Появление Беллы на время прервало эти удовольствия. Конечно же, чертовски глупо было тогда залететь, но это была лишь ее досадная оплошность. Уж слишком Доун хотелось ему угодить. Он был невероятно сексуальным! Когда в первый раз они увидели друг друга, он повел ее танцевать, прижал к себе. Потом взял за руку и кружил, кружил, пока у нее, смеющейся от счастья и безудержного веселья, не поплыло все перед глазами. А потом они, как и прочие курильщики, вышли на балкон подышать, прихватив с собой напитки. Звали его Мэтт, и он уже был занят, но Доун это мало волновало. В Саутгемптон он приезжал только раз в месяц по работе, но по первости звонил ей и слал эсэмэски каждый день, в то время как жена его считала, что он пошел забрать что-то из машины или же прогуляться с собакой.

Длилось это шесть месяцев. А потом он сообщил, что его контора переезжает с южного побережья на северо-восток. Последнее их свидание было столь пылким и насыщенным, что после она чувствовала себя точно пьяной. Он тогда уговорил ее заняться любовью без презерватива – мол, «Доун, это совсем другие ощущения, это будет нечто совершенно особенное». Ну да, это действительно было потрясающе – однако, когда дошло дело до последствий, Мэтт больше рядом не появлялся.

– Женатым мужчинам эти последствия неинтересны, – сказала ей мать в отчаянии от такой наивности Доун. – У них есть супруги, дети. От таких глупышек, как ты, им нужен только секс. Ну и что ты решила насчет ребенка?

Поначалу она даже не знала, что делать, отложив пока принятие какого-либо решения на тот случай, если Мэтт вдруг вновь возникнет перед ней, точно рыцарь на белом коне, и унесет ее прочь, к новой жизни. Ну а когда он так и не появился, она стала почитывать глянцевые журналы Baby и постепенно, как будто во сне, переступила в пору материнства.

Она нисколько не жалела, что решила выносить ребенка, – ну разве что изредка, когда Белла просыпалась чуть не каждый час начиная с трех ночи, или у нее резались зубки и она ужасно орала, или просто протекал подгузник. Оказалось, что этот младенческий этап совсем не такой уж радужный, как рекламировалось в журналах, однако вместе они одолели все трудности ранней поры, и когда Белла сделалась уже маленькой личностью и какой-то даже собеседницей для Доун, жизнь вроде бы стала налаживаться.

Она поверяла дочурке все свои помыслы и тайны, будучи полностью уверена, что Белла ее ни в чем не осудит. Малышка смеялась вместе с матерью, когда та чему-то радовалась, и жалась к ее коленям, когда Доун случалось плакать.

И все же никакие часы, проведенные за просмотром ее любимого детского канала Cbeebies, ни совместные игры на телефоне не могли наполнить жизнь Доун. Она по-прежнему оставалась одинокой. А ей всего-то было двадцать шесть. Теперь она уже не могла жить, как прежде, сама по себе, – а кому интересно связываться с матерью-одиночкой?

Влекло ее больше к женатым мужчинам: она где-то читала, что мужчина постарше являет собою образ отца, внушая волнующую притягательность запретного плода. Библейской аллюзии она не поняла, но очень хорошо уловила эту возбуждающую смесь надежности и риска. Ей очень хотелось найти себе другого «Мэтта», но нянь она себе позволить не могла, а матушка совсем не одобряла ее гуляний допоздна.

– Где ты болтаешься? По ночным клубам? Господи, Доун, посмотри, до чего тебя это в прошлый раз довело. Ты у нас теперь мамаша. Почему б тебе просто не сходить, к примеру, поужинать с кем-то из друзей?

Так Доун и поступила. Они, конечно, славно посидели со своей старой школьной подружкой Кэрол в ресторанчике за гавайской пиццей, однако домой она, увы, вернулась отнюдь не со звенящей от музыки и водки головой.