19

Дорога домой была короткой, но все же достаточно долгой для того, чтобы у Якеца поостыла кровь и прояснилось лицо. Несмотря на волнение, он уже снова обрел способность размышлять.

Как бы он ни противился неприятной мысли, жена ему изменила, это было ясно как день. Он и прежде не раз приходил к подобному выводу, но ему было невыносимо трудно в это поверить — он слишком любил жену и не мог с этим смириться. Ведь сама Мицка ему не призналась, никто не сказал ему ничего определенного, да он и не хотел этого. Ему легче было жить в постоянных сомнениях. Но теперь уже ничего от себя не утаишь.

В памяти его возникла весело улыбающаяся Мицка в девичьей праздничной одежде. Вспомнились ночи, когда она приходила к нему на чердак, перевязывала его, поила. Он видел, как она теперь страдает, и не сомневался в ее искренности.

Он снова представил себе ночи на чердаке, почувствовал ласковое прикосновение ее руки, когда она промывала и перевязывала ему рану. Именно сейчас все это ему вспомнилось с безмерной любовью. Еще бы! Люди обижали его и издевались над ним, а она вышла за него замуж! Что же он должен ей сказать? Избить ее?

Пока он шел домой, он успел трижды все взвесить и обдумать, и из бурлящего потока мыслей Мицка вышла такой же чистой, какой была и прежде. Конечно, с ней случилось неладное, как случилось — знает только она. Скорей всего против ее воли — она не виновата. Ей причинили зло, а вместе с нею и ему. Кто говорит, что ничего нельзя исправить? Все можно уладить. Все, все!

И как уже бывало не раз, гнев его обратился против людей. Он сжал кулаки, стиснул зубы и громко выругался. От волнения на глазах у него выступили слезы.

Вот наконец и дом. Якец вошел в горницу, стараясь вести себя так, как обычно. Младенец спал в боковушке, Тинче играл на печи, Мицка сидела за печкой.

Поздоровавшись, он взглянул на жену. Но взгляд Якеца был таким необычным, что сразу же его выдал. У Мицки перехватило дыхание.

Якец быстро опустил глаза и сел на скамью. Глядя в пол, он барабанил пальцами по столу. Он чувствовал себя чужим в собственном доме. Напрасно в душе он оправдывал Мицку, он все равно не мог избавиться от гадливого чувства. Как было бы хорошо какое-то время ни с кем не разговаривать, ни на кого не смотреть. Потом все прошло бы само собой.

Мицка сидела как на угольях. Невольно она окинула взглядом комнату: где топор? Он лежал на скамье за дверью. Вчера Якец его наточил. «Может, спрятать?» — подумала она, но тут же отбросила эту мысль. Пусть будет, что будет!

Она вышла в сени, остановилась перед топящейся печью и засмотрелась на огонь. Алые языки пламени лизали два чугунка; в одном варилась картошка, в другом — каша.

Якец оглянулся на печь. Тинче звал его и показывал деревянное колесико. Увидев приветливую улыбку ребенка, Якец снова почувствовал твердую почву под ногами.

Он взял сына на руки и прошелся с ним по комнате. Затем вошел в боковушку, присел на край постели и посадил Тинче на колени. Маленький Якец проснулся. Отец смотрел на детей. Сравнивал их, проверяя, похожи ли они друг на друга. Он не обнаружил ни большого сходства, ни резкого различия, кроме как в глазах. Ни у него, ни у Мицки не было таких глаз, как у новорожденного. Он пытался разобраться, кого он больше любит — Тинче или Якеца. Любовь к маленькому Якецу ничуть не уменьшилась. Нет, сердце обмануть не может. Живые глазенки были ему симпатичны и даже казались милее, чем когда-либо раньше.

Чего хотят от него люди? Оба малыша — его дети. Его родные дети.

Крупные слезы катились у него по щекам и блестели в бороде. Он прижимал к себе детей и никак не мог успокоиться.

Мицка удивилась необычной тишине в доме. Она вошла в боковушку и, остановившись на пороге, увидела плачущего мужа.

Это ее как громом поразило. Теперь она уже не сомневалась, что Якец знает все и мучается, может быть, еще больше, чем она. В избытке чувств она сделала то, что уже давно собиралась сделать, да не хватало сил.

— Яка! — заплакала она навзрыд и упала перед ним на колени. — Прости меня! Я не хотела тебя обманывать, но никак не решалась тебе сказать. Я люблю тебя, как еще никогда никого не любила. Если я тебе противна, ты ко мне больше не притрагивайся. Случилась беда… Сама не знаю как… Бей меня, плюй на меня, убей, если хочешь, но поправить я уже ничего не могу, как бы ни хотела…

Якец был поражен. Мицка, всхлипывая, обнимала его колени. На лице ее было смятение, в глазах — испуг и растерянность, казалось, ее душит поток слов, который она уже не в силах сдержать.

Якец посадил на постель Тинче, взял Мицкину голову в свои руки, из глаз его опять покатились слезы.

— Встань, Мицка! Не такая уж это беда… Все ведь хорошо…

Мицка хотела до конца излить ему душу.

— Нет, Яка, я виновата; не говори так! Это не твой ребенок. Я все время мучилась, хотела тебе все рассказать, но боялась. Не могла. Знаю, что плохо поступила. Такое уж случилось несчастье… Ударь меня, Яка, мне будет легче!

Дети заплакали. Якец не выдержал.

— Перестань, Мицка, не то я сойду с ума! — простонал он. — Замолчи, замолчи! Пусть будет все, как было. Ведь все хорошо…

— Нет, нет! Сердце у меня болит, я не могу больше жить! Не могу! Ты будешь плохо обо мне думать. Будешь думать, что у тебя плохая жена…

— Мицка! Мицка! Это неправда. Ты хорошая! Ты ведь хорошая!..

— Нет, нет, нет!

Мицка повалилась на пол, судорожно вздрагивая. Якец с выражением отчаяния на лице стоял над ней, не зная, что делать.