3

Лондон был конечным пунктом нашего путешествия: мы решили провести в этом прославленном городе несколько месяцев. Анри спешил познакомиться с литературными знаменитостями того времени, мне же это занятие казалось второстепенным и легковесным. Для меня главным было – получить сведения, необходимые для благополучного завершения предстоящей работы. В этом я полагался на целый ряд имевшихся у меня рекомендательных писем, которые были адресованы самым выдающимся британским естествоиспытателям.

Если бы я предпринял это путешествие в те счастливые дни, когда был еще студентом, оно принесло бы мне неописуемую радость. Но теперь моей целью было не познание, а отчаянная попытка избавиться от лежащего на мне и моих близких проклятия. Поэтому я посещал ученых мужей только ради того, чтобы получить сведения о вещах, имевших для меня роковое значение.

Светское общество меня тяготило; в одиночестве я хотя бы мог обмануть себя краткой иллюзией покоя и безмятежности. Лица же других людей, кроме моего Анри, озабоченные, равнодушные или самодовольные, вновь пробуждали во мне отчаяние. Я чувствовал, что между мной и ими высится какая-то непреодолимая стена. Кладка кирпичей этой стены была скреплена кровью малыша Уильяма и несчастной Жюстины; воспоминания о событиях, связанных с ними, были хуже всякой пытки.

Анри… В нем я видел собственного двойника, отражение моего я, каким оно было прежде. Он был любознателен и жадно стремился получить опыт и новые знания. Нравы и обычаи англичан, которые ему приходилось наблюдать, он находил занимательными и поучительными. Кроме того, он делал все, чтобы достичь цели, которую давно наметил, – посетить Индию. Анри был убежден, что при его знании восточных языков, истории и культуры этой страны он мог бы способствовать развитию торговли и ее разумной европейской колонизации. Только в Англии он мог сделать решительные шаги к осуществлению своего плана. Вот почему он был постоянно занят и почти не имел свободного времени.

Единственное, что огорчало моего друга, – моя хандра, которую он называл английским словечком «сплин». Я старался скрывать свою подавленность, чтобы не отравлять ему удовольствия от новизны ощущений и впечатлений, такого естественного для человека, чья совесть не отягощена горькими воспоминаниями. Однако все чаще я отказывался сопровождать его под различными вымышленными предлогами, чтобы остаться в одиночестве.

Уже тогда я начал накапливать материалы, которые были мне необходимы, чтобы произвести на свет мое новое создание. Этот процесс был для меня столь мучителен, что напоминал китайскую пытку водой, когда капля за каплей равномерно падают на выбритую макушку жертвы. Любая мысль, связанная с моей задачей, причиняла мне настоящую боль; я испытывал острую нервную дрожь, а сердце начинало учащенно биться.

Спустя два месяца после прибытия в Лондон мы с Анри получили письмо от человека, который в недавнем прошлом гостил у нас в Женеве. Он был шотландцем, с глубокой любовью описывал свой край и настойчиво звал нас, хотя бы ради красот горной Шотландии, продолжить наше путешествие на север, до города Перт, где он жил.

Анри был не прочь принять приглашение, да и мне захотелось вновь взглянуть на горы, потоки и прочие удивительные творения, которыми природа украшает свои излюбленные уголки.

Мы прибыли в Лондон в начале октября, но сейчас стоял февраль. Поэтому было решено, что мы отправимся на север в конце следующего месяца. Вместо того чтобы проследовать прямо в Эдинбург, мы решили по пути посетить Виндзор, Оксфорд, Мэтлок и Камберлендские озера – с таким расчетом, чтобы прибыть в Перт в конце июля. Я тщательно упаковал химические приборы, оборудование и собранные материалы, надеясь завершить работу в одном из уединенных селений на плоскогорьях Хайленда.

Покинув Лондон 27 марта, мы провели несколько дней в Виндзоре, прогуливаясь по прекрасному лесу. Для нас, жителей горной страны, природа этих мест казалась на редкость непривычной: рощи могучих дубов, влажные низины, заросшие орешником, стада величавых оленей – все было нам в диковинку.

Из Виндзора мы направились в Оксфорд. При въезде в город невольно приходят на ум события, происходившие в нем более полутора столетий назад. Здесь Карл I^[39] собирал свои силы, так как Оксфорд оставался верен своему королю, когда вся страна отшатнулась от него и встала под знамена свободы. Здесь витал дух прошлого, и мы с наслаждением отыскивали следы пребывания короля, королевы и их сподвижников. Но и без того город настолько красив, что не может не вызывать восхищения. Здания колледжей дышат стариной и невероятно живописны; улицы великолепны, а часть Темзы, текущая близ города по восхитительным зеленым лугам и по традиции называемая здесь Айзис, широко и спокойно несет свои воды, в которых отражается ансамбль башен, шпилей и куполов, окруженный вековыми вязами.

Я наслаждался этой мирной картиной, но мою радость поминутно омрачали воспоминания и мысли о будущем. Я был создан для мирного счастья. И хотя иногда меня охватывала грусть, созерцание красот природы или прекрасных творений человеческого гения всегда находило отклик в моем сердце и укрепляло мой дух. Теперь я походил на дерево, в которое ударила молния. Все во мне было выжжено, я представлял собой жалкое подобие человека – зрелище, невыносимое в первую очередь для меня самого.

Мы провели довольно много времени в Оксфорде, желая посетить каждый уголок города и блуждая по его окрестностям. Наши экскурсии часто затягивались из-за все новых достопримечательностей, открываемых нами. Мы посетили могилу славного Хемлдена и поле боя, на котором пал этот герой. На миг моя душа вырвалась из оков унизительного страха, чтобы проникнуться мыслями о свободе и самопожертвовании. Я стряхнул свои цепи и огляделся вокруг, но ржавое железо уже разъело мою душу, и я снова погрузился в прежние переживания.

Не без сожаления мы покинули Оксфорд и направились в Мэтлок – к следующей цели нашего путешествия. Окрестности этого селения напоминают швейцарские пейзажи, но как бы в уменьшенном масштабе – здешним зеленым холмам недостает высоты, чтобы увенчать себя снежными коронами наподобие Альп. Мы посетили удивительную местную пещеру и небольшие музеи естественной истории, где образцы расположены по тому же принципу, что и в собраниях Серво и Шамони. Но стоило Анри произнести вслух название этого городка, близ которого произошла моя встреча с монстром, как меня начало лихорадить. Я стал торопить друга покинуть Мэтлок, словно и с ним у меня было связано ужасное воспоминание.

Из Дерби мы двинулись дальше на север и провели два месяца в Камберленде и Вестморленде. Там я чувствовал себя почти так же, как в горах Швейцарии. Даже летом здесь сохранялись участки снега на северных склонах гор, повсюду встречались озера, бурные реки – все это было мне привычно и дорого. Здесь мы также обзавелись некоторыми знакомствами. Анри буквально блистал в кругу людей талантливых и влиятельных, обнаруживая в себе все новые возможности и способности. «Я мог бы провести здесь целую жизнь, – не раз говорил он мне. – Среди этих гор я бы ни на минуту не пожалел о Швейцарии и немецких поэтах».

После посещения озер Камберленда и Вестморленда подошел срок встречи с нашим шотландским другом. Мы покинули новых знакомых и продолжили свое путешествие. Меня это не огорчило – ведь я до сих пор не взялся за дело, и демон мог решить, что я пренебрег своим обещанием. Это было чревато ударом по моим близким. Возможно, он даже остался в Швейцарии ради этого.

Основания думать так у меня были – за все эти месяцы чудовище ни разу не дало знать о себе. А ведь это должно было обязательно случиться, если бы оно добралось до Англии. Эта мысль преследовала меня даже в часы отдыха и покоя. Я ждал писем из дома с лихорадочным нетерпением. Если они запаздывали, я рисовал себе кошмарные картины и терзался; когда же они прибывали, я медлил, не решаясь их распечатать, словно там заключался приговор, решавший мою судьбу.

Но временами мне чудилось, что монстр здесь, совсем рядом, и в ответ на мою медлительность замышляет убийство моего друга и спутника. Тогда я ни на мгновение не покидал Анри и следовал за ним повсюду как тень, надеясь в решающий момент защитить его от ярости чудовища. Одним словом, я чувствовал и вел себя как человек, совершивший тяжкое преступление.

В Эдинбург я прибыл в состоянии полного изнеможения, а ведь этот город мог очаровать самого мрачного мизантропа. Клервалю он понравился меньше, чем Оксфорд: тот привлекал его своей древностью. Однако красота Эдинбурга, его романтический замок на утесе над городом и восхитительные окрестности – причудливые скалы, источник Святого Бернарда и Пентландские высоты – привели его в восторг. Я же с нетерпением ждал конца путешествия.

Через неделю мы покинули столицу Шотландии и через Кьюпар и Сент-Эндрюс направились в Перт, где нас уже ожидали. По прибытии туда я объявил Анри, что хотел бы совершить небольшую поездку по Шотландии, так как мне наскучила роль гостя и светские разговоры. «Развлекайся сам, – сказал я другу. – Я буду отсутствовать пару месяцев. Пойми меня правильно – мне нужно на некоторое время остаться в одиночестве, а когда я вернусь, все станет на свои места, надеюсь, я буду таким же, как прежде, – свободным и веселым».

Анри взялся было меня отговаривать, но, убедившись, что мою решимость ему не поколебать, не стал настаивать, лишь попросил писать ему как можно чаще и возвращаться поскорее, поскольку только в моем присутствии он чувствует себя как дома, где бы ни находился.

Расставшись с другом, я принялся искать как можно более глухое место, чтобы, уединившись там, завершить начатое. Теперь я больше не сомневался, что монстр следует за мной по пятам, следит за каждым моим шагом и, едва я закончу работу, явится, чтобы получить свою долгожданную невесту.

В своих поисках я пересек Северное нагорье и в конце концов решил перебраться на один из отдаленных островов Оркнейского архипелага. Это было самое подходящее место для дела, которое я затевал, – почти голый утес, о подножие которого день и ночь бились холодные волны. Почва там настолько бесплодна, что травы, которую она родит, хватает лишь для нескольких тощих коров да полусотни овец, принадлежащих местным жителям, которых насчитывается пять человек. Эти люди должны обладать недюжинным мужеством, чтобы вести столь суровую и скудную жизнь. Овощи и хлеб для них – настоящая роскошь; как и питьевую воду, их лишь изредка доставляют с лежащего в пяти милях отсюда большого острова.

Добравшись туда на рыбацкой шхуне, я обнаружил, что из построек на всем острове имеется лишь три убогие хижины. Одна из них оказалась пустующей, и я снял ее у хозяев за какие-то гроши. Внутри было две комнаты с неоштукатуренными стенами. Сломанная дверь болталась на сорванных петлях, а соломенная крыша насквозь прогнила.

Я нанял рыбака починить хижину, купил стол, скамью, некое подобие кровати и вступил во владение этим «имением». Все это наверняка должно было бы вызвать изумление обитателей острова, но чувства этих людей были до крайности притуплены нуждой, голодом и беспрерывной борьбой за существование. Поэтому я мог жить здесь, не опасаясь помех и любопытных взглядов, и заниматься чем угодно и сколько угодно.

Утренние часы я напряженно работал; ближе к вечеру, если позволяла погода, переменчивая здесь, как нигде, я совершал длинные прогулки по каменистому берегу, вслушиваясь в грохот прибоя, разбивавшегося у самых моих ног. Здесь я невольно вспоминал свою Швейцарию, столь непохожую на этот неприветливый и безрадостный ландшафт. Ее предгорья покрыты виноградниками, в долинах разбросаны селения. Хрустальные озера отражают темную голубизну неба, а когда ветер поднимает на них волну, то это всего лишь веселая мальчишеская забава по сравнению с глухим ревом холодного океана.

В первое время все шло, подчиняясь заведенному мною распорядку. Но сама работа становилась для меня с каждым днем все более тягостной. Порой я по нескольку дней не мог заставить себя войти в оборудованную мною лабораторию и прикоснуться к реактивам и приборам. Но бывало и так, что я лихорадочно работал день и ночь напролет, стремясь приблизить конец своих мучений.

И действительно – дело, которым я занимался сейчас, было отвратительно по любым меркам. В ходе первого безумного эксперимента меня ослепляло честолюбие, которое не давало почувствовать всю противоестественность моих научных исканий, а весь мой рассудок был поглощен стремлением к цели. Теперь же я действовал хладнокровно и вполне осознавал мрачный ужас того, что совершаю.

Я оказался в полном одиночестве, ничто внешнее не отвлекало меня ни на миг от моей задачи, но с каждым днем я становился все более нервным и беспокойным. Кроме того, меня преследовал страх. Порой я часами сидел, устремив неподвижный взгляд в землю, потому что боялся, подняв глаза, увидеть того, кто меня неотступно преследовал. Что, если он явится прежде того, как я закончу, и потребует свою невесту?

Между тем работа моя продвигалась довольно успешно.

Я ожидал результата с суеверной и трепетной надеждой, но к этой надежде примешивалось отчетливое предчувствие беды, от которого холодело и замирало мое сердце.