Том Пэйн перезванивает мне в отель, говорит, что с контрактом как будто все в порядке, но он, мол, беспокоится, что конкретно они в итоге напишут. В одной комнате с Кейт мне трудно с ним разговаривать, и, чтобы хоть немного уединиться, я иду в ванную. – СМИ вам вовсе не друзья, Джин, – увещевает он. – Что им захочется, то они и состряпают. В этом контракте и речи нет о каких-либо контрольных экземплярах, и если все это закрутится – назад ничего уже не отзовешь. И мне не нравится, что вы все это делаете в одиночку. Хотите, я к вам туда подъеду? Том мне тут совсем не нужен. Ему захочется меня переубедить, но я и сама знаю, что делаю. Я к этому готова. – Нет, все в порядке, Том, спасибо. Я дам вам знать, как все пойдет. В комнате Кейт снова хватается за контракт. – Давайте, Джин, все это подпишем – и займемся нашим интервью. Она непреклонна, а мне уже очень хочется домой, поэтому я все же беру отпечатанный листок бумаги и вписываю свое имя над пунктирной чертой. Кейт улыбается, плечи у нее расслабляются, и она вольготно усаживается в одно из мягких кресел. – Ну что, с формальностями покончено, Джин, – говорит журналистка и, достав со дна своей сумочки обтрепанный диктофон, кладет его прямо передо мной. – Не возражаете, если я запишу наше интервью? На случай внезапного склероза, – добавляет с улыбкой. Я тупо ей киваю и пытаюсь придумать, с чего же начать. Однако голову ломать мне долго не приходится: Кейт берет инициативу в свои руки. – Когда вы первый раз услышали, Джин, что Белла Эллиот пропала? Ну насчет этого-то я – пожалуйста! Мысленно возращаюсь в тот октябрьский день 2006-го, когда о происшествии рассказывали по радио, а я стояла слушала об этом в кухне. – В то утро я работала, – отвечаю я Кейт. – Но с полудня меня отпустили, чтобы я вышла в воскресенье с утра. Я не торопясь копошилась по дому, прибиралась, чистила к ужину картошку. Глен заскочил ненадолго домой выпить чаю, а я как раз собралась на занятия в спортзал. Когда по радио сообщили эту ужасную новость, я только успела вернуться и разжигала духовку. Сказали, что полиция ведет широкие поиски маленькой девочки, исчезнувшей в тот день в Саутгемптоне. Девчушки, пропавшей из собственного сада. У меня аж мороз по коже пробежал – такая крошечка, совсем еще малышка! Страшно даже представить! Меня снова пробирает озноб. Каким для меня потрясением было смотреть в это маленькое личико со светлыми кудряшками и пластырем на глазу. Кейт чем-то явно встревожена, и я вновь начинаю говорить: – На следующий день в газетах только об этом и писали. Была масса ее фотографий, высказывания бабушки – какое это милое и чудное дитя. На самом деле просто сердце разрывалось! В салоне мы тоже все об этом только и говорили. Все были одновременно и расстроены, и заинтригованы произошедшим – ну, люди всегда так реагируют. – А Глен? – спрашивает Кейт. – Какова была его реакция? – Его тоже все это сильно потрясло. У него в тот день была в Хэмпшире доставка – вам это, разумеется, известно, – он еле пришел в себя от этой жуткой новости. Мы с ним оба так любили детей! Ужасно были расстроены. По правде, мы не особо-то с ним и разговаривали об исчезновении девочки – только насчет такого совпадения, что он тоже в тот день был в Хэмпшире. Мы с ним попили чаю, держа блюдца на коленях, пока он смотрел по телику новости, а потом Глен отправился наверх, к своему компьютеру. Помнится, я сказала: «Надеюсь, они найдут эту малышку, Беллу», – и не помню, чтобы он что-нибудь сказал в ответ. Тогда мне это вовсе не показалось странным – Глен был в своем репертуаре. – А потом нагрянула полиция, – продолжает Кейт, сильно подаваясь ко мне и напряженно в меня вглядываясь. – Представляю, как это было ужасно. Я принимаюсь ей рассказывать, как сильно была шокирована их визитом – так, что не могла даже и говорить, и еще целый час после ухода полицейских в полном ступоре стояла в коридоре, точно изваяние. – А у вас, Джин, были какие-то сомнения насчет того, причастен ли к этому ваш муж? Я проглатываю очередной большой глоток кофе и мотаю головой. Я ждала, что она об этом спросит – в полиции у меня раз за разом это спрашивали, – и заранее приготовила ответ: – Как я вообще могла подумать, что он замешан в таком ужасном деле?! Глен всегда любил детей. Мы оба с ним любили. Хотя, как выяснилось, совсем по-разному. Видимо, я опять умолкла, задумавшись: Кейт снова беспокойно взглядывает на меня. – Джин, – спрашивает, – о чем вы сейчас думаете? Так и хочется ответить, что думаю я о том, как Глен признался мне, что видел Беллу. Но этого я не могу ей рассказать. Это уже будет чересчур. – Так, о разном, – отвечаю ей. А потом добавляю: – О Глене и о том, хорошо ли я его на самом деле знала. – Что вы имеете в виду, Джин? И я пускаюсь рассказывать ей, каким чужим и отрешенным было его лицо в тот день, когда его арестовали. – Его лицо сделалось совершенно пустым, отстраненным. Я несколько секунд не могла даже его узнать. Меня тогда это очень напугало. Она все это торопливо записывает, то и дело взглядывая на меня, чтобы кивнуть и посмотреть в глаза. Потом я еще что-то ей рассказываю – и тут выплескивается эта пакостная история с порнографией. Кейт все так же сидит, быстро строча в своем блокноте, но уже почти не отрывая от меня глаз, без конца кивая и будто подбадривая взглядом, – вся такая сочувствующая, понимающая. Все последние годы я принимала на себя вину за то, что делал Глен, говоря себе, что именно моя болезненная одержимость желанием иметь дитя толкнула его на все эти ужасные вещи. Однако теперь-то его нет рядом, чтобы я видела это в таком свете. Теперь я могу позволить себе быть злой и уязвленной тем, что он проделывал в гостевой комнате. В то время как я лежала в супружеской постели буквально через коридор, он впустил в наш дом всю эту скверну. – Вот скажите, Кейт, что это за порода мужчин, что смотрят подобные вещи? – спрашиваю я журналистку. Она беспомощно пожимает плечами. Ее-то «старикан» небось не любуется на то, как домогаются детишек. Счастливица. – Глен говорил мне, что это не по-настоящему. Что на тех снимках – женщины, одетые как дети. Но это не так. По крайней мере, не везде. Полицейские сказали, что все это делалось на самом деле. А еще Глен говорил, что это своего рода зависимость. Аддикция. И что он никак не может с собой совладать. Началось, как он сказал, с «нормальной порнухи» – но я не понимаю, что тут считается нормальным. Может, вы знаете? Кейт вновь мотает головой: – Нет, Джин, не знаю. Может быть, обнаженные женщины? Я киваю – именно так я сама и считала. Нечто вроде того, что можно увидеть в отдельных журналах в газетном киоске да в фильмах для взрослых. – Но у него-то это вовсе не было нормальным. Он объяснял, что, просматривая это, все время пытается найти что-то для себя новенькое и никак не может себя остановить. Уверял меня, будто бы случайно нашел в компьютере всю эту гадость. Но ведь такое невозможно, верно? Кейт неуверенно пожимает плечами, потом качает головой. – Ведь за это надо заплатить, – разошлась я. – Надо ввести номер своей кредитки, свое имя и адрес. В общем – все. На такие сайты ведь просто так не натыкаются. Это совершенно осмысленное действие, требующее времени и некой концентрации. Так, во всяком случае, говорил на суде свидетель от полиции. И этим-то мой Глен занимался часами, одну ночь за другой, выискивая что-то, все более дрянное – новые снимки, новые видео, – собирая их сотнями, как сказали в полиции. Вы представляете? Сотнями! Причем на многие из них, наверно, и смотреть-то невозможно. Глен говорил, что все это терпеть не может, но что-то в них все же заставляло его смотреть на них снова и снова. Он объяснял: это болезнь. И он, мол, ничего не может с собой поделать. И в этом он обвинял меня. Кейт опять взглядывает на меня, желая, чтобы я продолжала, а я уже и сама вошла в раж и не могу остановиться. – Он мне заявил, что это я втянула его туда. Но он меня предал. Он все время притворялся нормальным мужчиной, который ходит на работу, пьет с приятелями пиво и помогает мне мыть посуду, а сам каждую ночь в гостевой комнате превращался в чудовище. Это был уже не Глен. Так что это он был болен, а не я. И если он мог всем этим заниматься, то, думаю, он был способен на что угодно. Тут я замираю, потрясенная звучанием моего же собственного голоса. Кейт пристально глядит на меня. Перестав писать, она подается вперед и накрывает мою руку своей. Ладонь у нее сухая и теплая, и я разворачиваю кисть, чтобы пожать ей руку. – Представляю, как это было тяжело для вас, – говорит Кейт и глядит на меня так, будто и правда это понимает. Я хочу остановиться, но она снова сжимает мне ладонь. – Для меня такое облегчение, что я могу теперь все это высказать, – говорю я и вдруг разливаюсь слезами. Кейт достает мне бумажный платочек, и я долго в него сморкаюсь. Рыдая, я продолжаю говорить: – Я знать не знала, что он это делает. Действительно не знала. Если бы я это знала, то непременно бы от него ушла. Я бы не осталась жить с таким монстром. – И тем не менее вы остались, когда все это обнаружилось, Джин. – Мне пришлось остаться. Он мне все так объяснил, что я больше уже не понимала, где правда, а где нет. И он заставил меня чувствовать себя виноватой в том, что я поверила полицейским, будто он всем этим занимался. Все у него выходило кем-то выдуманным – то полицией, то банком, то интернет-компаниями. А потом еще стал обвинять меня. Глен заставил меня признать, что это моя вина. Он говорил настолько убедительно! Он заставил меня ему поверить. Да, так оно и было. Но теперь-то его рядом нет, и меня больше некому заставить. – А Белла? – как я и ожидала, спрашивает Кейт. – Что насчет Беллы? Это он ее украл, Джин? Я уже слишком далеко зашла, чтобы теперь остановиться. – Да, – отвечаю. – Думаю, что он. В номере делается убийственно тихо. Я на миг закрываю глаза. – Он сам вам признался, что ее украл? Что, вы думаете, он с ней сделал, Джин? Куда он ее дел? Она буквально долбит меня вопросами, и я уже не в состоянии думать. Я больше не должна ничего говорить, иначе я потеряю все. – Я не знаю, Кейт, – отвечаю ей. Я с таким усилием сдержалась, чтобы не выболтать большего, что теперь меня всю трясет озноб, и я обхватываю себя руками. Кейт поднимается с места, пересаживается на боковинку моего кресла и меня приобнимает. Так чудесно, когда тебя кто-то обнимает, – такие же чувства я испытывала, когда в минуты переживаний меня обнимала мама, чтобы помочь мне взять себя в руки. «Не плачь, детка», – приговаривала она, прижимая меня к груди, и я чувствовала себя в безопасности, ничто больше не могло меня задеть. Теперь, естественно, совсем другое дело. Кейт Уотерс не в силах защитить меня от того, что неминуемо надвигается, – и все же я какое-то время тихо сижу, приклонившись к ней головой. – А Глен вам что-нибудь говорил насчет Беллы? Перед смертью? – вкрадчиво возвращается она к разговору. – Нет, – буквально выдыхаю я. Тут слышится стук в дверь. Явно условный сигнал – должно быть, это Мик. Кейт что-то бормочет под нос. Я даже чувствую, как в ней происходит внутренняя борьба: то ли его впустить, то ли крикнуть через дверь что-то типа: «Отвали!» Она высвобождает руку и, выразительно подняв брови – мол, эти чертовы фотографы! – идет к двери. Разговор между ними проходит в яростном шипении. До меня доносятся слова: «Не сейчас!» – однако Мик все равно не уходит. Говорит, что ему срочно надо сделать кое-какие «завершающие фотки», поскольку фоторедактор «уже икру там мечет». Я поднимаюсь с кресла и тороплюсь в ванную, чтобы к моменту его появления в номере успеть собраться с духом. Вижу в зеркале свое лицо – раскрасневшееся, с опухшими и порядком отекшими глазами. – Ну и на кого я теперь похожа?! – громко спрашиваю я. Признаться, я частенько говорю себе нечто вроде этого, а в последнее время почти всякий раз, глядя на себя в зеркало. Выгляжу я сейчас просто ужасающе, а поскольку ничем тут уже не поможешь, наполняю себе ванну. И все то время, пока льется вода, я не слышу ничегошеньки, что происходит в соседнем помещении. Я закрываю краны. Оказывается, Кейт кричит. Мик кричит тоже. – Ну, и где она?! – вопит он. – В этой чертовой ванной, где ж еще! Придурок, у нас только все пошло как надо – и тут ты приперся! А я лежу себе в душистых пузырьках гостиничного шампуня, вокруг меня тихонько плещется вода. И думаю: пожалуй, наговорила я уже достаточно – как раз столько, сколько и собиралась рассказать. Разумеется, сейчас я сяду и сфотографируюсь – потому что уже пообещала, – но сразу после этого отправлюсь домой. Вот так вот! Это от начала и до конца мое собственное решение! Так-то вот, Глен! Всё, отвали! И я расплываюсь в улыбке. Минут через пятнадцать я выхожу из ванной, вся порозовевшая от жара, с закудрявившимися от пара волосами. Кейт с Миком сидят в номере, даже не глядя друг на друга и не разговаривая. – Джин, – тут же подхватывается Кейт, – вы в порядке? А то я очень волновалась. Вы слышали, как я вам кричала через дверь? На самом деле, мне ее даже немножко жаль. Наверно, я чуть не довожу ее до помешательства – однако мне все же следует в первую очередь подумать о себе. Мик выдавливает дружескую улыбку. – Классно выглядите, Джин, – врет он, пытаясь подольститься. – Вы не возражаете, если я сделаю несколько снимков, пока хороший свет? Кивнув, я ищу свою расческу. Кейт подходит помочь мне прибрать волосы, говоря тихонько: – Уж извините, но надо побыстрей закончить. Обещаю, не сделаю слишком больно. – И легонько пожимает мне плечо. Нам приходится выйти из отеля: Мик говорит, так будет естественней. «Естественней, чем что?» – хочется спросить, но я этим не заморачиваюсь. Надо скорее отделаться от этого, тогда я смогу вернуться домой. Мик снимает, как я прогуливаюсь по пригостиничному скверику – то туда, то сюда, то к нему, то от него. – Вглядитесь в даль, Джин, – требует он, и я послушно выполняю. – А вы не можете надеть что-нибудь другое? Хочется внести разнообразие. Ничего не говоря, я покорно возвращаюсь к себе в номер и надеваю свой новый голубенький джемпер, позаимствовав у Кейт бусы, и спускаюсь обратно по лестнице. Девушка на ресепшене, наверно, думает, что я какая-то знаменитость. Хотя, впрочем, так оно и есть. Теперь я – знаменитость. Когда даже Мику наскучивает щелкать меня то приникшей к дереву, то сидящей на скамейке, то подпирающей собой ограду, то идущей по дорожке – «Не улыбайтесь, Джин!», – мы все вместе возвращаемся в отель. Кейт, по ее словам, надо садиться писать статью, а Мику необходимо скинуть фотографии в компьютер. Мы останавливаемся в коридоре возле наших дверей, и Кейт велит мне пару часиков отдохнуть, заказать себе что-нибудь в номер. Как только она скрывается в своем номере, я возвращаюсь к себе и принимаюсь складывать вещи в дорожную сумку. Тут я начинаю колебаться: смею ли я забрать себе купленные за счет газеты вещи? Но ведь многие из них я успела поносить, да и переодеваться я не собираюсь. На этом я нерешительно сажусь все в то же кресло. На какой-то момент меня покидает уверенность, что я могу так вот взять да и уехать. Но ведь это же просто смешно! Мне скоро сорок – и я могу делать что хочу! А потому я беру в руки свои вещички и спускаюсь по лестнице. Администратор расплывается в улыбке, все еще думая, наверно, что я какая-то звезда. Я прошу ее вызвать мне такси, чтобы отвезли до ближайшей станции, и в ожидании машины сажусь в одно из кресел прямо перед вазой с яблоками. Тут же беру одно и хорошенько от него откусываю.Вдова