Производитель впечатлений

Федьку с Узловой я видел лишь раз, да и то издалека. Но история о нём заслуживает отдельного рассказа. Хотя бы потому, что этот Федька – безобидный и бесхитростный весельчак – лет десять прятался от властей в тайге. Записана история с чужих слов, а потому возможны неточности. Язык рассказчика я попытался сохранить. По возможности.

Что такое рядовой железнодорожный полустанок на отшибе? Пять жилых домов, три служебных, включая склад, три запасных пути. Участок железной дороги почти от райцентра до самой золотодобывающей шахты «Косая». Грунтовая дорога до деревни Михайлово. Один железнодорожный переезд. Один мост длиной шестьдесят пять метров. Одна четырехместная мотодрезина ТД-5. Один бульдозер Т-100. Один грузовик ГАЗ-53А. Начальник, его заместитель, он же парторг, один бухгалтер, один машинист, один повар, один тракторист и шестеро рабочих. Кто с семьями, кто – бобылём. В этом захолустье и жил Фёдор Пастухов. Впрочем, звали его всегда Федькой – за беспутное поведение и чрезвычайную легкость суждений. Беспутность поведения проявлялась а щипках повару Тоне, а легкость суждений – в вечных возражениях парторгу Иван Иванычу. А ещё Федька был горяч, нетерпелив и просто зверски любопытен. Работал он на грузовике и бульдозере. Водителем. И слесарем. И завгаром. А ещё отвечал за исправность пожарной мотопомпы и дизель-генератора. Он получал 155 рублей плюс 15 процентов премии и страшно завидовал Михаил Степанычу, потому что тот, как машинист, получал 160 рублей плюс ту же премию, а отвечал только за дрезину. Иными словами, сутками напролёт просто спал. Михаил Степаныч, в свою очередь, завидовал Федьке, поскольку у него была и машина, и бульдозер… Словом, жили они дружно и весело, поддерживали в образцовом порядке вверенный участок железнодорожных путей, докладывали наверх о проделанной работе. Поезда по их ветке ходили редко – по два-три в день. Составы отстаивались ещё реже. Поэтому сохранять образцовость получалось, и станция была на хорошем счёту у начальства. Как-то раз о ней даже напечатали заметку в газете «Гудок». Но однажды на станции случилось ЧП. Устроил его, конечно, Федька, единственный несерьёзный человек в коллективе.

А вышло это так. В то туманное субботнее утро, 20 июня, Федька, будучи шалопаем от природы, встал немного раньше обычного, в пять утра, пока все добропорядочные граждане, включая дежурного, ещё крепко спали. Крадучись и поминутно оглядываясь, он скрылся в сарае. И вскоре появился снова, уже верхом на велосипеде с привязанными к раме удочками. Стараясь не шуметь, Федька медленно покатил к реке. Велосипед был старый, ещё трофейный, и жутко скрипел и лязгал, но Федьке всё же удалось проскользнуть мимо бревенчатой пятистенки – административного корпуса – незамеченным (Возможно, он и не пытался скрываться, а просто не хотел никого будить, но тот факт, что ему удалось проскользнуть мимо бдительного дежурного и не менее бдительного начальства, в будущем следователь учёл. Впрочем, это не имеет отношения к делу).

Итак, Федька прокрался в тумане незамеченным. Дальше путь его лежал наискосок через рельсы и по тропинке вниз. Но проехать напрямик нему не удалось: на запасных путях серой стеной стоял товарняк. Вот тебе раз! В кои-то веки соберёшься на рыбалку, и тут – на тебе – эшелон поставили! Досаду Федькину можно понять: составы в Узловой останавливали до крайности редко. Раз, или два раза в год, не чаще. К тому же висел густой туман, и определить, в какую сторону короче обход, не представлялось возможным – уже третий по счёту от Федьки вагон был едва различим. Нечего и думать было пролезать с велосипедом (да с привязанными удочками!) под вагоном, состав надо было объехать. Федька повертел головой, сплюнул и двинулся наугад. Ехать по насыпи было совсем неудобно, поэтому пришлось спешиться и идти, ведя велосипед рядом. Вагонов через пять начались пустые платформы, вслед на ними потянулись цистерны. Федька шёл и машинально пересчитывал цистерны, чистенькие, жёлтые, с крупной надписью «молоко» синими буквами. На четырнадцатой состав закончился, и Федька, перетащив скачущий велосипед через рельсы, поволок его вдоль эшелона в обратную сторону.

Миновав три цистерны, он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился: что-то было не так. То ли ветерок подул, то ли звук какой возник и исчез, то ли к убийственной вони шпал, пропитанных креозотом, добавился едва уловимый новый аромат, то ли просто предчувствие шевельнулось под желудком. Он задумался, принюхиваясь, прислушиваясь и крутя головой. Всё было тихо, всё как всегда. Разве что где-то далеко, за рекой, заливалась лаем собака. Федька достал пачку «Опала», прислонился задом к раме велосипеда и в задумчивости уставился на цистерну. На жёлтом покатом боку синели буквы «Молоко». А почему, собственно, молоко? Кто ж возит молоко железной дорогой? Да ещё держит в отстойнике? И откуда оно в таких количествах, интересно? Прокиснет же… А может…

Подгоняемый любопытством, он бросил велосипед и мигом запрыгнул на платформу, оттуда по стальным ступенькам-скобам – наверх. Вот и люк. И пломба, как положено. Что там написано? не разберёшь… Цифры какие-то… Вроде дата и ещё что-то. А на обороте? Ого! Бирюсинский гидролизный завод. И тут Федька подумал. «Эх, ядрить в кудрить, мамзель, твою маму лошадь пополам, ландыш те в окошко и в жопу гвоздь!», подумал он. Почему ему в голову пришла именно эта мысль, неизвестно, наука о том молчит, но факт остаётся фактом, он подумал именно так: «Эх! Ядрить в кудрить, мамзель, твою маму лошадь пополам, ландыш те в окошко и в жопу гвоздь!». А потом он подумал ещё раз: «Дурят нашего брата, никакое это не молоко. Молоко не делают на таких заводах», спрыгнул на насыпь и пошёл к велосипеду.

А мысли всё вертелись в голове, особенно одна – настырная, вертелась, зудела, словно комар, и он никак не мог поймать её за хвост. Обидно, что мысль казалась важной. Федька снова завертел в пальцах «Опал». Что-то знакомое слышалось в этом длинном слове «гидролиз». В школе, что ли, проходили? Гидролиз-электролиз… Или Иван Иваныч упоминал. Или… И тут он вспомнил. Поймал, за самый хвост. Неуловимая мысль оказалась словом, тоже длинным, тоже заграничным, но понятным. Ректификат. Это же… Это же спирт!!!

Федьку аж передернуло от догадки – морозом окатило спину так, что дыхание перехватило. Ну нет, так дело не пойдёт! Это ж сколько добра тут? Четырнадцать цистерн да по шестьдесят тонн! Надо ж хоть немного убавить. Ну, скажем, литр. Или три. Или десять. Всё равно незаметно будет. Тут за бутылку так упластаешься, бабке Аграфене пол-огорода перекапывая… А здесь… Бери – не хочу. Так. Где-то была у меня канистра. В сарае, что ли… Да нет, не пойдёт, соляркой провоняет. Ну куда ж набрать-то? Время идёт… Федька бросил велосипед и бегом рванулся к сараю. Не добежав, развернулся и рванул к складу, опять развернулся – побежал к дому. Выскочил через секунду с детской оцинкованной ванной. И тут же, критически оглядев её, повесил на гвоздь возле двери. А сам уселся на крыльцо и обхватил голову руками. Чудовищная мука, растерянность и яростная работа мысли отражались в его глазах одновременно. Минут через пятнадцать Федька поднялся и с мрачной решимостью пошёл обратно – к составу, прихватив с собой увесистую «фомку».

Он прошёл мимо кирпичного цвета вагонов и грязных платформ, миновал всё цистерны и прошёл ещё немало по шпалам. Остановился он у стрелки. Вздохнул тяжело, постоял немного, а потом, пробормотав «А, будь что будет!», поднял рычаг и перевёл стрелку. Пошёл вперед ещё шагов двести и, уже не задумываясь ни на миг, перевёл ещё одну, и бегом припустил обратно. Остановился между четырнадцатой и тринадцатой цистернами, влез между ними, долго возился, матюкаясь шёпотом, со сцепкой. Потом перебрался к дальней тележке, вытянул, кряхтя, из-под колёса башмак, вернулся обратно и сунул его под колесо тринадцатой цистерны. Упёрся ногами в шпалу и изо всех сил нажал на платформу четырнадцатой. Давил он с яростной натугой, вены на шее вздулись страшными, узловатыми буграми, лицо покраснело. Ну, давай, давай, родная, что же ты! И родная сдвинулась. Сначала едва заметно, потом всё быстрее. Конечно, Федьке не под силу таскать многотонную цистерну, она просто покатилась под уклон.

Федька, хрипя, присел на рельс – отдышаться. А цистерна тем временем нехотя, с ленцой набирала ход. Вот она откатилась на два метра, на три. уже стало слышно, как колёса катятся по рельсам с металлическим звуком. «Туд – д – дум», – прокатилась пара колёс по стыку, а, спустя секунд десять, ей поддакнула вторая «туд – д – дум». Цистерна покатилась веселей. Вскоре она исчезла в тумане, и только слышно было, как колёса стучат всё быстрей на стыках. С богом, родная! Федька вздохнул облегченно и хмуро, и пошёл вслед на ней – переводить стрелки обратно.

Вернувшись к составу, Федька поднял велосипед и пошёл к тропинке, привычно придерживая его за руль. Когда он начал спускаться с насыпи по тропинке, издалека гулко донеслось протяжное глухое «Бббумммм». Федька кивнул удовлетворенно, мол, доехало до места, запрыгнул в седло, и, не спеша крутя педалями, покатился по тропе вниз, к реке.