среднего возраста и среднего роста с умным продолговатым лицом и вежливыми манерами. Высокий лоб с глубокими залысинами, черные волосы, смеющиеся глаза за стеклами очков в металлической оправе. Я невольно засомневалась, что такой человек заслуживает ликвидации, и мне пришлось специально припомнить, что этот милый дяденька всего четыре дня назад взял в заложники и продолжает удерживать моего жениха.

Полковник представил меня как секретаршу; Биляк галантно поклонился и поцеловал даме ручку. По-русски он говорил превосходно, лучше, чем Сатек.

— Александра? Чрезвычайно рад знакомству. Могу я называть вас Сашей? Спасибо! Чрезвычайно вам благодарен, чрезвычайно. А я — Вацлав. Пожалуйста, зовите меня просто Вацлав… договорились?

Мы уселись в мягкие гостиничные кресла; Биляк подозвал официанта, и тот незамедлительно исполнит заказ — апельсиновый сок мне и по бокалу пива мужчинам. Беседа вертелась вокруг смерти Андропова: преемник, похороны, былые заслуги и прочие веселые темы. Утренние газеты опубликовали некролог, так что теперь я отчасти ощущала себя Борисом Годуновым: на меня отовсюду смотрело заключенное в черную рамку лицо невинно убиенного мною — пусть и не царевича, но все же генсека. Правда, в отличие от безумного царя, я не кричала «Чур, чур меня!», а лишь улыбалась и помалкивала, как и повелел полковник По сценарию я должна была извиниться и покинуть высокие договаривающиеся стороны, как только речь зайдет о погоде. Новоявленский не желал, чтобы я присутствовала во время делового разговора, объяснив это, как обычно, соображениями моего же блага. Поэтому я поднялась с места, едва лишь он принялся жаловаться на бесснежную ленинградскую зиму.

— Возвращайтесь скорее, Саша, — попросил Биляк — Мы будем без вас чрезвычайно скучать.

Я милостиво кивнула.

По словам полковника, деловая часть беседы не должна была продлиться больше десяти минут, но мне не хотелось назад, в кресло. Огромный холл гостиницы вмещал уйму интересных вещей. На прилавках газетного киоска сверкали глянцем невиданные иллюстрированные журналы, блистал экзотическими бутылками бар, на стильно оформленной тумбе пестрели театральные афиши — видимо, здесь продавались билеты на спектакли и концерты; в высоких окнах сияла ярко освещенная площадь — чистенькая и красивая, как картинка из детской книжки. Тесно прижавшись друг к другу, стояли увенчанные затейливыми фронтонами дома — узенькие, в три-четыре окна шириной и в три-четыре этажа высотой. По брусчатке прогуливались парочки, светились окна кафе и ресторанов. Я смотрела во все глаза и не могла насмотреться. Когда я вернулась, мои кавалеры уже сидели молча, насупившись. Судя по их виду, согласием здесь и не пахло.

— Долгонько же вы, Александра Родионовна, — недовольно заметил Новоявленский.

— Извините, засмотрелась в окно… — я улыбнулась Биляку. — Первый раз в Праге, сами понимаете.

— Конечно, Саша, конечно! — Биляк вскочил, просияв улыбкой. — Злата Прага — что может быть красивей? Разве что царственный Петербург.

Полковник сухо кивнул и не преминул внести поправку:

— Наш город называется Ленинград.

— Само собой, товарищ генерал, — всплеснул руками Биляк. — Ленинград, колыбель трех революций. У нас это в школе проходят. Чрезвычайно полезное знание, чрезвычайно!

— Перестаньте паясничать, Вацлав, — еще суше попросил Новоявленский и тоже поднялся с кресла. — Я обдумаю вашу просьбу. А пока…

— Понимаю, понимаю… — подхватил Биляк. — Вы с дороги, устали, надо отдохнуть. Позвольте порекомендовать хороший ресторан? Там делают чрезвычайно вкусные бифштексы… Нет? Ну что же, вы у нас частый гость, знаете не хуже меня, аборигена. Ха-ха-ха… Жду вашего звонка, Константин Викентьевич. Сашенька, позвольте ручку… до скорой встречи!

Он снова облобызал мне руку, подхватил пальто и пошел к выходу ровной неторопливой походкой.

— Прохиндей чертов, — мрачно сказал полковник, глядя Биляку в спину. — Пойдемте, Саша. Наши номера рядом. Не возражаете отдохнуть с часок перед прогулкой?

Я пожала плечами:

— Нет проблем. Как прошла беседа?

— Потом, потом, — отмахнулся Новоявленский. — Я зайду за вами…

Мы вышли через два часа. Полковник был по-прежнему не в духе, но даже его кислая физиономия не могла испортить мне праздника по имени Прага.

— Спасибо, Константин Викентьевич…

— За что?

— За то, что привезли сюда. За эту прогулку. Удивительная красота.

Он сухо кивнул.

— Без прогулки не обойтись, Саша. Поговорить в гостинице нет никакой возможности. В здешних номерах «жучков» больше, чем тараканов.

— Я не видела там никаких тараканов.

— Есть, еще как есть. И тараканы, и крысы. Ты просто сейчас обалдела с непривычки, вот и видишь сплошные огни да блёстки. Поверь мне, это всего лишь декорация. А подойдешь поближе — изнанка из дерюги, картон, фанера и гвозди торчат.

— Фу, Константин Викентьевич, — запротестовала я. — Зачем же так неромантично?

Он остановился и приблизил свое лицо к моему.

— А мы сюда не отдыхать приехали, Александра Родионовна. И осмотр романтических достопримечательностей не является нашей ближайшей целью. Как поняли? Прием.

— Поняла, — послушно кивнула я. — Извините, забылась.

— Вот и хорошо. Возьмите меня под руку и говорите негромко.

В воздухе пахло рекой. Какая тут река? Ах да, Влтава…

— Ты должна сделать это прямо сейчас, — сказал Новоявленский.

— Сделать что? — не поняла я.

— То, ради чего ты здесь. Убрать Биляка. Прямо сейчас. Ты видела его вблизи, ты можешь хорошо его представить, а значит, можешь и убрать. Сделай это.

Я остановилась.

— Вы что, Константин Викентьевич, забыли наш уговор? Сначала Сатек, потом работа.

Он отрицательно покачал головой:

— Не получается. Этот гнус хочет слишком много. Пойдем, пойдем… возьми меня под руку и не кричи так.

Мы снова двинулись вперед, но теперь я уже не видела вокруг ничего — ни аккуратных домиков, ни скульптур, ни брусчатки.

— Я не понимаю смысла того, что вы просите. Ведь освобождение моего жениха зависит от этого человека. Зачем тогда убивать его до того, как Сатек вышел на свободу? Пусть сначала…

Новоявленский нервно сжал мою руку:

— Саша, есть кому освободить твоего жениха и без Биляка. Возможно, это займет немного больше времени, но…

— Не держите меня за дуру, Константин Викентьевич, — тихо, но твердо проговорила я. — Повторяю: я палец о палец не ударю, пока Сатурнин Краус не будет сидеть в самолете по дороге в Ленинград, город трех революций. Запомните это раз и навсегда.

Какое-то время мы шли молча, затем полковник вздохнул:

— Не хотел тебе рассказывать, но, видимо, без этого никак. Биляк настаивает на том, чтобы представить мне свидетельства своей невиновности. А свидетельства эти находятся, на минуточку, в Вене.

— То есть в Австрии?

— Именно. Биляк настаивает на том, чтобы я приехал в Вену и поговорил с определенным человеком. Ты спросишь, почему этот человек не может приехать сюда сам? Резонный вопрос. Он якобы не может покинуть Австрию из-за полицейской слежки. Ты скажешь, что все это крайне подозрительно выглядит: сначала заманить меня в Прагу, а затем вытащить в Вену по фальшивым документам…

— Почему по фальшивым?

— Да потому, что у меня, Саша, тоже есть начальство. И никто не давал мне разрешения навещать капстрану. Я и сюда-то приехал в обход действующих правил… В общем, мне категорически не нравится то, о чем просит Биляк. Мы не можем пойти на это, понимаешь? Это как сунуть голову в петлю.

— Ну уж и в петлю… — усомнилась я. — Этот человек вовсе не выглядит смертельно опасным, хотя и влюблен в слово «чрезвычайно». Вежливый, доброжелательный, галантный. И потом, если его доказательства действительно верны, то никто не обвинит вас за попытку в этом убедиться. Я не права?

Мы вышли на набережную, и я узнала знаменитый мост, не раз виденный мною в фильмах и на открытках. Но сейчас мне было не до моста.

— Не выглядит опасным… — раздраженно повторил полковник. — Ну-ну… Ладно, если уж начал рассказывать, то придется и дальше просвещать тебя относительно деятельности галантного товарища Вацлава Биляка. Каковую деятельность я искренне надеюсь завершить еще сегодня вечером с твоей высокопрофессиональной помощью… Слушай…

Новоявленский покрутил головой, словно не веря, что ему приходится раскрывать подобные секреты перед таким мелким чайником, как я. Но, как видно, ему действительно очень хотелось убедить меня покончить с этим Биляком.

— Таким службам, как наша, часто нужны деньги, много денег. В том числе и для работы за рубежом. Иногда их можно просто перевести на банковский счет из советского Госбанка в заграничный. Иногда их можно доставить наличными в чемодане прямиком из Москвы. В обоих вариантах источник этих средств относительно легко установить — в первом случае очень просто, во втором сложнее, но тоже осуществимо. Однако бывают ситуации, когда мы не хотим пользоваться такими вот мечеными деньгами. Тогда они не должны вообще засвечиваться у нас — никак, никоим боком. Чтобы потратить эти деньги на Западе, их надо и взять на Западе. Понимаешь суть проблемы?

— Допустим.

— Ну если допустим, то скажи тогда, где их взять.

— Деньги-то? Ну, не знаю… заработать. Как у них там зарабатывают, на капиталистическом Западе? Бессовестной эксплуатацией трудящихся масс. На заводах, домах, пароходах. Так?

— Так, — одобрил Новоявленский, — правильно мыслишь. Но и эти деньги не всегда подходят. Наши западные владельцы заводов, газет, пароходов — люди легальные, законопослушные. Соответственно, и средства их можно потратить только на легальные нужды. Скажем, помочь братской партии. Или организовать демонстрацию. Или заплатить за журналистское расследование. Но все это в рамках закона — иначе владельцы заводов перестанут быть владельцами, потому что сядут в тюрьму. Правильно?

— Правильно. Но в чем проблема-то?

Полковник вздохнул:

— А в том, что время от времени требуются деньги на действия другого рода — не слишком законные или незаконные вообще. Знаешь, иногда благие дела не сделаешь чистыми руками… Вот и приходится иметь дело со всякой швалью, с преступниками и убийцами. Или с теми, кто пока еще вне закона, но сражается за свободу своего народа. Разные бывают нужды. Откуда взять такие деньги?

Я пожала плечами:

— Не знаю… Ограбить банк?

— О! — удивился Новоявленский. — Опять в точку! Ограбить банк. Вот этим — или примерно этим — и занимается твой доброжелательный знакомый Вацлав Биляк.

Тут уже настала очередь удивиться мне:

— Биляк грабит банки? По-настоящему? Вы шутите…

— Ну, не совсем Биляк и не совсем банки. Он манипулирует группой довольно неприятных специалистов, которые работают в Западной Германии и в Австрии. Большей частью они заранее договариваются с хозяевами крупных ювелирных и антикварных магазинов. Люди Биляка грабят, хозяева получают страховку плюс долю от награбленного. Внакладе не остается никто, кроме страховой компании. Некоторые хозяева поддаются не сразу… но если хорошенько надавить, то соглашается любой, а давить эти специалисты умеют профессионально. Бывает, что договориться не получается никак — ну, тут уже в ход идут другие методы. Добычу переправляют в дипломатической почте куда подальше и реализовывают там. Вот тебе и деньги — неотслеживаемые, нелегальные, годные для любой грязной работы.

— Лихо…

— Ага, — подтвердил полковник — Тут-то, Саша, и начинается наша с тобой тема. Некоторое время назад выяснилось, что часть награбленного уходит на сторону. У товарища Биляка обнаружился не только дворец в Карловых Варах, но и роскошное шале в Швейцарских Альпах, вилла на Лазурном Берегу и еще кое-какие мелочи. А затем цацки из мюнхенских и гамбургских магазинов стали всплывать у нас — в Москве, в Питере, в Киеве, в Тбилиси… Ты верно отметила его вежливость: товарищ Биляк знает, что надо делиться с вышестоящими товарищами. Я занялся этим делом всего месяц тому назад, но, как видишь, кто-то позаботился предупредить его — кто-то из Союза. И Биляк решил принять меры. Думаю, сначала он планировал договориться со мной по-хорошему. Подкупить, взять в долю… Но сейчас, спасибо Саше Романовой, ситуация кардинально изменилась.

— Почему?

— Почему, почему! — с интонацией отчаяния воскликнул Новоявленский. — Воры перестали бояться — вот почему! Воры готовятся к реваншу. И если я не уберу Биляка сейчас, он уберет меня сам, причем довольно скоро. Теперь я уже не карающий меч, а помеха для успешного бизнеса. Еще не совсем, но все к этому идет. И чтобы убрать меня, Би-ляку не понадобится посылать головорезов в Питер — он просто попросит о помощи своих советских друзей — тех, с кем раньше делился. Теперь поняла, зачем ты здесь? Пойдем-ка назад, в отель, что-то я замерз…

Мы молча шли по ярким праздничным улицам. Новоявленский ждал моего ответа. Он был напуган и, видимо, неспроста. Если уж такой человек и в таком звании так опасается за свою жизнь, причины тому наверняка достаточно веские. И, похоже, спасти его могу только я. Биляк ведь тоже не лыком шит — он тоже немалый чин в местной госбезопасности. Кроме того, здесь — его территория, его база, его люди…

— Ты, конечно, обратила внимание, что за нами следят? — вдруг спросил полковник

— Нет…

Он вздохнул:

— А ведь тебя учили… Эх, Саша, Саша… Впрочем, чему удивляться — ускоренный курс. Биляк сразу приставил ко мне слежку. Наверно, ожидал, что я привезу с собой целую команду телохранителей и ликвидаторов. А я приехал с маленькой секретаршей, которую он считает моей сердечной подружкой. Вот бедняга и недоумевает — где же все мое войско?

Я подавила в себе желание оглянуться.

— Константин Викентьевич, я вот чего не понимаю. Ясно, зачем он приволок вас для переговоров сюда, на свою площадку. Но какой смысл тянуть вас еще дальше? Тут-то он бог и царь, а в Вене уже нет.

— Бог и царь, это верно, — кивнул Новоявленский. — Но даже у бога и царя есть кое-какие ограничения. Биляк не может вот просто так взять и убить генерала КГБ. То есть физически может — хоть прямо сейчас. Вон та машина — видишь?.. — может в следующую секунду потерять управление и наехать на нас. Пьяный шофер, отказ рулевого управления и тормозов…

Я инстинктивно вцепилась ему в руку. Машина — обычное такси — не меняя скорости, проехала мимо.

— Но физическая возможность — это еще не всё, — продолжил полковник. — Подобное самоуправство не сойдет с рук никому, и Биляк хорошо это знает. Совсем иной коленкор — прикончить меня на чужой территории. Во-первых, это уже вне сферы его ответственности. Во-вторых, неизбежно возникнет вопрос: что я там забыл, в этой Вене? Зачем приехал туда под чужим именем, скрытно от всех? Не иначе как хотел обтяпать какие-нибудь личные грязные делишки… Не сомневайся — Биляк уже заготовил целую выгребную яму, чтобы вымазать меня дерьмом с ног до головы и там же похоронить. И всё: нет человека — нет проблемы. Я не могу туда ехать, понимаешь? Это верная гибель. Поэтому ты должна покончить с этим гадом здесь и сейчас.

Он ждал моего ответа. Он сделал все, чтобы убедить меня. Он раскрыл мне подоплеку происходящего, рассказал вещи, о которых обычно никогда не рассказывал, — «для моего же блага». Он чувствовал себя загнанным в угол, причем по моей вине: ведь это мне приспичило ни с того ни с сего убирать этого дурацкого генсека, чья жизнь, как выяснилось, была единственным реальным прикрытием для Новоявленского и его соратников… Он почти не сомневался, что под напором таких сильных аргументов я соглашусь и сделаю то, что он просит.

Но я не могла согласиться. У меня были свои приоритеты, при всем уважении и симпатии к полковнику Новоявленскому. Сатек все еще сидел в тюрьме, а не в квартире на Крюковом канале. Было бы просто глупо предпочесть в этой ситуации благо смертельно напуганного, но, в сущности, чужого человека. В конце концов, Сатек в эту минуту тоже отнюдь не блаженствовал…

— Простите, Константин Викентьевич, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже, — но я продолжаю настаивать на нашей первоначальной договоренности. Биляк умрет не раньше, чем мой жених приземлится в Пулково.

— Ох… — простонал он. — Но я же тебе объяснил… это невозможно.

— Значит, сделайте это возможным, — столь же твердо ответила я.

Мы вышли на площадь перед гостиницей. Время было заканчивать разговор. Новоявленский остановился и некоторое время стоял так, потупившись, словно высматривая что-то на пражской брусчатке.

— Что ж, — проговорил он наконец, — надо отдать вам должное, Александра Родионовна. Вы замечательно умеете использовать рычаги давления на людей, попавших в безвыходное положение.

— У меня был хороший учитель, — парировала я. — А впрочем, почему «был»? При разумном подходе он таковым и останется… Спокойной ночи, Константин Викентьевич.

С этими словами я повернулась и зашагала к ярко освещенному подъезду роскошной гостиницы в центре золотой императорской Праги. Я шла не оборачиваясь, прямая и решительная, ни дать ни взять — «императорка Александра», как называл меня мой любимый Святой Сатурнин — во всей красе дорогущей модельной сбруи: итальянские сапоги, английская дубленка, французское платье, настоящие бриллианты на шее и в ушах. Всё это великолепие было казенного происхождения, хранилось на «базе» и выдавалось мне лишь на время командировок — ну так что? Всё в нашей жизни временно…

Я шла, чувствуя на спине беспомощный взгляд придавленного страхом седого человека, еще недавно полагавшего, что вертит мною как хочет. Наверно, за мной следили в этот момент и полдюжины биляковских топтунов, которые, если верить Новоявленскому, неотступно сопровождали нас на этой прогулке. Да что там полдюжины — я знала, что на меня смотрит сейчас вся эта сказочно красивая площадь, если не весь этот город! Да и как не восхититься подобной картинкой — этой походкой, этой осанкой, этой гордо вскинутой головой? Это же просто киллер с пропеллером на мотороллере!

Хотя, какой, к черту, мотороллер? Киллер такой красоты должен ездить как минимум на… на… Я долго искала достойный эквивалент — и когда поднималась на лифте в свой номер, и когда нежилась в пенной огромной ванне, и когда, зевая, упала на бескрайнее, как поля Родины, кроватище. Искала, но так и не нашла: ни одно из немногих известных мне названий не обладало необходимой торжественностью звучания. Кое-как подходили лишь «ротвейлер» и «доннерветтер», но вроде бы таких марок роскошных автомобилей к тому времени еще не додумались выпускать. А жаль… Я задремала в разгар этих восхитительно бессмысленных рассуждений и спала сном праведницы — если, конечно, можно назвать праведницей киллера с пропеллером на доннерветтере.