Дерево-жизнь

На Пасху из большого далека к Элеоноре приехал брат. Походил. Посмотрел на Лялика. Лялик, конечно, все ему про себя рассказал. Брат купил ящик водки и стал пить, обучая этому нехитрому мастерству всех желающих.

— Попить водки — надо, — говорил брат. — Ты, Лялик Евгеньевич, пойми: жизнь, она не идет прямо, она не товарный поезд. Растет она наподобие бузины — сразу и во все стороны.

— Бузина — не дерево, — замечал Лялик.

— Да уж, конечно, не дерево, — кивал головой брат. — Вот я, к примеру, стал недавно слепнуть. Что, ты думаешь, предпринялось за меня в жизни?

— Что? — спрашивал Лялик.

— Уехал, — сказал Заболот, — к чертовой маме.

— Хорошо, — говорил Лялик.

— Конечно, хорошо, — радовался обоюдному пониманию брат. — Приехал вот к тебе в дом, свою давнюю сестру проведать. Хорошо?

— Хорошо, — улыбался Лялик Евгеньевич.

— А что теперь? — спрашивал Заболот. — Скажи мне, деверь, мать твою за ногу.

— Оставайся, — разрешал муж сестры, — мы тебя любим.

— Да уж, конечно, любите, — стонал Заболот, прикрывая лицо руками, — еще б меня не любить, меня не любили только ленивые, а еще идиоты.

— Я не идиот, — говорил Лялик Евгеньевич озабоченно, — я скромный.

— Точно, — соглашался Заболот, — скромный. Идиот — я.

— Нет, — серьезно говорил Лялик, — ты тоже не идиот. Ты не бойся. Я тебе помогу.

В огороде инеем покрывалась зеленая многолетняя петрушка. Пьяный Заболот под осенним дождем в обнимку с Ляликом рвал ее на закуску. Ветер трепал им души, а низко стелющийся дым из флигелька окутывал жизнь непроходимой периной. Дни выдавались все питейные, все густые, непроницаемо плотные. Ночью спали они на одной кровати в обнимку. Элеонора боялась заходить к ним во флигелек.

Лялик Евгеньевич с восторгом и детской неподкупной радостью говорил Заболоту о своей жене. О том, какая она ласковая с ним бывала, и как это хорошо, и как это.

Заболот быстро худел, чувствовал красоту души и мира. Читал нараспев стихи, думал вслух и учил Лялика приемам перекрестной рифмовки и рукопашного боя.

С Элеонорой простились как-то ночью, когда Лялик Евгеньевич крепко и пьяно заснул.

— Уходишь, — тускло сказала Элеонора.

— Натюрлих, — ответил Заболот, — мне, сестра, на станцию, где раскинулось железнодорожное дерево и врастает в пространство душа.