на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава 1. Гимн учителям русской словесности

— Ни с того начинаем…

— Почему?

— Как война кому-то «мать родна»?

— Генералам. Генерал без войны не генерал.

— Понятно…

Читатель, если награждён Природой чистым и благородным зрением, если оскверняют и коробят бранные слова выраженные литерами — не медля убери с глаз зловредный труд сей и прекрати касание взором ниже идущих строк, бранные они, непотребные.

Не примешь к исполнению предупреждение и продолжишь чтение — уподобишься сапёру в средине большого минного поля без подробной карты и миноискателя, а чем закончится попытка выйти на безопасный простор объяснять нет нужды. Как поступить?

Оглянись и выбирайся из чтива задним ходом, то есть, след в след по дороге, коей шёл до первой главы.

Предупреждение касается шестнадцатилетних юношей и девиц парой годов моложе. Старых чертей, вроде меня и беса, сверзить наземь строками любого содержания не получится, ибо окончилось в телах и мозгах движение жизненных соков, высохли и отвердели мы. И не задавай вопрос:

— Коли знаете, что слова бранные — чего выпускаете? — на что отвечаем:

— Вольности в пользовании бранными словами схожи с наркотической зависимостью с небольшим отличием: если наркоманы и наркомаши спускают ценности ради краткого по времени наслаждения отравой — на бранные слова не тратим и гроша, хотя справедливость твоего вопроса бесспорна.

Преступникам дозволено оправдываться, и коли дойдёт до оправданий — призовём проживающего в стольном граде адвоката в обнимку с известность и высокими гонорарами, а коли не окажется средств на оплату услуг профессионала — будем защищаться сами.

Тебе, читатель наш, остаётся запастись терпением и двигаться к последней странице сочинения, где надеемся, многое в нашем, не совсем достойном поведении, станет понятным. Первое.

Второе: хлебопекарное изделие «батон» радует вкусовые рецепторы рта человека ни тестом из «хлебопекарной муки общего назначения», но изюмом. Позволяем записать нашу пару в извращенцы, но скверные слова в речи подобны изюму, но слуху. Есть и не согласные, коих больше:

— Сквернословием портите свой имидж — мать твою, так и разэдак, а иноземный «имидж» портит представление о тебе не слабее мата.

— Огорчает пустяк: ни у кого изюм в батонах не получилось заменить матом.

Герои комедийного совецкого фильма, бодро певшие с экранов:

   — «Нам песня строить и жить помогает,

   она, как друг и зовёт, и ведёт,

   и тот, кто с песней по жизни шагает —

   тот никогда и нигде не пропадёт»!

встретились автору в молодости и выставили вопрос:

— Чему отдать предпочтение: песням, мату? — и тётя Жизнь ответила:

— Встань в середину, середина всегда и везде «золотая».

Чтобы никого не обижать пользуйся песенным матом, он мягче. Оскудеет репертуар, или вынудят обстоятельства — пуская мат прозой, без музыки и рифмы.

— Права тётя Жизнь.

— Перейдём на оскорбление слуха: что знаешь из психической медицины?

— Мало, совсем мало, крохи. Что случилось?

— Бывает, просыпаюсь, а кто-то уже пластинку поставил… Вот и подумал, не ты ли балуешься?

— Не грешен, не мои шутки, это отрыжка твоего прошлого, перекушал музыки в молодости, вот и прёт нынче наружу. А, что за пластинка, озвучь?

— Слушай:

   «Над страной весенний ветер веет,

   с каждым днём всё радостнее жить,

   и никто на свете не умеет лучше нас

   смеяться и любить!»

— Так это фильмовая песня! Там много чего «бодрого и вперёд зовущего» напето.

Последующий текст не выше «пробы пера», игра словами, есть такая людская забава на первый взгляд невинная, ненужная, пустая, не осудительная, но только при первом, поверхностном взгляде. В замедленной съёмке, коя хотя бы раз в жизни посещает нас, игра словами выглядит иначе:

— Говорение, особенно в рифму и под музычку приносит куда больше дохода, чем честный труд, и в перечень предметов роскоши не входит, но кормит!

— Удовольствие играться словами могут позволить, кому нет нужды в поте лица добывать хлеб насущный физическим трудом в сопровождении народного разъяснения:

— Как потопаешь — так и полопаешь! — древние и допустить не могли, что большая часть будущего поколения питание телу станут зарабатывать топаньем нижними конечностями. Но это не о хореографии.

— Замечено: народу, устремлённого на добычу постоянного и хорошего пропитания любым способом, но только не работой руками, прибавляется от года к году. Или ошибаюсь?

— Не ошибаешься, труд, что по слухам из обезьяны сделал человека, после открытия «фабрики звёзд» превратился в дешёвый позор, существует и такой. Коли есть фабрика — должна быть и продукция. И мамаши хороши, когда зудят деткам:

— Ах, умница моя и красавица, твоим певчим талантам уготована необыкновенная судьба! — а девица всего лишь кондитер.

— Древние о прогрессе не знали, оттого в свете нынешних знаний большими дураками выглядят.

При активной помощи беса, сидевшего в правом ухе не менее десяти лет, но переселившегося в левое по особым обстоятельствам, попытаюсь выяснить основной вопрос жизни: «Во что ценилась способность чесать языком в разные времена отеческой истории?»

Древние и подумать не могли, что через тысячелетия нынешняя игра словами будет не в пример лучше и надёжней старой истины «что потопаешь — то и полопаешь», но в какой отрезок времени случилось выяснение — очередная тайна.

— Чесать языком и превращать слова в деньги не всякий способен, но только даровитый в словоблудии.

— Сколько ненужных, частично и полностью, политиков и мастеров добывать пропитание говорильней появляется в мире каждый год? — любопытная и всезнающая Статистика данные о паразитах не разглашает, но простые граждане, добывающие хлеб насущный в поте лица, знают:

— До хера и больше! — величина, коя до сего времени не имеет числового значения.

— Нынешняя конвертация переводится как старое «замена».

— «Зарплата в конверте»?

— Не совсем верно, но сойдёт.

Игру словами не дано понять маленьким людям, и те, сознавая необразованность свою, выражаются в адрес красноречивых особей свежей нецензурщиной:

— Пиздаболы! — ни на секунду не задумываясь, отчего и почему урожай на пиздаболов в когда-то отдельно взятой стране не уменьшается, но увеличивается от года к году.

Как технический редактор, не более, имею независимое мнение по вопросу ускоренного расплода пиздаболов, но использовать знания с пользой для себя не рискую. Есть иное опасение: вдруг толкование окажется ошибочным!?.

Недоумение простаки выражают так:

— В школе учитель тратит здоровье с единственным желанием: дать большие знания за малые деньги, в школе особых денег не зарабатывают. В политике слова ценятся на порядки дороже, хотя следовало сделать наоборот: школьным учителям — максимум, политикам — гроши.

Игре словами предаются люди с большой библиотекой и с минимальным количеством совести, а бедные языком о богатых речью отзываются прямо и без лести:

— Где совесть была там хер вырос! — неестественное нахождение совести с прорастанием мужского достоинства не смущает заявителей и рождает продолжение:

— Чтобы хер на твоём лбу вырос! — редкое, на грани фантастики наказание, объясняется проще первого:

— «Как ссать — так кланяться» — никому и никогда не доводилось видеть нахождение срамного мужского органа на лбу у любителей блудить словами. Морщин от тяжких мыслей о судьбах народных в избытке, разных по длине-глубине, но чтобы на лбах пребывал детородный орган — такого в истории человечества не случалось.

Сытые загривки, висячие брыла с лежащими на плечах мочками ушей «радетелей народных» заполняют телевизионные экраны, но лика с мужским половым органом на лбу не было.

Живёт иное, несбыточное и ужасное нахождение «шланга» — на пятке:

— «Как ссать — так разуваться!» — подобное расположение мочевыводящих органов особей мужского пола противоречит анатомии высших приматов и недопустимо в фантастике любой степени дикости, или смелости, на выбор.

— Необходимо сгладить, а, лучше совсем убрать, остроту пожеланий о произрастания члена на пятке и заменить грубый и твёрдый древний «хер» нынешним воспитанным «членом».

— От замены желаний суть не меняется, но лишний вопрос появляется: «зачем ненужная работа, что делать херу на пятке, вроде «хер на хер менять — время терять» не отменили? Зачем людей утруждать ненужной работой?»

От начала бытия живёт уверенность: «оскорблять чувства простых людей грех не отмоленный! — и можно допустить, что оскорблять чувства и мысли больших людей дозволено без ограничений:

— У них жизнь хорошая, потерпят, не убудет! — что выпады масс подобны стрельбе горохом и ужесточают лихоимство верхов низы не догадываются.

— Душевные обиды верхов компенсируются материальными радостями из кармана стрелков горохом. Так понимать?

— Так. Лихо засадил!

Так и живут: ущемлённое большинство мечтает увидеть срамные органы на лбах богатых, а богатое меньшинство посмеивается мечтаниям неудачников:

— Мать-Природа не настолько глупа, чтобы херы на лбах отращивать, а если встречаются фантазёры, уверенные что силой науки и на лбу можно член отрастить их дело, пусть тешатся…

Как поступить с мечтой простых людей увидеть хер на лбу у ведущих по жизни? Указом запретить мечтания? Не получится: хотя желание и несбыточное, но сильное, неуничтожимое, а потому имеющее право существовать.

— Что-то вроде веры в лучшее житие?

Словарная бедность основной части людей, как правило, сопровождается и материальной нищетой, а потому без опаски заявляю:

— Материальная бедность порождает словесную нищету и не наоборот! — и следует выражение чувств:

— И когда эта блядская жизнь кончится!? — вопрос о кончине блядской жизни рождает следующий не проще:

— Ждёшь лучшую? — крик-вопрос окончания блядской жизни не означает желание индивида немедленно остановить пребывание в видимом мире, нет, вопрос из серии «риторических» приносит обманное облегчение.

Желание изменить жизнь к лучшему не покидает основную часть граждан до смертного часа, но на «смертном одре», если сил хватит сообразить — пустые мечтатели прозревают и «делают заявления печати»:

— Дураком был, болтунам доверялся…

Все разговоры богатых языком «об улучшении жизни трудящихся» во все времена, как правило, как закон, оканчивались «полной жопой». Эпитет «полная жопа» свежий, с новым смыслом, в старину под «полную жопа» помимо полноты обозначенной части человеческого тела ничего иного не подкладывали.

Граждане, бедные языком, проглотив очередную порцию вранья, пеняли говорунам и получали ответ:

— Просим пардону, наши ошибки-заблуждения искренние, бескорыстные, а не получилось оттого, что не те слова сеяли, не учли слабость ваших голов, кои далее чернозёма ни о чём ином думать не способны. Перевод на понятный язык выглядит так:

— Как были дураками — так остаётесь до сего дня без надежды поумнеть в будущем! — налицо очередной неурожай с учением, или «облом», как договорились определять благие начинания вышестоящих товарищей.

Третья причина, усадившая набивать текст примитивное любопытство: «насколько хорошо усвоил правила сбора слов в простые и понятные предложения, как учила старая, на три порядка выше нынешней, надёжная «совецкая» школа?»

Собиранию слов в предложения предаётся малая часть людей, их «писателями» называют. Это мужчин, а женщин, чтобы выделить на мужском фоне, не разобравшись, называли «писательницами».

Велик и могуч русский язык, но не менее велико и коварство!

Возьми в рассмотрение «писатель», устно и письменно ударь первую гласную и задумайся: «а кто я»?

Гуляет молва, будто первая женщина, начавшая забавляться сбором знакомых слов в предложения, совсем скоро разглядела коварство ударений в словах, бурно запротестовала против звания «пИсалка», и заменила на «писатель» Но этим не кончилось, а знавшие английский отказались от «писательниц» и перешли на «врителей».

Не читающие, но использующие книги как подставку под кастрюлю с горячими щами «чтобы клеёнку не испортить» уверены:

— Все книжки ложь, пиздёшь и провокация, а писатели, как один, пиздаболы! — что сценарии фильмецов еже вечерне волнующие умы зрителей не прорастают, как сорняки в поле, но создаются писателями — хулители литературы не догадываются.

В далёкие школьные времена сочинения писал под надзором учителя русского языка и литературы — ныне добрейшего и мудрого Петра Андреевича заменил Бес.

— Оставь тебя без присмотра такое наваляешь, что и пятеро учителей с правительственными наградами не разберутся!

Тогда казалось, что знания правильного обращения с родным языком нужны учителю, а мне достаточно умения шевелить языком.:

— Не зная русского языка говорить правильно не сможете! — дивился словам милейшего Петра Андреевича, но наставления слушал внимательно:

— Именительный, Родительный, Дательный, Винительный, Творительный, Предложный, а чтобы помнить падежи и не сбиваться помните шутку «Иван Родил Девчонку Велел Тащить Пелёнку».

Со школой понятно, школа грамоте обучала, но отчего и почему сегодня, когда всё кончено, напрягаюсь рассказать о прошлом с излишними подробностями, забывая великое «краткость мать таланта»? — с помощью компаньона изложу ниже.

— «Сестра Таланта», не поминай матушку.

— Без матери не быть Таланту и сестрице Короткой.

Не утомлюсь петь гимны и оды старой школе, привившей любовь к сочинениям на вольные темы, ценимые выше ограниченных школярских трудов «по теме произведения».

В сочинениях «на тиему о…» не позволялось «растекаться мыслью по древу», не было полной свободы слова, но разрешалось двигаться в определённой борозде.

— «Мыслью по древу» растекаются жидкими, как сопли, мыслишками.

— Как понимать выпад!? Немедля объяснись!

— Принимай: не «мыслью», а «мысью», так в древнем языке твоём белку называли, сравнивали движение белки течением. Ваш язык настолько коварен, что уборка, или замена одной литер меняет смысл слова полностью. «Шибко больно грамотные» мысь заменили «мыслью» и потекли…

— «Век живи, век учись дураком помрёшь» Было, видел мысь в Летнем саду, гулял в компании во времена, когда Питер пребывал «городом имени вождя пролетарской р-революции». Мочевой пузырь стоял в районе горла с литром отработанного пива завода «Красная Бавария», красоты Летнего сада затмевались прозой «если в ближайшие пять минут не отолью естественным образом — сам растекусь «мысью» по нижним конечностям быстрее белки». Зверёк пробежал по дереву в молодости, а сейчас, в старости, компьютерный редактор пометил «мысь» красной чертой с требованием немедленно поменять белку на мысль. Кому верить?

— Всегда и только верить мне, а ты в меру грамотный наборщик и тайны любовник «клавы».

— Тайных любовников не бывает, если известно кто, с кем, чего и как какая тайна?

«Свобода слова» проживала за пределами «страны советов», а внутри жила сестра «Относительная Свобода», коя дополнялась уточнением «с оглядкой».

— Естественно, никогда и никакая свобода не жила без оглядок и позволений:

— При общении со Свободой устной, а равно и письменной речью, важно не делать орфографических ошибок и сносно соблюдать пунктуацию, а прочее в «свободе слова» не имеет значения.

Школярам послевоенного времени с их уровнем знаний, «свобода слова» ни о чём не говорила, пребывала в «пустых звуках». Знатоков, у кого бы получилось до предела правильно пояснить суть великих, но недоступных, как мираж, слов не было, и всё походило на ситуацию, когда дети ругаются матом и не получают объяснения почему:

— Нехорошо, некрасиво ругаться матом! — запрет применять нецензурщину жил без примеров из библиотеки мата, библиотека мата жила устно, письменной не существовало, и ныне найти литературу с полной русской инвектой проблема.

Ценность мата в доступности и лёгкости усвоения, не высшая математикамата, пользование матом законом не наказуемо, хотя попытки «очистить русский язык от брани» препринимались не единожды.

От благих стараний исходивших сверху осталось прицание «сквернословие унижает человека», но как происходит унижение пояснений не делали.

Нет и других объясений «вредного воздействия мата на умы подрастающего поколения» до сего времени, а посему остаётся вера:

— Мат даден свыше! — пожалуй, только потому мат и жив.

Иная причина всенародной любви к мату проста, понятна и объяснима: им пользуются при переходе границы, а «граница» — это состояние особи, когда сила убеждающих слов сходит на полный нуль, а, следовательно, и нет победы.

Школьные сочинения на вольную тему держались на гуманизме учителя литературы, не ценившего учащихся двоечным баллом. Не оглашал имена бесталанных учеников, допустивших немыслимое количество ошибок, но выраженные письменами достойные полёты мысли единиц отмечал высшим баллом.

Древний учитель литературы и русского языка ныне носил бы звание «учитель от бога», но поскольку процветал атеизм — выше «заслуженный учитель республики» подниматься не позволяли.

Дивился искусству учителя: «читал с листа», и, оглашая чьё-либо сочинение голосом ставил запятую, дефис или двоеточие. То есть, абсолютно владел чему учил других. Точка с запятой были редкими гостями на тетрадных листах наших, совсем, как «персона нон грата». О персоне нон грата школяры не знали, на то время в моде был язык вчерашних врагов: немецкий.

Радовали и вдохновляли слова учителя, объявлявшего:

— Сегодня пишем сочинение на вольную тему. Пишите о чём угодно, в дебри не углубляйтесь, заблудитесь, наделаете массу ошибок и пропадёте…двоечный балл заработаете — иных пояснений опасности словесных дебрей неокрепшему детскому сознанию не давалось.

И эти постоянные предупреждения-страхи от взрослых:

— Молчи, пропадёшь! — пугающие не допускали, что юная поросль захочет проверить на себе этапы пропадания:

— Что, если пропажа окажется интереснее русских народных сказок? — вопросом «где пропадал десять лет и за что» интересующихся не находилось, каждый придерживался внутреннего ответа:

— Ни за хер сидел… — срок пропажи в десять лет назывался «червонцем» и считался нормой.

Начальные литературные труды наши баллом «два» учитель не оценивал, а о «тройках» говорил так:

— Тройка» «балл душевного спокойствия», шаткий балл, не устойчивый, с уклоном в подлость. От тройки скатиться в «двойку» усилия не нужны, просто и легко, но чтобы с тройки подняться до «четвёрки» нужно постараться.

— Ошибался учитель: «тройка» лучше «четвёрки», троечка бережёт здоровье школяра, усилий не требует.

Учитель уважал наше творчество и созданные «здания» на вольную тему принимал со вниманием. Чьим-то записям дарил заслуженную похвалу, но и слабые не охаивал:

— Плохо написал… безграмотно… — а чтобы детские умы не ударились в языковый разврат, царящий в нынешней школе жёсткими «двойками» держал учеников в строгости:

— Сделать столько ошибок в диктанте на одну страницу — нужно крепко постараться и забыть всё, чему учил!

Не призывал учитель «пишите, что вздумается, но грамотно!» — перед фантастическим призывом лежала половина века.

В сорок увидел картины абстракционистов, вспомнил наставления учителя и признался: «вот оно, сбылось, оправдываюсь на манер абстракциониста с разницей: если работник красками заявляет «так вижу мир» — мне остаётся сказать «ничего иного о видимом мире сказать не могу».

— И у абстракционистов, и у тебя дефект зрения, такие «произведения» может создавать абсолютно незрячий, или того хуже с «двойным и закрытым переломом мозга со смещением обломков».

— А «что делать», какие пути исправления предложишь?

— «Горбатого могила исправит».

— Чего тогда вселялся?

— «И на старуху бывает пророха».

Малая часть соотечественников убеждена, что «всяк по-своему с ума сходит», и таковое убеждение позволяет оглашать открытия, кои даёт собственное зрение.

Сравнивая себя с художником, применив отечественное, вечное и непобедимое «а, вон, Ванька што делает!?» — заявляю:

— Так слышу мир! — и смело ныряю в поток сознания. Мутный ли поток, прозрачный и чистый решать судьям. Потоки сознания разные по ширине, длине, глубине, скорости и химического состава «воды», изливаемой авторами.

Назначение потока что-то и куда-то нести, но что, куда и по какой нужде не объясняют, рождая законное любопытство:

— Куда, в какой конец и с чем приплыву?

Борьба в одиночку с потоком сознания трудна, но если плавательным средством управляет кормчий, вроде беса — картина иная. О ней и пойдёт речь.

Куда плыть неважно, главное — рассказывать о виденном, слышанном и понятом, а если кто-то в итоге писчих трудов наших порадует званием «дилетанты» — немедля зададим встречный вопрос:

— Звание «дилетант» всё же какое-то признание в мире пишущих, пусть презренное, но и этого много!

Кто и где на сегодня профессионал пера, если стучащие по «клаве» захватили власть? Разве одним профи дозволено видеть мир и объяснять увиденное своими соображениями, а дилетанты под запретом?

— Если зададут вопрос «как пишешь»? — отвечай:

— «Сажусь, задумываюсь, пишу…» — второй чуть лучше: — «Сажусь, задумываюсь… и не пишу…»

— Каков наш?

— «Сажусь и пишу не думая».

Школьные сочинения говорили о незнании излагаемого материала. Что мог написать ученик о войне, находясь в тылу? Правила, как знакомыми словами сносно выразить родившуюся мысль объяснили, и всё же «шедевры» с участием пушкинской Татьяны продолжали являться в свет:

«Татьяна ехала в карете с поднятым задом», «Татьяна любила духи и часто мочилась» — вдоль и поперёк исследованная Татьяна стойко переносила словесные выверты учащихся и не обижалась.

О «пиаре» не знали, а найдись тогда любитель «улучшать и не позволять языку стоять на месте», да озвучи комбинацию двух литер латиницы «P» и «R» — новинку приняли за урезанных педерастов.

Ничего высокого на листах школярских сочинений родиться не могло, литературных гениев в пределах школы не было, и никто из учителей словесности не опасался сочинений на тему «построение коммунистического общества в отдельно взятой стране». Возможно, на то время в какой-либо школе страны советов были «дети индиго», но в той, где обучался великому искусству из слов делать предложения — ни единого.

Волновало учителей равнодушие обучаемых к «задаче построения светлого будущего» — не знаю: учителя никому свои мысли не доверяли, хватало «школьных программ обучения».

Беспроигрышной, не ниже тройки, была тема о «жизни в прекрасной и счастливой стране мира», что было «одним хером и одного размера» со «светлым коммунистическим будущим», но и по этой теме желающих изъясняться не было.

— Пиши любую ахинею, но без ошибок! — среди педагогов совецкой провинции подобный лозунг не мог появится ни при каких обстоятельствах, сейчас, посмертно, приписываю учителю не совершённый героический поступок.

Как, отчего и почему древняя литера кириллицы «хер», выразитель твёрдости в русском языке оказался в штанах подрастающих мальчиков — и этого объяснить никто не мог. Или не хотел. Как бывало: отправляешься выяснять малое, а на пути к малому столько появится нового, что держись!

Отклоняться в сторону от «указанного партией пути движения к указанной цели» не позволялось никому, но если бы кто-то, явно ненормальный, удумал нарушить запрет — далее посёлка работников стальных магистралей при большой станции на Южном Урале не сослали.

Как из Средней полосы России попал на Южный, а не на Полярный Урал — и это, с помощью беса, расскажу без утайки.

Поскольку основная часть жизни прошла во времени «построения светлого коммунистического будущего» — то и картины таковые, без ужасов вроде «Иван Грозный убивает сына».

— Ужасных картин прошлого достаточно, пора из мрака выходить на свет. Если в известной картине детоубийства поставить пару софитов, или сделать окна в юго-восточной части зала — и убийство перестанет быть таковым, но превратится в «травму черепа средней тяжести с лёгким сотрясением мозга».

— Вопрос: если многая лета старательно вытравливать вольнодумство и ересь из сознания масс — что-нибудь из ереси на развод останется?

— Действие коммунизма следовало опробовать на кроликах, а при успехе на зверушках переходить на людей. Так поступают фармацевты с новыми препаратами. Ан, нет вам, вначале возрадуемся успехам в одной стране, а там видно будет, глядишь, трудящиеся всего мира позавидуют стране саветов и скорым шагом последуют за кро… то есть, за савецким народом. Появятся не предусмотренные препятствия — преодолевать, строительство импе… то есть, светлого будущего без трудностей не бывает.

— Знали за собой о неспособности «трём свиньям корм раздать», но за строительство «светлого будущего» принялись…

В прежних, далёких упражнениях в литературе, заботило одно: не позволять ошибкам проникать в текст — и видел себя пограничником, а ошибки казались злобными врагами-диверсантами, пытавшимися проникнуть в диктанты-сочинения-изложения и погубить плоды мыслей нехорошим баллом двойкой.

Ошибками-врагами великий и могучий русский язык богат и до сего дня. Многие враги русского языка на сегодня оправданы и получили право на существование, а тех, кто остался верен древним правилам в языке и восстаёт против словесных нововведений — клеймят «ретроградами».

Когда борются с мелкими и пустяшными ошибками — о других, куда худших забывают, и те, отойдя на время в сторону, оседают, дают корни и, набрав силу — требуют «право на достойное существование», часто лучшее, чем титульная нация».

— Немедленно дайте место под культовое здание, негде молиться! — пора, пора, нас много, мы сила, бить нас поздно и нельзя, мировые законы не позволяют сокращать иноземные излишки. Поглядели аборигены, опоздали, укоренение нашей национальной культуры произошло, вперёд, братья!

На ошибках с приезжими горели прежде, горят ныне и будут гореть в предстоящие времена «большие» государственные деятели, принося злую радость народной мелочи из местных:

— Што, доигрались, козлы!? — хотя бы у единого из малых сих присутствовало желание понять:

— У «больших» людей и ошибки соответствую положению, а мелкоте, буде вздумает ошибаться по-крупному, быстро укорот получит!

— «Бей своих, чтобы чужие боялись»?

— Мудрость отказалась работать через минуту после рождения. Вообще-то правителей следует выбирать из сорта «мелкая сошка».

— Чего так?

— Маленького человека на большую дурь не хватит, способности не позволят, и много денег из казны не украдёт. Так понимать? И как быть со званием «козёл»?

— «Козёл», как и туберкулёз с сифилисом, полностью не излечиваются, был козлом — козлом и останется.

Ни один серьёзный историк не рискнёт объяснить большой вопрос прошлого: «с чего и почему в святом деле очищения родины от врагов» не последнее место занимали сами очищаемые, почему бы на очистку не пригласить со стороны? Нет вам, писали доносы, верили написанному и что «очищают родину от врагов».

— Хотелось знать, какой балл влепил милейший Пётр Андреевич любимому ученику за нынешнее вольное изложение старого анекдота:

«Сидят трое в камере. Времени много, на допросы таскают редко, спешить некуда, и сидящие убивают время долгими и основательными разговорами:

— За что сидишь? — одному.

— За два метра пеньковой верёвки…

— Брось, за два метра даже у нас не сажают!

— Оно так, но на другом конце корова была…

— А ты?

— Толом двух пескарей глушанул…

— За двух пескарей срок!? Не может быть!

— Там ещё два водолаза были…

— А ты?

— За лень…

— Брось! Как «за лень»!?

— Так. Как-то под вечер сосед пришёл попиздеть. Сидим, всякие анекдоты травим, власть как есть поминаем, полная домашняя вольница. Сосед анекдот — я в ответ, он мне — я ему… Резвимся!! Вроде все анекдоты рассказали, ушёл сосед, и сам на покой отправился. Улёгся и думаю: «ай, сходить в органы заложить говоруна, или утра дождаться? А, неохота тащиться ночью, схожу утром» — а ночью за мной пришли».

Читатель, запишись в счастливчики и спи сном праведника: ныне, после любого количества и качества рассказанных анекдотов о власти ночью за тобой никто не придёт, никому ты не нужен. Вывод: «в прежние времена граждане страны советов получали от власти больше внимания, чем ныне»!

Что опасного «самому передовому строю в мире» мог изобрести школьник послевоенных лет, какими крамолами навредить «стране, победившей фашистского зверя», какими возможностями и средствами располагал? — до срока, когда гражданам «страны саветов» дозволили «открывать рот не по делу» оставалось тридцать лет.

Общаться с талантами и дарами нынешних школяров не приходилось, а посему ничего сказать не можем, но своё золотое школярство излишне подробно помню и кое-какие моменты выставлю.

— С моего дозволения и с моими поправками. Не иначе.

— Уж как-нибудь тебя, сущность бесплотную, обойду, обучен русскому языку высоким профессионалом, а ты в это время где-то мотался по своим делам.

Школяры прошлого не могли заблуждаться, не знали о зарубежной жизни, не считая иностанных фильмов, кои, прорвавшись на экраны совецких зрительных учреждении в звании «трофейные» давали крохи знаний. Иных источников, кои могли отравить сознание молодого поколения савецких людей не было.

— А книги?

— Были ядовитые книги, но книжный яд подобен некоторым ядам растительного происхождения: подверг термической обработке — и, милости просим, можете кушать, а с киноядами сложнее.

Верха именовали трофейные фильмы «буржуйскими», а низы, смотревшие киношное зарубежье, не понимали неприязнь верхов и высказывали свои соображения:

— Живут же люди! — кассовая выручка от враждебных, чуждых совецким людям зарубежных фильмов приятно волновала сердца товарищей, нёсших культуру в массы:

— Больше бы таких «плохих» фильмов — забота о выполнении плана по сбору средств от просмотра стояла на первом месте, забота о «чистоте помыслов совецких граждан, не порченных западной культурой» — на втором.

Пока дети травились зарубежным трофейным кино — отцы-матери жили по определению «ниже травы — тише воды». Употреби кто «диссидент» — название сошло бы за новое оскорбление, не тяжелее, чем имевшийся на то время набор старых и привычных лестных эпитетов. Что говорить о школярах?

Время начала обучения запомнилось как «тревожное», или «запуганное», что без разницы встревоженным и пуганым.

Граждане страны саветов не отошли от ужасов недавно окончившейся горячей войны, а чтобы не случился новый перегрев с потерей «чувства ответственности в борьбе за идеалы социализма» большие политики, не задерживаясь, предложили малым гражданам страны советов холодную войну в старых объяснениях:

— Враги не дремлют — и вам спать не дадим! — хотя чудаков, мечтавших о совершении преступлений идеологического свойства к тому времени извели под корень. В общем и целом страна саветов походила на большой медицинский бикс с начинкой из стерилизованных предметов, и потому единственный «вражеский микроб» мог возбудить многие умы «савецких» людей надолго и сильнее.

— Разница громадная: ныне сотни «микробов» пытаются сотрясти умы граждан и без успеха.

Если уголовные ошибки всегда явные и понятные — политический бред сказывается со временем. Талантом видеть ошибки прошлого одарено ничтожно малое число людей из расчёта «единица на миллион», но и они не всегда обходили стороной уверенность:

— «И на старуху бывает проруха»!

На выявление людей в звании «умный сверх меры» привлекали «бдительность совецких граждан». Это было время, когда верха требовали от низов «пролетарской бдительности и отличной работы».

Статей наказания за пропаганду вражеской идеологии хватало, но злобной и страшной выступала пятьдесят восьмая с параграфами («политическая»), коя меньше «червонца» изоляции от общества с отбытием наказания на золотоносной магаданской земле.

Пятьдесят восьмая позволяла одним гражданам «страны советов» держать мысли в адрес других:

— Враг народа! — пятьдесят восьмая царила на необъятных просторах «страны советов», но какова была сила в местах, где отбывали наказание получившие «царицу» ни бесу, ни секретарю неизвестно.

— Во всякой стране поутру следующего дня после указа об отмене «эры большого страх» приходят «политические подснежники» с необъяснимым свойством: царил запрет на хулу в адрес власть предержащих — молчали, сняли запрет — хула попёрла на снявших ограничения.

Душам, когда-то осуждённым по «пятьдесят восьмой», ныне дозволено задавать вопросы потомкам:

— За какой хер сгинули!? — на что живые отвечают:

— Ни за хер сгинули, впустую! — не нужно мёртвым отвечать, знают, сами были такими, как и потомки.

— Нам по барабану ваше прошлое — с коих пор ударный инструмент превратился в освободителя от забот остаётся невыясненным.

Затравленность любой степени и длительности рождает вопрос:

— Какова длина послевоенного времени в стране советов: год, два, десять? Или и до сего дня время послевоенным выглядит, но без комендантского часа? «Напряжённо трудовым, с полной отдачей сил, способностей и талантов на всех участках деятельности»? — прут куски передовиц савецких газет, и не все враз, как глисты, но порциями.

Тема сочинения вольная, без конкретики (ФИО), а буде кто увидит полёт камня в свой огород — так это работает старое «на кого бог пошлёт»


Том первый. «Распишитесь и получите» | Распишитесь и получите | Глава 2. Вещи и мы. (Мы и вещи)