СВАСТИКА КАК СИМВОЛ ПОЛЮСА

Последующие замечания о высшем смысле свастики выглядели бы несколько надуманными, если бы об исследованиях истории прасеверной (urnordisch) расы, проводимых Германом Виртом, не было уже известно в Германии. Однако следует подчеркнуть особо то, что мысли, высказанные по этой теме, в том, что в них есть фактического, не являются простым изложением предположений современного ученого.

Напротив, возможно увязать эти исследования с учением, которое, как бы ни были его следы рассеяны, тем не менее, обнаруживается при помощи общих признаков во всех великих традициях прошлого: от дальневосточной, тибетской, индоарийской и ирано–арийской до эллинской, египетской, кельтской, германской и ацтекской. И у нас нет сомнений, что эти традиции, если взять их непосредственно, за пределами «позитивистских» ограничений, могли бы сказать нам больше, чем многие сомнительные реконструкции на филологической или палеографической основе.

Первое, что следует из этой совокупности идей, — это объединение понятий арийской, индоевропейской и нордической расы. То, что до последнего времени называли этим именем и полагали, что так следует называть древнее праплемя (Urstamm), оказывается лишь частным и относительно поздним ответвлением некой гораздо более древней и чистой расы арктического происхождения, которую можно с полным правом обозначить древним названием «гиперборейская раса». Такое объединение устраняет большую долю субъективности и множество трудностей, сопутствовавших существовавшим до недавних пор представлениям об арийцах.

Здесь арийская идея поистине приобретает универсальность, демонстрируя принцип продолжения существования и общего истока элементов культуры, которые прежде всего видятся разделёнными и действительно оказываются рассеянными как на востоке, так и на западе, севере и юге. При этом именно символизм свастики выглядит в новом свете. Известно о тех трудностях, на которые наталкивалась идея Эрнста Клауса или Людвига Мюллера, согласно которой этот символ в древние времена принадлежал исключительно индоевропейским племенам. Лишь в 1896 году американец Томас Уилсон, а позднее итальянец Альберто Моссо составили карту, из которой ясно следовало, что свастика обнаруживается также в таких местах, как Калифорния, Центральная Америка, Дальний Восток, Междуречье, Северная Африка и т. д., которые определённо не могут рассматриваться в качестве родины индоевропейской расы.

По отношению же к северной прарасе (Urrasse) эта трудность преодолевается. Если соединить направления путей, определяемые Виртом как «промежуточные или прямые пути распространения северной расы как расы вождей (F"uhrerrasse)», со свидетельствами древнейших традиций, то мы прекрасно сможем объяснить широкое распространение символа свастики в мире — также и за пределами подвластной индоевропейским расам области, — т. к. в таком случае каждая из рассматриваемых рас будет находиться только на одном из направлений распространения северной прарасы.

Далее, следует отметить солярный (солнечный) характер, свойственный северной пракультуре. Это непосредственно следует из совпадающих свидетельств, которые нам предлагают традиции древних народов относительно арктической прародины. Гиперборейская страна иранских ариев, Арьяна Вэджа, аллегорически именуется в Авесте родиной солнечной «славы» и вместе с тем домом самого Йимы, «сияющего, славного, того, кто равен солнцу среди людей». «Швета–двипа» или «уттара–куру», священная земля крайнего севера, воспринимается индоариями как «белый остров» или «остров сияния», как дом Нарайяны, «в котором горит великий огонь, разливающийся во все стороны».

Рассказ греков о гипербореях опять же увязывается с «солнечным» и «сияющим» Аполлоном. О Туле, которое по смыслу сливается с ним, говорится как о солнечном острове (Thule a solenomen habens). Ацтекский Туллан или Тлаллокан (который также этимологически соответствует греческому Туле) сливается по смыслу с «домом солнца». Гимле или Гладсхейм, «дом радости», расположенный на древней прародине, в Асгарде, называется в Эдде вечным, золотым и сияющим, как солнце. Те же характеристики имеет и таинственная «лежащая к северу от северного моря» и населённая «необыкновенными людьми» земля, которую помнят предания Дальнего Востока, равно как и таинственная Шамбала, «северный город» добуддистской тибетской традиции бон. Можно привести множество подобных примеров.

Сегодня у нас есть символическое свидетельство того, что можно говорить о двух элементах: идее солнечного культа и идее солнечной власти. Что касается первого, то известно, что Вирт в своей реконструкции определяет североатлантические прарасы именно как носителей общей религии солнечного типа. Несмотря на гипотетичность такого утверждения, оно, безусловно, заслуживает внимания, и мы к этому ещё вернемся. Между тем, примем во внимание следующее: между солнцем и божественным огнем всегда существовала некая внутренняя взаимосвязь, акцент на которой отчётливо заметен в индоевропейской традиции.

Культ огня связывался с ураническими и «солнечными» компонентами ритуала патрициев в традиционной античности (см. исследования Бахофена), но также и с понятием солнечного и «божественного» царственного начала самого по себе, то есть функцией, которая в различных культурах в высшей степени могла воплощать изначальную расу вождей: ирано–арийская «слава» — hvareno, созидающая вождей (тождественна «агни–рохите», ведийскому огню как «покоряющей королевской силе», и огненному истечению под названием «жизненная сила», ^ansh^us египетских фараонов), является солнечным огнём.

Но в этом и заключается первое и самое простое свидетельство знака свастики как северного символа. Общеизвестно, что свастика часто выступала в качестве огненного и солнечного символа.

Но необходимо выйти за пределы такой «натуралистической» редукции данного понятия. Неискажённой отправной точкой всякого непредвзятого исследования должно быть положение о том, что древний человек не суеверно «обожествлял» силы природы, а, напротив, использовал их в качестве символов для выражения высших смыслов. «Натуралистический» характер данного символа обретает свой истинный смысл, если исходить из предпосылки, что истинная символика, весьма далёкая от того, чтобы быть произвольной и «субъективной», относится к тем сторонам природы, согласно которым она саму себя преподносит как величайший символ. Чтобы прийти к мысли, что свастика в качестве символа огня была лишь натуралистическим отображением примитивного орудия, служившего этим народам для возжигания огня, нужно было забыть, что пламя всегда представлялось всем народам божественным проявлением; что у древних ариев практиковался тщательный священный обряд возжигания и сохранения огня; что с огнём явственно связывались как мистическая сила «героев» рода, так и «местопребывание порядка», и так далее. Свастика связана с порождающим принципом Огня и Света, но в высшем смысле: в духовном и, можно сказать, в царском. В высочайшем смысле это может быть названо таинственной печатью «изначального света» (Ur–Licht) и «изначального огня» (Ur–Feuer), которые воплотились и возгорелись в правящих кастах, в их «солнечной» функции по отношению к нижестоящим силам и расам.

Здесь стоит перейти к сути наших размышлений, а именно к рассмотрению свастики не столько как огненного, сколько как полярного символа. Из различных источников следует, что «солнечная» функция, воплощаемая вождями в великих традиционных культурах, соотносилась с функцией «полюса». Вождь представлял собой постоянство, неподвижную точку, вокруг которой происходит организованное движение окружающих и располагающихся иерархически сил (rex от regere — «направлять, править»). Здесь речь идёт о связи между более глубоким значением дальневосточной фразы «неизменность в середине» и словами Конфуция: «Тот, кто правит посредством добродетели (небесный, рождённый из неизменности в середине), равен Полярной звезде. Он твёрдо стоит на своем месте, а все звёзды движутся вокруг него». Среди прочих, аристотелевское понятие «неподвижного движителя» является теологической передачей того же понятия, вновь обнаруживаемого в описании «господина мира», на санскрите «чакраварти». Чакраварти назван «тем, кто заставляет колесо крутиться», колесо царства, в то время как сам он выступает неподвижной точкой, «полюсом», образуя середину и опору упорядоченного движения.

В более глубоком смысле здесь, тем не менее, сохраняется и соотнесённость с тем, что может быть названо олимпийским превосходством. «Полярный» символ является символом неодолимой силы в её невозмутимом превосходстве, абсолютной власти свыше, которая узаконивает себя через своё, так сказать, чистое присутствие; которая вызывает непосредственное и опасное переживание чего–то трансцендентного: проявление постоянства «мира бытия» или потустороннего мира, который часто сам изображался при помощи символа огня. Это и есть смысл солнечного символа, который олицетворяет гиперборейский бог Аполлон: он, как Фобос, является не восходящим и заходящим солнцем, а солнцем в виде безмятежного и равномерно распространенного света, подобно тому самому свету, который окружает олимпийцев, а также чистые, духовные субстанции, рассеянные в чувственном мире и в становлении. Как и в функции солнечного властителя, начатой символическим гиперборейским царём Йимой, эта тема находит своё отражение в ряду великих нордически–арийских божеств дня, сияющего неба и света, и здесь действительно обнаруживаются следы изначальной олимпийской духовности.

В настоящее время одним из древнейших символов этой духовности, а также «полярной» функции (в которую та переходит в рамках некой заданной иерархической системы), помимо круга с центром в середине, который выстраивали гигантскими соответствующим образом расставленными менгирами, является именно «ледниковый крест», свастика. На самом деле свастика является символом не просто движения, как необоснованно утверждают некоторые, а, как показал ещё Генон, символом кругового движения, совершаемого вокруг некой неизменной середины или оси; эта неподвижная точка является основным элементом, к которому относится рассматриваемый символ. И даже если свастика выступает как солнечный символ (колесо солнечного Вишну), то он всё же имеет отношение к этой идее, то есть, речь идет не о чистой «революции» как о круговращении солнца, а о солнечном начале в смысле господствующего срединного, неизменного «олимпийского» элемента. В этом смысле свастика является «полярным» символом, который уже в древнейшие времена был проявлением тех значений, которые ему и положено выражать на блистательном этапе арийских мифологий, происходящих от изначальной северной культуры, и царских режимов.

Дальнейшим шагом будет установление того факта, что «полярный» символ был применим также к определенным культурам и культурным центрам, если они на всём протяжении истории воплощали соответствующую ему функцию. Так, китайская империя называлась «Срединной империей»; Меру, символический индоарийский Олимп, рассматривался как «полюс» земли; символика Омфала^[35] из Дельф, традиционного центра дорийско–олимпийской Эллады, вновь возвращает нас к тому же значению; эддический Асгард, воспринимаемый как мистическая прародина северных королевских родов, попадает в одну категорию с Мидгардом, чьё название как раз переводится как срединное место. Даже название центра солнечной империи инков — Куско — по–видимому, подобно Омфалу, выражает идею «центра» Земли. С другой стороны, многими отмечалось, что Тула (родина гипербореев, согласно эллинским и даже американским описаниям) означает на санскрите «весы», и что, в частности, это имя носит зодиакальный знак. Согласно же одному китайскому преданию, небесные весы первоначально были Великим Медведем, и это наблюдение — абстрагируясь от факта, что медведь является типичным образом гиперборейского культа — имеет величайшую важность, поскольку символика, относящаяся к Великому Медведю, естественно, тесно связана с символикой «полюса», а значит, и со свастикой.

Идея, о которой ныне вновь вспомнили благодаря Вирту, состоит в том, что прародиной белой расы, предка индоевропейской и арийской расы, была арктическая, т. е. полярная область; а именно в некий промежуток времени, предшествующий оледенению, вызванному наклоном земной оси и смещением линии равноденствий. И здесь содержится чрезвычайно важная и наводящая на размышления идея, а именно идея совпадения символа и действительности, метафизики и физики именно под знаком «полюса». Можно сказать, что для нас доисторический «полярный» этап северной прарасы мог бы считаться изначальной манифестацией, изначальным проявлением собственно «олимпийской» духовности и собственно «полярной» функции, что затем нашло свое отражение повсюду, посредством восприятия или распространения приводя к возникновению новых культур и традиций, разных по форме, но единых по духу. Образ «центра» и «полюса» может под таким углом зрения рассматриваться как традиционный и метаисторический отличительный признак, т. к. он восходит к соответствию действительности и символа, если принять во внимание его родину, приходящуюся на географический полюс земли и одновременно имеющую значение и функцию изначального духовного «полюса». 

Мы лишь пересказываем эту идею. Чтобы полностью её обосновать, мы вынуждены были бы разработать такую обширную область, что нам нужно будет посвятить ей значительную часть другой, отдельной работы. Здесь же мы не можем уклоняться от основного вопроса — свастики как северного и «полярного» символа.

С нашей точки зрения, Вирт впал в заблуждение, распространяя на всю северную традицию отдельный культ, который на самом деле представлял из себя её искаженную и подвергшуюся «южному» воздействию форму. Как известно, он уделяет особое внимание зимнему солнцевороту: он полагает, что беспрестанное чередование смерти и воскресения солнца как бога года — на фоне некоего неизменного, представленного преимущественно в женской форме начала (земля, вода, мать, змея, дом и т. д.) — являлось таинством изначальной нордической религиозности. Здесь солнце выступает как природа, у которой бывает восход и закат, смерть и воскресение, короче — рождение и жизнь. Бессмертной и неизменной для него является скорее Мать, основа жизни, в которой бог солнца ежегодно умирает и воскресает. Сейчас необходимо отметить только то, что уже убедительно изложил Бахофен в своих исследованиях средиземноморской мифологии: в таком восприятии не так уж много северного и солнечного; в действительности оно относится к хтоническому циклу южного, доарийского и позднее даже семитского материнского права — циклу великой азиатской богини плодородия. Как раз недавно Альфред Розенберг вынужден был указать на эту удивительную идейную путаницу, которая в случае Вирта определенно должна быть приписана тому обстоятельству, что относящиеся к древнейшим эпохам, т. е. к северному этапу, свидетельства часто смешаны с теми, которые были свойственны более поздним и уже вторичным эпохам и культурам. Хотя Вирт верно отличает североарктическую (гиперборейскую) расу от североатлантической, он игнорирует необходимость следовать соответствующему различению по отношению к символу и мотиву — он придерживается как одних, так и других. Уже по свидетельству Авесты, Мо–Уру, то есть, земля и культура «матери», появляется только третьим из «творений», и, стало быть, как этап, уже далёкий от северного этапа Арьяны Вэджи.

Если в круговращении года выступает преимущество зимнего солнцеворота в связи с «полярной» символикой (север–юг), в то время как равноденствие связано с направлением географической долготы (восток–запад), тем не менее, он представляет собой тему жизни, смерти и воскресения бога солнца в Матери, т. е., тему некоего привнесённого в мир богов становления и вечного изменения, по своей сути анти–олимпийскую и далёкую от высшей нордически–арийской духовности. Это тема обязана своим возникновением влияниям с юга и означает, в сущности, следующее: Дионис против Аполлона, Локи против асов, смутная тоска мирского бытия по пантеистическому экстазу против спокойной уверенности в себе и естественной сверхъестественности «божественной» расы. Поэтому то, что говорит нам Вирт, воспринимается как синкретическая символика, уже далёкая от чистого изначального арийского культа: скорее, с большим правом её можно отнести к последующей «атлантической» культуре, так как мы на самом деле вновь обнаруживаем в «атлантических» свидетельствах множественные следы гинекократической темы.

Напротив, «полярный» крест, свастика, является символом ещё не искажённого такими смешениями изначального воззрения; следовательно, он может выступать истинно северным знаком в самом высоком смысле. И именно потому, что, как мы уже сказали, основной сутью этого символа является не изменчивость, но воздействие срединной точки, которому эта изменчивость остается подчинённой. На этом основании солнечный и огненный символизм, который равным образом содержит и свастика, приобретает совершенно иное значение, непосредственно связанное с ясным ураническим характером арийских и арийско–гиперборейских божеств и культов, с системой строгого патриархата у патрициев, со всем тем, что как в духе, так и в этике и в обычаях тождественно мужественности, истинной власти, порядку и космосу, торжествующему над хаосом.

По существу, в такой идейной взаимосвязи свастика могла бы действительно отсылать нас к некоему содержанию северной идеи, которое в высшем смысле может быть названо «классическим» и дорийским из–за причастности к этому духу центральности, внутреннего «олимпийского» превосходства, ясности в лоне этого «огня» и источения мощи. Согласно древнейшей традиции, у людей, предопредёленных для власти, должно быть видение небесного колеса: колеса, катящегося и покоряющего, а также совершающего начертание. Но одновременно это колесо воплощало и rita, то есть порядок, духовный арийский закон, представленный как божественная колесница в пути. Связь обоих этих понятий образует основополагающую идею самой самодвижущейся свастики: кружащегося, победоносного колеса, сотканного из света и огня, но, тем не менее, с непоколебимым спокойствием, неизменным, вечным постоянством в середине.

Вслед за тем, как в незапамятные времена исчезла северная прародина, воспоминание о ней перешло из истории в метаисторию, вследствие чего она приобрела характер исчезающей действительности, достижимой более не по внешним путям, но только через духовное делание. И так говорит уже Пиндар — путь к гипербореям нельзя найти ни по воде, ни посуху; он открывается лишь героям, которые, как Геракл, остались верными олимпийскому принципу. Так сообщает и Лао–Цзы — в таинственную область самого дальнего севера «нельзя проникнуть ни на корабле, ни на повозке, достичь ее можно лишь только полётом духа»; так, подобным же образом, говорится о Шамбале, гиперборейской Родине в тибетском предании: «она находится в моём духе».

Пожалуй, ничто иное, чем знак свастики, не может сегодня лучше указывать на этот внутренний путь — а именно, на путь способствования подъёму новых, глубоких внутренних сил Германии с вершины северной традиции. В индоарийской свастике уже содержится хорошее предзнаменование. Свастика фактически раскладывается как монограмма, составленная из букв, образующих формулу пожелания счастья su–asti, равнозначную латинской bene est или quod bonum faustumque sit — «Что есть хорошего и счастливого, да будет!». Лучшего символа нельзя было бы и найти, чтобы выразить уверенность в возрождении и значимость воли одной из великих рас–наследниц изначального гиперборейского властелина вопреки силам тьмы, которые намеревались было её одолеть.

Das Hakenkreuz als polares Symbol //Hochsсhule und Ausland, 1934/35