ГЛАВА 6
В следующий раз, когда вы окажетесь на Сицилии, мой вам совет: уеб...те. Чем скорее, тем лучше. С тех пор как римляне сожгли там леса и сровняли холмы, чтобы выращивать пшеницу поближе к Апеннинам и подальше от саранчи, это гиблое место. Даже «краснорубашечники» Гарибальди, освобождая Италию, оставили Сицилию в кандалах. Не расставаться же с таким сокровищем.
В течение столетий среди сицилийцев сформировалось три ярко выраженных социальных класса. Крепостные, и этим все сказано. Землевладельцы, весьма редко приезжавшие в свои усадьбы. И надсмотрщики, этакий класс паразитов, коим было позволено вытворять с крепостными все, что заблагорассудится, лишь бы те давали прибыль.
В отсутствие хозяев в усадьбах жили надсмотрщики. В период Оттоманской империи их называли майва, что значит «индюки». Позднее из этого слова получилась мафия.
В начале двадцатого века, когда сицилийцы начали эмигрировать в Америку, где они в основном собирали бумажный мусор в районе Нижнего Ист-Сайда на Манхэттене, за ними увязалась мафия сосать их кровушку. Если в период сухого закона от нее вроде как была определенная общественная польза, то затем вся ее деятельность вновь свелась к шантажу и угрозам насилия. Некто Саль Манцаро по кличке Маленький Цезарь, большой поклонник римской истории, даже обзавелся личной армией, где воинские звания звучали на итальянский манер: capodecini,[31] consiglieri.[32] Ситуация в Нью-Йорке стала выходить из-под контроля, и тогда в дело вмешалось ФБР. От разгрома мафию тогда спас мусорный бизнес. По невыясненным причинам, возможно связанным с тем, что, в отличие от государственных, частным компаниям проще нарушать закон о сбрасывании отходов в городской черте, в 1957 году муниципальные власти Нью-Йорка прекратили собирать отходы коммерческих предприятий. Всех, раз и навсегда. Впервые за сто лет. Тут же компании, поголовно ударившись в экспортный бизнес, завалили город горами гниющего мусора, вывезти который можно было только большущим траком.
Мафия заинтересовалась траками еще во времена сбора бумажного мусора. Трак медлителен, далеко не уедет, а водителя легко запугать. К середине шестидесятых прошлого века нью-йоркская мафия отработала четкую схему: профсоюзы мусорщиков, которые ею контролировались, периодически бастовали против мусорных компаний, которыми она же владела, а в это время мафиозные боссы наблюдали со стороны за тем, как мэр вынужденно поднимал ставки за сбор мусора во избежание эпидемии из-за расплодившихся крыс.
Так продолжалось до середины девяностых. По сей день ходит много разговоров вокруг костюмов Армани и «щеголеватых донов», люди отпускают шуточки в таком духе: «Слыхали, Тони Сопрано решил податься в мусорщики, ха-ха-ха!» А между тем именно благодаря мусору держалась на плаву большая пятерка самых влиятельных «семей». Наркотики, заказные убийства, проститутки и даже игорный бизнес (до появления индейских преференций) — все это было так, довеском.
Но в конце концов терпение Руди Джулиани лопнуло, и тогда в городе появился монстр — интернациональная корпорация «Waste Management», против которой мафиозные рекруты были что твои первоклашки против прокуренной шалавы. На совести «Waste Management» хватало криминала, тут поучаствовала и Комиссия по ценным бумагам, и много кто еще, с кого следовало бы снять стружку, но нас сейчас интересует не это: она подписала нью-йоркской мафии смертный приговор.
Однако вновь смерти удалось избежать с помощью законодательства. На этот раз на уровне штата.
Годами мафия проворачивала один трюк: открывала заправочные станции через подставных владельцев, но как только приходила налоговая декларация, автозаправка закрывалась. Налог штата равнялся двадцати пяти центам с каждого галлона бензина, и, таким образом, все честные заправщики оставались с носом. Это был прибыльный бизнес, но случались вынужденные простои: три месяца с момента объявления о банкротстве и до принятия судебного решения заправка не имела права работать. И вот по новому закону налоговое бремя переложили с мелких предпринимателей на оптовиков.
Законодатели штата рассчитывали таким образом покончить с налоговой аферой в этой сфере, а в результате два мобстера, итальянец Лоренс Иориццо и русский Игорь Ройзман по кличке Малыш одновременно, как Ньютон и Лейбниц, придумавшие дифференциальное исчисление, придумали новую, еще более прибыльную аферу.
Теперь они открывали на подставных лиц и потом закрывали оптовые автозаправки, круглогодично, уже без всяких простоев, получая дополнительные и немалые доходы. Идея вроде бы простая, лежащая на поверхности. К концу 1995-го сицилийцы и русские общими усилиями обчистили государственную казну на четыреста миллионов — и это только в двух штатах, Нью-Йорк и Нью-Джерси.
Столкновение бизнес-интересов было явно не в пользу первых. За две тысячи лет европеизма с его стервятниками, никогда не испытывавшими недостатка в падали, сицилийцы, как и британцы, изрядно обленились. Собственный замок и куча слуг — их желания этим ограничивались. Русские, недавно расставшиеся с иллюзиями по поводу организованного общества, возможно, мечтали о том же, но свою мечту они были готовы выгрызать зубами.
Все шло к тому, что русские рано или поздно монополизируют Новую Бензиновую Аферу — точно так же, как они приберут к рукам Кони-Айленд. Это был лишь вопрос времени и плавности перехода, а также величины отступных для сицилийцев.
Те, кто жили с открытыми глазами, понимали: чем скорее, тем лучше. Переговоры с позиций силы предпочтительнее позорного бегства с мусорного поля боя.
Те, кто не умели смотреть на вещи трезво, не спешили расстаться с прибыльным делом и всячески мутили воду. Среди русских тоже нашлись свои смутьяны. Одним словом, пока этот подпольный бизнес переходил из рук в руки, то и дело обнаруживались острые углы.
А сглаживать углы — это как раз по части Дэвида Локано.
Я закончил третий год школы в постоянном ожидании ареста за убийство братьев Вирци. Отчасти поэтому я решил не идти в колледж, хотя в основном все упиралось в лень. В моем-то возрасте и при моей общительности вымучивать в общаге Фолкнера, пока какой-то чувак бацает на гитаре! Я отдавал себе отчет в том, что недоучка в доме — это прямое оскорбление моих предков, но я также отлично понимал, что их уже ничто не может оскорбить.
Я взял короткую передышку в общении с семейством Локано. Вместо того чтобы поехать с ними на остров Аруба, куда мне очень хотелось, я остался дома. Были у меня и другие слабые попытки ревизии наших отношений.
Так, однажды мы со Скинфликом, обкурившись, двинули в забегаловку под названием «Черт из табакерки». Нам захотелось что-нибудь бросить в рот, и тут я его спросил, не собирается ли он вступать в мафию.
— Ты чё, в натуре, — ответил он. — Отец бы меня убил.
— Гм. А кого он пришил, чтобы его приняли в мафию?
— Никого. Его как адвоката освободили от клятвы на крови.
— Ты в это веришь?
Он рыгнул:
— Абсолютно. Он мне не врет.
Кажется, Скинфлик с отцом действительно были как иголка с ниткой, при том что, по его собственному признанию, единственной книжкой, которую он прочел от корки до корки, была «Золотая ветвь» Джеймса Фрезера. А ведь там речь идет об отцеубийстве и межпоколенческой борьбе, лежащей в основе цивилизации. Странный выбор. В примитивных обществах молодой раб, желая вызвать царя на смертельный поединок, срывает золотую ветвь, а победителю схватки достается корона.
Впрочем, Скинфлик отрицал, что за этим кроется его враждебное отношение к отцу. Он утверждал, что выбрал эту книгу только потому, что ее читает Куртц в фильме «Апокалипсис сегодня», и его захватили идеи свободы и переклички с современностью. Как-то едем мы в машине, а за рулем, кстати, сидел его отец, и он расфилософствовался:
— Многие жалуются, что есть природные инстинкты, вроде «бей-беги», и что не надо их подавлять, а вот я совершенно свободен. Могу засадить в кого-нибудь из дробовика на ходу, прямо из окна машины, и плевать я хотел.
— Ты, стоя на твердой земле, хрен в кого попадаешь, — отреагировал его отец.
Мои отношения с Дэвидом Локано были ни на что не похожи. Он настоял на вознаграждении в сорок тысяч за убийство братьев Вирци. «Можешь их выбросить на помойку», — сказал он и в дальнейшем никогда не возвращался к этой теме, даже с глазу на глаз.
Но однажды, когда мы сидели в кухне вдвоем (Скинфлик отправился в видеосалон за кассетой, а миссис Локано по каким-то своим делам), он вдруг спросил, не возьмусь ли я за еще одно задание.
— Нет, спасибо, — говорю. — Я с такого рода работой завязал.
— Эта работа не такого рода.
— А какого же?
— Просто разговор.
Я не стал его останавливать.
— Эти параноидальные русские не доверяют телефону, — продолжал он. — Мне надо, чтобы ты разыскал на Брайтон-Бич одного человека и спросил, о чем он хотел со мной потолковать.
— Я совсем не знаю Брайтон-Бич, — говорю.
— Дело нехитрое, — сказал Локано. — Ты ведь не я. Все просто. В баре «Клевер» на Оушен-авеню назовешь фамилию, там его все знают. Он местная шишка.
— Это опасно?
— Не опаснее, чем доехать туда на машине.
В ответ я только хмыкнул.
Позволю себе на минутку отвлечься и поговорить о том, чего так боятся в преступном мире. Сделаться живцом.
Классический пример — начинающий сутенер в поисках девки, которая бы на него поработала. Ни одна профессионалка к нему не пойдет, поскольку у нее уже есть свой сутенер. Что он делает? Знакомится с местной девушкой, такой тихой мышкой, и начинает ее обхаживать. Изображает пылкого влюбленного. В один прекрасный день он сообщает ей, что должен срочно отдать деньги, иначе ему кранты. Его приятель готов выложить сто баксов, если она с ним перепихнется. После того как она это сделала, он становится в позу оскорбленного, избивает ее, унижает, а потом дает ей наркотики, чтобы успокоить. И вот она уже на крючке, работает на него регулярно, то есть «сделалась живцом». И начинаются поиски дурочки № 2. Таков человек, венец природы.
Живцы — они есть везде, куда ни глянь, и первое, что приходит на ум, это тюряга, где вчера ты одолжил своему сокамернику сигаретку, а завтра уже приторговываешь им на право и налево в обмен на батарейки или жратву. Впрочем, чаще в криминальных ситуациях, когда человека ловят на крючок или ему кажется, что его ловят, есть куда более тонкие нюансы.
Все это я знал. Я прочел «Daddy Cool». Я знал, что Дэвид Локано ловит меня на крючок. Что даже если эта работа напрямую не связана с насилием, все равно этим кончится, только позже.
Просто я предпочел закрыть на это глаза.
Суббота, когда я отправился на Кони-Айленд, выдалась солнечной. Я сунул свою серебристую пушку (45-й калибр, деревянная рукоять, без глушителя) во внутренний карман анорака и в «ниссане», принадлежавшем моим старикам, двинул в Манхэттен через мост Джорджа Вашингтона, оттуда через Манхэттенский мост перебрался в Бруклин и проехал его насквозь, до самого Кони-Айленда. Чтобы припарковаться возле «Аквариума», мне было достаточно упомянуть имя Дэвида Локано, никто даже не сверился со списком.
Подростком я бывал и в самом «Аквариуме», и в старом парке развлечений, западнее его, а вот восточная сторона, то бишь Брайтон, оставалась для меня загадкой.
Улицы были запружены. То и дело встречались блондинистые братки в спортивных костюмах таких ярких расцветок, что слепило глаза, а на скамеечках сидели пожилые люди в купальных костюмах и в носках, с полотенцем вокруг шеи, при том что до воды было добрых двести метров. Многодетные латиноамериканские семьи, одетые по-летнему, контрастировали с ортодоксальными евреями в меховых шляпах и наглухо застегнутых лапсердаках. Куда ни посмотришь, кто-то поколачивал ребенка.
Я вошел в кварталы Маленькой Одессы на морской косе. Дома казались декорациями фильма про жизнь городской бедноты. Над Оушен-авеню протянулись вырвавшиеся на поверхность рельсы нью-йоркской подземки, а в тени эстакады, на фасадах допотопных магазинчиков, можно было разглядеть где прежние вывески на английском, а где и более поздние, на кириллице. Через пару кварталов я увидел бар «Клевер» с негорящей неоновой вывеской в виде трилистника. Я вошел внутрь.
Меня встретил занозистый пол, стойка кедрового дерева и запах срыгнутого пива, оставшийся, по всей видимости, в наследство от хозяина-ирландца, зато радовало неожиданно хорошее освещение и ламинат в красную клетку на маленьких квадратных столешницах. За одним столиком сидели мужчина и женщина, за другим — двое мужиков.
Худосочную блондиночку за стойкой, на вид не старше меня, с темными кругами под глазами, похоже, недокормили в детстве там, откуда она приехала в эту страну. Впрочем, английский у нее оказался на уровне.
— Если хотите поесть, присаживайтесь за столик.
— Мне только содовой, — говорю. — Я ищу Ника Дзелани.
Она отделилась от стены и подошла ближе.
— Кого?
— Ника Дзелани, — краснея, повторил я, особо тщательно выговаривая букву «Д». Попробуйте сами произнести такую фамилию, и вы меня поймете.
— Не знаю такого, — сказала она и после паузы: — Так вам принести содовую?
— Да, — говорю. — А что, тут поблизости есть еще один бар с таким же названием?
— Не знаю.
Когда она принесла мне напиток в узюсеньком бокале, я сказал:
— А вы не могли бы кого-нибудь спросить?
— Спросить?
— Про Ника Дзелани. — Я произнес это так, чтобы меня услышали за соседними столиками. Вдруг это имя им знакомо. — Мне говорили, что его здесь все знают.
Барменша вроде как задумалась, а затем сходила и принесла ручку и салфетку.
— Напишите, пожалуйста.
Я написал имя и фамилию. Кажется, ничего не переврал, а впрочем, не поручусь, и мои сомнения с каждой минутой только крепли. Что, если сам Дэвид Локано написал их с ошибками?
Она отошла к стойке бара и набрала номер телефона. Разговор шел несколько минут, по-русски. В какой-то момент ее голос зазвучал резко, затем тон стал извиняющимся. В мою сторону она не смотрела.
Закончив разговор, она вернулась.
— Я выяснила, кто это. Теперь, видите ли, я должна все бросить и отвести вас к нему.
— Мои извинения, — говорю, вставая с табурета. — Сколько с меня?
— Четыре пятьдесят.
О'кей. Считайте, что это деньги братьев Вирци. Я положил на стол червонец. Барменша даже не взглянула, просто подняла загородку, открывая проход в служебное помещение.
— Сюда, — сказала она, показывая мне дорогу.
Мы прошли через маленькую кухоньку, где толстая блондинка, сидя на перевернутом пластиковом ведре, с сигаретой во рту читала книжку на кириллице в твердой обложке. Она не подняла глаз. Отперев три замка, барменша вывела меня в проулок.
И тут же, поскользнувшись на выбоине, с криком рухнула, схватившись за лодыжку. Пытаясь ее удержать, я потерял равновесие, но успел при этом что-то сообразить, хотя и не так быстро, как следовало бы.
За спиной послышалась какая-то возня, и в следующую секунду затылок мой пронзила острая боль. Валясь сверху на барменшу, я исхитрился развернуться в падении и приземлился на одну ногу.
Надо мной возвышались трое молодцов, и один из них уже наносил повторный удар кастетом.
После чего я сразу вырубился, даже не почувствовав жесткого контакта со стеной.
Я несколько раз сморгнул, глаза застилали слезы, но что-то перед собой я все-таки видел. Ощущение было такое, будто меня подвесили за руки, за ноги. Гортань ссохлась от жажды. А еще мне казалось, что кто-то сзади пытается молотком отбить кусок от моей черепушки.
Реальностью оказались головная боль и жажда. Сморкнувшись и проморгавшись, я увидел, что нахожусь в подвале выгоревшего здания. Стена передо мной отсутствовала как таковая, и взору открывался пустырь, заваленный битым кирпичом и вывороченной арматурой, казавшейся раскаленной под ярко-голубым небом.
Нет, меня не подвесили. Я сидел на стуле, руки-ноги стянуты изолентой.
Рядом звучала русская речь. Кто-то тюкнул меня прямиком в кровавое месиво на затылке, и от дурацкой боли я закричал в голос. Я говорю «дурацкая», поскольку отдавал себе отчет в несерьезности этой поверхностной раны, но вот, поди ж ты, не удержался. В правую лодыжку и глазную впадину тут же впились две острые иглы. Еще несколько русских слов.
Из-за спины вышли четверо: уже знакомая мне троица (вот и кастет с образчиками моего скальпа!) и какой-то новый тип.
У последнего в облике было нечто такое, явно нездешнее, что невольно рождало вопрос: то ли это лицо сформировал родной язык, то ли питьевая вода с высоким содержанием кадмия или еще что-нибудь в этом роде. Заостренный подбородок и широченный лоб превратили его лицо в треугольник, нацеленный в землю.[33]
Он загородил собой солнце, и когда мои глаза привыкли к новому освещению, я увидел, что его лицо, вовсе даже не старое, изборождено глубокими морщинами. Такой сморчок.
— Ну? — сказал он. — Ты меня искал?
Я отклонился, чтобы лучше его видеть. Стул подо мной заскрипел, тоже подавшись назад, и я как-то сразу почувствовал себя гораздо лучше.
— Я ищу человека по имени Ник Дзелани, — говорю.
— Это я.
— Вы ничего не хотите сказать Дэвиду Локано?
— Дэвиду Локано?
— Да.
Дзелани хохотнул, глядя на своих дружков.
— Скажи, что ему здец, — объявил он. — А еще лучше ему об этом скажет твоя голова. Решено, пошлю ему твою голову. Разве он тебя не предупредил?
— Нет.
Только сейчас я заметил у Дзелани в руке мачете. Он похлопал лезвием по бедру, потом медленно поднял вверх и приложил к моей шее.
А дальше произошло вот что...
Надо что-то делать.
Эта мысль пробежала по позвоночнику, как электрический разряд, застав меня врасплох. Я было попытался ее остановить, но, поняв, что поздно, будет только хуже, махнул рукой.
Я встал так резко, что стул подо мной развалился на части, и провел быструю «троечку», как учат в кемпо.
Сводишь ладони вместе, как при хлопке, но со смещением. По одной щеке — хрясь, по другой — хрясь, и еще раз, тыльной стороной правой, — хрясь. От быстроты происходящего противник в растопыре. Так лев обмирает, увидев перед собой четыре ножки стула.
Впрочем, это была не совсем «троечка». Третий удар я нанес не открытой ладонью по щеке, а кулаком в висок. Не делайте так, если не хотите вырубить человека, а то и вовсе его прикончить. От Дзелани я таким образом избавился.
И тут же, как молотобоец, обрушил кулак на парня с кастетом.
Прелесть такого приема в том, что жертва отлетает и твой кулак (или, к примеру, нога) по инерции убирает с дороги еще кого-то. В данном случае я сломал этому «кому-то» правую ключицу, и паренек отвалил на полусогнутых.
Стратегически, наверно, можно было действовать и получше, а так слева и справа от меня осталось по противнику, притом вне досягаемости. Однако в том, что их было двое, а не один, заключалось для меня определенное преимущество. Обыкновенный человек (о специально обученных бойцах я не говорю) в составе группы дерется хуже, чем в одиночку: он готов пережидать в сторонке, пока его напарник делает за него грязную работу.
Развернувшись к тому, что слева, я отскочил назад, через деревянные обломки, и ударил того, что сзади, в солнечное сплетение.[34]
Тип, стоявший ко мне лицом, успел было вытащить пушку из кожанки, но в эту секунду моя рука с еще болтающимся на ней подлокотником стула въехала ему в глотку чуть не по локоть, после чего мы оба отлетели к стене. Когда я поднялся, он стоял на коленях, издавая какие-то жуткие звуки, впрочем — недолго.
Я забрал у него пушку, дорогой «глок», и, спустив предохранитель, добил четырех придурков контрольным выстрелом в голову. Вытаскивая их бумажники, чтобы понять, с кем имею дело, в кармане у парня с кастетом я обнаружил своего монстра 45-го калибра. Вот так. Уродство бессмертно.
А потом я отдирал дурацкую изоленту. Проще было расправиться со всей этой шарашкой.
В четыре пополудни я нажал на кнопку звонка. Миссис Локано, открывшая мне дверь, громко вскрикнула. Ее реакция меня не удивила. Я уже успел полюбоваться на себя в зеркальце заднего вида, после того как прошелся пешочком от Флэтбуша до «Аквариума», по возможности избегая прохожих. Краше в гроб кладут — тот самый случай.
— Пьетро, боже мой! Что же ты стоишь!
— Боюсь испачкать кровью все вокруг.
— Какое это имеет значение!
Появился Дэвид Локано.
— Ну и видок у тебя, приятель! — сказал он. — Что произошло?
Они провели меня в дом, и правильно сделали, сам я мог передвигаться только по стенке.
— Что произошло? — повторил он свой вопрос.
Я бросил взгляд на миссис Локано.
Дэвид повернулся к жене:
— Дорогая, ты не оставишь нас вдвоем?
— Я вызову «скорую».
— Нет, — сказали мы с Дэвидом в один голос.
— Но ему нужен врач!
— Я приглашу доктора Кэмпбелла. А пока принеси нам все, что нужно.
— Что именно?
— Ну, не знаю. Полотенца и все такое. Дорогая, я прошу тебя.
Она ушла. Дэвид Локано принес мне простой стул из прихожей, где у них был столик для корреспонденции, чтобы я не испачкал им обивку. Сам присел рядом и шепотом:
— Ну, рассказывай!
— Я спросил Дзелани. Мне устроили западню. Трое и он в придачу. Я прихватил их бумажники.
— Ты прихватил?
— Я убил их.
Пару секунд он молча смотрел на меня, потом осторожно прижал к себе.
— Пьетро, прости. Мне очень жаль. — Он отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. — Но ты молодец.
— Я знаю, — говорю.
— Обещаю, тебе хорошо заплатят.
— Плевать я хотел.
— Ты молодец, — повторил он. — Ё-моё. Да ты в этих делах просто ас!
Это был интересный момент в моей жизни. Вместо того чтобы сказать ему: «Я ухожу» или «На этом мы ставим точку», я продемонстрировал постыдную зависимость от Локано и непреодолимую тягу к новым кровавым разборкам.
— Никогда мне больше не лгите, — сказал я.
— Разве я... — начал он.
— Пиз.. .ть не надо. Еще одна такая история — и я убью вас.
— Хорошо. Я тебя понял.
Это уже шел торг.