3

Петляя среди деревьев, тропа углублялась в лес, и чем дальше, тем темнее становилось вокруг. Вскоре Армен достиг небольшой развилки, где дорога раздваивалась: одна тропа вонзалась в непроходимый кустарник, другая — резко сворачивала вправо. Армен выбрал второе направление: здесь казалось намного светлее, поскольку деревья росли не так густо. Никого в пути не встретив, он спустя какое-то время оказался на опушке и остановился: перед ним открылась сухая, лишенная деревьев долина, приютившая некое убогое селение. Представить в таком месте памятник Фатумину было невозможно. Подумав, Армен решил продолжить путь и не сворачивать с тропы.

Параллельно лесу тянулись маленькие деревянные домишки с упиравшимися друг в друга крышами и кривыми изгородями, свидетельствовавшими о том, что люди здесь живут каждый сам по себе, хотя общие для всех земля и небо напоены тем же общим безучастным сумраком. Под ближайшей изгородью, положив голову на колени, одиноко сидела старая женщина. Кто она, о чем задумалась, почему сидит здесь одна — неизвестно. Ее жизнь неведома, так же, как его, Армена, жизнь неведома миру. Безвестность всех жизней, соединившись в единое целое, образует великую безвестность великой жизни. Армен прошел мимо женщины, производя довольно много шума; та продолжала сидеть тихо и неподвижно, а потом ее медленно поглотили сумерки…

Во дворе одного из стоявших в глубине домов женщина пыталась загнать корову в хлев, но та каждый раз испуганно шарахалась от двери, за которой зияла непроглядная тьма, и женщина, которая только что уговаривала и поглаживала корову по спине, тут же распалялась и набрасывалась на нее с побоями и проклятьями. Затем Армен услышал громкое шмяканье, какое бывает при падении в воду тяжелого предмета: видимо, в колодец сбросили ведро.

В ту же минуту с противоположной стороны раздались воинственные голоса непримиримого и жаркого спора между мужчиной и женщиной. Где-то грозно залаяла собака, но почти сразу жалобно взвизгнула и замолкла, и совсем рядом кто-то затянул пьяным хриплым голосом:

Песня сопровождалась странным, не совпадающим с музыкальным ритмом постукиванием. В мелодии было что-то по-детски хрупкое и притягательное. Певец пел тягуче, резко акцентировал слова; казалось, ему доставляет особое удовольствие вот так искажать и уродовать песню, обращаясь с нею, как заблагорассудится. Это придавало исполнению, в общем, грустной по содержанию песни немного шутовской характер. Армен поискал глазами и возле забора последнего дома в уплотняющихся сумерках нашел маленького человечка: тот сидел на пеньке и самозабвенно пел, зажав под мышкой пустое ведро и барабаня пальцами по его днищу. Песня повторялась бесконечно, с каждым разом становясь все жалостней и надрывней. Армен медленно повернул голову и уже хотел идти дальше, когда точно из-под земли перед ним вырос огромный черный массив леса, и тут же пение оборвалось. Женщина в косынке яростно пыталась вырвать ведро из рук певца.

— Пришибить тебя должны были в тюрьме, как собаку, чтобы ты мне сейчас кровь не портил, — яростно выговаривала женщина. — Иди скорей, корову загони!

Свирепо размахивая отнятым ведром, она вошла во двор. Человечек, свесив голову, еще немного посидел, потом кряхтя поднялся и поплелся за женщиной, припадая на одну ногу.

Армен услышал за спиной невнятный шепот. Обернулся: на краю тропы, под тонким деревцем, стоящим особняком, примостился голый мальчуган семи-восьми лет; перед ним лежали две небольшие кучки мелких камней. Торжественным движением, что-то бормоча, он один за другим брал камешки из левой кучки и перекладывал в правую.

— Чем это ты занят? — полюбопытствовал Армен.

— Звезды считаю, — не поворачивая головы, степенно объяснил мальчуган.

— То есть как? — улыбнулся Армен.

— Очень просто.

Армен рассмеялся.

— Да ведь это обычные камни, — поддел он малыша, — а ты говоришь — звезды…

— Звезды и есть. Но они однажды не послушались своего отца и во сне свалились с неба и погасли. Если я соберу двадцать четыре звезды и покажу папе, он возьмет меня с собой…

— Куда?

Малыш не счел нужным отвечать на этот вопрос и продолжал считать и перекладывать камни.

— Куда же он тебя возьмет?

— Это мой секрет, и никто его не должен знать, кроме папы. Даже мама не знает.

— А может, ты и сам не знаешь?

— Не мешай мне, — недовольно поморщился малыш. — Если ты будешь мне мешать, я позову отца.

— Ладно, не буду. А ты не мог бы сказать, как мне найти памятник Фатумину?

— Ты идешь прямо к нему. Скоро дойдешь.

— Спасибо.

Малыш продолжал бормотать.

Перед тем как снова уйти в лес, тропа прерывалась узким деревянным мостом с перилами. Комаров становилось все больше. Остро пахнуло гнилью. В центре моста на некотором расстоянии друг от друга стояли совсем юные парень и девушка. Девушка, склонив голову, опиралась о перила, парень, держа руки на перилах, смотрел в сторону леса. Оба молчали. Во всем их облике, в их молчании было что-то искреннее и чистое. Словно некто невидимый взял их за руки, привел сюда и поставил рядом. По сравнению с ними он представлял собой жалкое зрелище: старый, уже замаранный жизнью человек. Армен не осмелился заглянуть им в лица; опустив голову и глядя себе под ноги, прошел между ними. И вдруг его передернуло: под мостом чернело густое, зловонное болото…

— Придет… — сказал Армен чуть слышно, снова ощутив под ногами твердую почву.

Не может быть, чтобы фиолетовая девушка не пришла. Сейчас она, наверное, надевает свое лучшее платье, расчесывает волосы, легким движением поправляет воротник, который чуточку топорщится, и в течение всего этого времени нетерпеливым шепотом рассказывает подруге о том, с каким замечательным парнем она познакомилась, а подруга, скрывая зависть, растерянно улыбается… В воображении Армена фиолетовая девушка все больше и больше возвышалась, снова становясь недоступно-недосягаемой; ему даже показалось неправдоподобным, что он сможет обменяться с нею хотя бы двумя словами: она прочтет все его мысли, поймет все его чувства, прежде чем он успеет подумать или почувствовать… Это привело его в отчаяние. Он даже хотел повернуть обратно, когда снова живо ощутил на своем лице легкое дыхание фиолетовой девушки и, вспомнив ее покорно-предупредительный взгляд, с новой энергией устремился вперед.