Глава LII

ПЕРВОЕ ПОСЕЩЕНИЕ ГЭСТВИKСКОГО МОСТИКА

По прибытии Джонни Имса в дом графа Дегеста его встретила леди Джулия.

– Любезный мистер Имс! Не могу выразить вам, как я рада вас видеть.

После этого она всегда называла его Джоном и во все время его отпуска обращалась с ним необыкновенно ласково. Нет никакого сомнения, что такое расположение к Джонни со стороны леди Джулии образовалось вследствие его подвига с быком, – нельзя также сомневаться и в том, что чувство это было следствием надежды, что молодой человек будет мужем Лили Дель, но я, с своей стороны, полагаю, что нанесенные Кросби побои были самой могущественной причиной этого расположения и любви. Особы, – особливо скромные и рассудительные старые особы, как леди Джулия Дегест, – всегда держатся мирных теорий и ненавидят всякого рода насилие. Леди Джулия непременно осудила бы того, кто осмелился бы посоветовать Имсу сделать нападение на Кросби, несмотря на то, подвиги храбрости всегда бывают дороги для женского сердца, и женщина, как бы она ни была стара и рассудительна, понимает и оценивает всю справедливость, которая может быть оказана посредством хорошей потасовки. Леди Джулия, если бы ее вызвали на разговор об этом предмете раньше, без всякого сомнения, сказала бы Имсу, что он сделает важный проступок, поколотив мистера Кросби, но дело было сделано, и леди Джулия полюбила за это Джонни Имса.

– Идите, пожалуйста, наверх, Виккерс проводит вас в вашу комнату, брата моего вы найдете где-нибудь вблизи дома, стоит только выйти, я видела его с полчаса тому назад.

Джонни, однако же, приятнее было занять кресло перед камином и побеседовать с хозяйкой дома, и потому ни тот, ни другая не оставляли своих мест.

– Итак, вы получили место частного секретаря, – нравится ли вам ваша новая обязанность?

– Обязанность мне нравится. Я люблю трудиться, но откровенно вам скажу, леди Джулия, мне не нравится сэр Рэфль. Впрочем, мне не следовало бы говорить этого, потому что он такой задушевный друг вашего брата.

– Задушевный друг Теодора! Сэр Рэфль Бофль!

Леди Джулия выпрямилась и приняла серьезный вид, ей, как видно, очень, очень не понравилось известие, что граф Дегест имеет такого задушевного друга.

– По крайней мере, он на дню раза по четыре говорит мне это. В будущем сентябре он непременно хочет приехать сюда.

– Неужели он говорил вам это?

– В самом деле. Вы не поверите, какой он забавный! И опять же голос его звучит как треснувший колокол, – самый неприятный голос, какой едва ли вы слышали в своей жизни. При нем всегда надо быть настороже, а то сейчас же заставит сделать что-нибудь такое, что… что вовсе не прилично для джентльмена. Вы понимаете… то, что должен делать курьер.

– Уж не слишком ли вы боитесь за свое достоинство?

– Вовсе нет. Если лорд Дегест попросит меня подать ему башмаки, я сбегаю за ними в Гествик и ничего не подумаю об этом, я знаю, что он мне друг, он имеет право послать меня, но я отнюдь не намерен делать подобных вещей для сэра Рэфля Бофля.

– Подавать ему башмаки!

– Да, Фиц-Говард подавал, наконец и ему не понравилось.

– Какой это Фиц-Говард? Не племянник ли герцогини Сент Бонгэй?

– Племянник, или кузен, или что-нибудь в этом роде.

– Ах, боже мой! – сказала леди Джулия. – Какой ужасный человек!

В этом роде происходила беседа между Джонни и графиней. За обедом в тот раз никого не было, кроме графа, его сестры и их гостя. Граф встретил Джонни с величайшим радушием и беспрестанно выражал свое удовольствие, похлопывая молодого друга своего по спине и отпуская шутки довольно смешные, хотя и не совсем остроумные.

– Ну что, Джон, не поколотил ли еще кого-нибудь?

– Покуда никого.

– Не привез ли с собой колпака, чтобы спать в парке на траве?

– Нет, но я привез великолепную трость для быка, – сказал Джонни.

– Да, мой друг, – шутки в сторону, – сказал граф. – Придется продать его, а это меня сильно огорчает. Не знаю, что с ним сделалось: после того случая с ним просто невозможно справиться, недавно сшиб с ног Дарвеля! Скверно, очень скверно! Однако тебе надо одеться. Помнишь, каким ты пришел к обеду в тот день? Никогда я не забуду, как Крофтс выпучил глаза! Впрочем, отправляйся – до обеда остается всего двадцать минут, – а для вас, лондонцев, нужен по крайней мере час.

– Как частный секретарь, он имеет право на некоторое снисхождение, – сказала леди Джулия.

– И в самом деле! Я совсем позабыл. Сделайте одолжение, мистер частный секретарь, сегодня не задумывайтесь долго над великолепием вашего шейного банта, потому что за обедом, кроме нас, никого не будет. Этот случай представится вам завтра.

После этого Джонни был сдан на руки камердинеру и аккуратно через двадцать минут снова явился в гостиную.

Как скоро леди Джулия оставила их после обеда, граф приступил к объяснению своего плана предстоявшей кампании.

– Завтра приедет сюда сквайр со старшей племянницей, с сестрой вашей мисс Лили.

– Как? С Белл?

– Да, с Белл, если ее зовут Белл. Она тоже прехорошенькая девушка, даже не лучше ли своей сестры.

– Ну, об этом надобно подумать.

– Разумеется, кому что нравится. Они приедут сюда дня на три, на четыре. Леди Джулия приглашала мистрис Дель и Лили. Ах да, будет ли еще позволено мне называть ее просто по имени?

– Вот еще! Я бы желал иметь власть давать вам позволения.

– Так с завтрашнего дня начнется битва, которую ты должен выиграть. Мать и младшая сестра не приедут. Леди Джулия говорит, что это так и быть должно, что Лили, услышав о твоем приезде, не захочет приехать сюда. Не понимаю этого! В мое время молодые девицы как нельзя охотнее ездили туда, где надеялись встретиться со своими поклонниками, и право, через это они нисколько не были хуже нынешних девиц.

– Лили, верно, не потому не хочет приехать сюда, – сказал Имс.

– Так говорит леди Джулия, а она, сколько мне известно, никогда не ошибается в делах подобного рода. Она говорит, что гораздо больше можно иметь шансов, если ты будешь ездить туда, чем оставаться здесь, в одном доме с ней. Если бы я вздумал ухаживать за какой-нибудь девушкой, то, разумеется, приятнее было бы, если бы она была поближе ко мне, находилась бы со мной в одном доме. Мне кажется, лучше этого ничего не может быть в мире. У нас составились бы танцы и тому подобное. Но что же делать? Я не мог заставить ее приехать сюда.

– Кто же говорит об этом! Разумеется, не могли.

– Леди Джулия полагает, что в этом ничего еще нет дурного. Ты должен съездить туда, и постарайся, если можно, склонить мать на свою сторону. Я говорю, как понимаю, ты, пожалуйста, не сердись на меня.

– Можете быть уверены, что никогда не рассержусь.

– Я полагаю, что она все еще любит этого Кросби. Конечно, после его низкого поступка она не может любить его очень нежно, это в натуральном порядке вещей, – но она, я знаю, затрудняется признаться, что любит тебя лучше, чем любила его. Вот это-то признание и нужно вынудить.

– Я хочу, чтобы она призналась, что согласна быть моей женой… со временем.

– А если она согласится, так ты будешь требовать, чтобы время это не было отдаленным, не так ли? Я убежден, что ты уговоришь ее. Бедная девушка! Зачем ей сокрушать свое сердце, когда такой молодец, как ты, с большою радостью готов сделать ее счастливою женщиной?

В этом роде граф говорил Имсу, пока последний почти совсем убедился, что на его пути исчезли все затруднения. «Возможное ли дело, – спрашивал Джонни самого себя, ложась спать, – что через две недели Лили Дель согласится видеть во мне своего будущего мужа?» Потом он вспомнил день, в который Кросби с двумя дочерями мистрис Дель приезжал в дом его матери, когда Джонни, в душе своей, переполненной горечью, дал себе клятву считать Кросби вечным врагом. После того дела приняли у Джонни благоприятный оборот, и он перестал уже питать к Кросби сильную злобу. На платформе Паддингтонской станции он покончил с ним все расчеты. Джонни чувствовал, что, если Лили примет его предложение, он в состоянии будет пожать руку Кросби. Этот эпизод в его жизни и в жизни Лили был очень грустный, но он приучил бы себя смотреть на прошедшее без сожаления, лишь бы только Лили убедилась, что судьба, наконец, наделила ее лучшим из двух ее поклонников.

– Я боюсь, что она не в состоянии будет забыть его, – говорил Джонни графу.

– Напротив, – отвечал граф, – она будет рада забыть его, если ты сумеешь принудить ее начать эту попытку. Само собой разумеется, сначала это было очень больно и обидно – весь свет узнал об этом, но, бедная девушка, – не убивать же ей себя во всю свою жизнь из-за этого! Если ты будешь действовать с некоторою уверенностью, то я нисколько не сомневаюсь в твоем успехе. На твоей стороне все – и сквайр, и мать, и вообще все и всё.

Слыша такие слова, мог ли Джонни не надеяться и не быть уверенным? В то время как он уютно сидел перед камином своей спальни, он решил, что все будет так, как сказано графом. Но на другое утро, когда он встал и дрожал после холодной ванны, в нем уже не было той уверенности. «Разумеется, я пойду к ней, – говорил он самому себе. – И откровенно расскажу ей все, но я заранее знаю, что она ответит: она скажет, что не может позабыть его». И в чувствах его уже не было такого дружелюбия к Кросби, как накануне.

В первый день по приезде Джонни не сделал визита в Малый дом. Положено было, что лучше сначала встретить сквайра и Белл и отложить этот визит до другого дня.

– Поезжай, когда хочешь, – сказал граф, – пока ты здесь, к твоим услугам всегда готов карий жеребчик.

– Я схожу повидаться с матерью, – сказал Джонни, – только сегодня жеребца не возьму. Если позволите взять его завтра, я поеду в Оллингтон.

И Джонни отправился в Гествик пешком.

Он знал каждый клочок земли, по которой шел, помнил все изгороди, ворота и поля с самого раннего своего детства. И теперь, проходя мимо знакомых мест, он не мог не оглянуться назад и припомнить те мысли, которые занимали его во время ранних прогулок. На одной из страниц этого рассказа я уже заметил, что прогулки возмужалого человека не сопровождаются таким множеством дум и размышлений, как прогулки мальчика. Джонни еще в ранней поре своей жизни приучен был к мысли, что свет будет суров к нему, что он должен надеяться на свои собственные усилия и что эти усилия, к сожалению, не будут поддерживаться обширностью его дарований. Не знаю, чтобы кто-нибудь говорил ему, что он лишен дарований, но он, частью от своей собственной скромности и частью, без всякого сомнения, от излишней недоверчивости к нему матери, усвоил понятие, что он не так остр и способен, как другие мальчики. Способности развились в нем уже гораздо позже, чем у многих молодых людей. Он не рос в теплице, прислонясь к стене, обращенной к солнцу. До открытия места в управлении сбора податей ему представлялись самые скромные карьеры, да и теми он не сумел воспользоваться. Он хотел сделаться помощником учителя в коммерческом училище, находившемся не в весьма цветущем состоянии, но, к несчастью, оказался слабым в арифметике. Открывался случай поступить в кожевенные кладовые господ Базеля и Нигскина, но эти джентльмены требовали платы, а всякая плата подобного рода была не по силам его матери. Вдова Имс со слезами упрашивала городского стряпчего подать Джонни руку помощи и сделать из него писца, но стряпчий нашел, что мистер Джонни Имс туповат. В течение тех дней, скучных, ничего не приносивших, ничего не обещавших дней, в которые Джонни скитался по Гествикским полям, что составляло его единственное развлечение, и сочинял стихи в честь Лили Дель, которых ничей глаз, кроме его самого, не видел, он считал себя бременем, задаром тяготившим землю. Никто, по-видимому, не нуждался в нем. Мать заботилась пристроить его куда-нибудь, но эти заботы казались ему только желанием от него отделаться. По целым часам он строил воздушные замки, мечтая об удивительных успехах в жизни, и среди этих замков и успехов Лили Дель всегда занимала место на первом плане. Из месяца в месяц он носил в своем воображении ту же самую историю и оставался доволен таким идеальным счастьем. Не обладай он этой способностью, какое бы утешение мог он найти в своей жизни? Бывают юноши, которые находят удовольствие в занятиях, которые углубляются в книги и отдыхают среди произведений своего ума, с Джонни этого не было. Он не любил заниматься. Прочитать роман было для него в те дни тяжелым трудом, стихов он читал мало, но он запоминал все прочитанное. Он создал для себя свой собственный роман, хотя на вид был юноша весьма неромантичный, он бродил по Гествикским лесам со множеством дум, которых не знали даже самые близкие его приятели. Все это припомнил он теперь, когда медленно шел к своему родному старому дому, он шел очень медленно, пробираясь околицей, через леса, по узкой тропинке, которая вела к деревянному пешеходному мостику, перекинутому через небольшой ручеек. Джонни остановился у середины доски, служившей перилами, и стер на этом месте образовавшийся мох. Тут до сих пор сохранилось грубо вырезанное слово «Лили». Он вырезал это слово, будучи еще ребенком.

«Не пойдет ли она со мной прогуляться сюда и не позволит ли показать ей это слово», – сказал он самому себе.

Потом он вынул перочинный ножик, очистил буквы и, облокотясь на доску, начал смотреть на струившуюся внизу воду. Как прекрасно пошли его дела! Как удивительно прекрасно! И к чему все это послужит, если Лили не будет женой его? В те дни, когда он стоял на этом мостике и вырезал имя любимой девочки, все, по-видимому, смотрели на него, как на тяжелое бремя, так и сам он смотрел на себя. Теперь ему многие завидовали, многие уважали его, подавали руку, – люди, занимающие в обществе весьма почетные места. В свои старинные прогулки, приближаясь к Гествикскому господскому дому, – всегда, впрочем, держась от него поодаль, из боязни, что сердитый старый лорд увидит его и разбранит, – он вовсе не мечтал, что с этим сердитым старым лордом будет находиться в дружеских отношениях, что он будет поверять этому лорду все свои мысли и чувства более, чем всякому другому живому существу, а между тем это было так на самом деле. Сердитый старый лорд объявил, что денежный дар должен принадлежать ему, все равно, выйдет ли за него Лили Дель или нет.

– Дело это кончено, – сказал лорд, вынув из кармана пачку известных бумаг, – получай с них дивиденды, когда придет время.

Когда Джонни стал отказываться (при настоящих обстоятельствах ему ничего не оставалось больше делать, как только отказаться), сердитый лорд довольно грубо приказал ему молчать, прибавив, что по возвращении в Лондон его заставят подавать сапоги Рэфлю Бофлю. Таким образом разговор быстро перешел на сэра Рэфля, над которым они смеялись от души. Если он приедет сюда в сентябре, мистер Джонни, или в каком-нибудь другом месяце, ты смело можешь надеть мне на голову дурацкий колпак. Как не помнить! Как не удивляться тому, что люди делают из себя таких пошлых глупцов? Все это передумал Джонни, облокотясь на перила пешеходного мостика. Он припомнил каждое слово, припомнил множество слов, ранних слов, сказанных годы тому назад, наводивших на него уныние относительно перспективы его жизни. Все его друзья и знакомые как будто сговорились в предсказаниях ему, что дорога в свет для него закрыта и что он никогда не будет в силах заработать себе хлеб. Теперь же он находился в самых благоприятных обстоятельствах, находился в числе людей, которых свет решился беречь и лелеять. И к чему послужит все это, если Лили не согласится разделить его счастья? Когда он вырезывал это имя, его любовь к Лили была одной лишь идеей. Теперь идея эта обратилась в действительность, и по всей вероятности, в действительность самую тяжелую, самую убийственную. Если это так, если таков должен быть результат его сватовства, то прежние дни его, дни мечтаний и грез, не были ли лучше настоящих его дней, дней успеха?

Был час пополудни, когда он вошел в дом матери и застал ее и сестру свою во встревоженном и озабоченном состоянии.

– Неужели ты не знаешь, Джон, что мы едем сегодня на обед к лорду Дегесту? – спросила мать после первых объятий и приветствий.

Но Джонни решительно не знал, ему не говорили об этом ни граф, ни леди Джулия.

– Как же! Едем, – продолжала мистрис Имс. – Это так любезно с их стороны. – Но, Джон, много уже лет, как я не бывала в их доме, и теперь чувствую какую-то неловкость. Вскоре после замужества я раз обедала там и после того никогда не бывала.

– Это сделано не графом, а леди Джулией, я так думаю, – сказала Мэри Имс.

– Это великодушнейшая женщина в мире, – сказал Джонни.

– В самом деле?! А все говорят, что она такая сварливая.

– Говорят потому, что не знают ее. Если бы меня спросили, которая из знакомых мне женщин добрее всех, я бы, нисколько не задумываясь, сказала – леди Джулия Дегест.

– Да, потому что они тебя любят, – заметила мать. – Ты спас жизнь милорда, благодаря Провидению.

– Это ничего не значит. Вы спросите доктора Крофтса. Он знает их так же хорошо, как я.

– Доктор Крофтс женится на Белл Дель, – сказала Мэри, и разговор о совершенствах леди Джулии и уважении, которое внушал к себе граф, принял совсем другое направление.

– Крофтс женится на Белл! – воскликнул Джонни, с унынием подумав о счастье доктора, предложение которого было принято так скоро, тогда как он домогался того же самого с постоянством Иакова.

– Да, – сказала Мэри, – говорят, что она отказала своему кузену Бернарду и что поэтому сквайр отнимает у них дом. Ты знаешь, ведь они переезжают в Гествик?

– Это я знаю, но не верю, что сквайр отнимает у них дом.

– Зачем же им переезжать? Зачем им оставлять такое очаровательное место?

– За которое они ничего не платили! – прибавила мистрис Имс.

– Я не знаю, почему они выезжают, но уверен, что сквайр их не гонит и во всяком случае не станет их стеснять из-за отказа Бернарду.

Сквайр вызвался содействовать Джонни в его искательстве, и потому Джонни старался защитить его.

– Он весьма суровый человек, – сказала мистрис Имс. – И говорят, что после несчастья Лили он начал обходиться с ними еще грубее, но, сколько мне известно, Лили тут не виновата.

– Бедная Лили! – сказала Мэри. – Мне ее жаль. На ее месте я бы не знала, как показаться мне в люди, право бы, не знала.

– Почему же ей не показываться? – спросил Джонни сердитым тоном. – Чего ей стыдиться? Я не могу понять того недоброжелательства, которое женщины питают друг к другу.

– Тут вовсе нет недоброжелательства, ты напрасно говоришь подобные вещи, – сказала Мэри в свою защиту. – Во всяком случае для девушки весьма неприятно быть обманутой. Всему свету известно, что она была за него помолвлена.

– Всему свету известно также…

Джонни не хотел договорить, что всему свету известно также, что Кросби за его подлость получил славную потасовку. Он не хотел говорить об этом даже перед матерью и сестрой. Всему свету было известно это, всему свету, который интересовался этим делом, кроме самой Лили Дель. Никто еще не говорил Лили Дель о происшествии на паддингтонской станции железной дороги, и Джонни радовался за скромность своих друзей.

– Конечно, ведь ты ее защитник, – сказала Мэри. – Я ничего дурного не сказала и не думала говорить. Разумеется, это было несчастье.

– А мне кажется величайшим счастьем для нее, что она не вышла замуж за такого мерзавца, как…

– О, Джон! – воскликнула мистрис Имс.

– Извините, мама. Я, впрочем, не считаю за брань, назвав подобного человека мерзавцем. Не стоит, право, говорить о нем. Мне ненавистно даже само имя его. Я возненавидел его с первого раза, как увидел, и по его наружности угадывал, что он негодяй. Я не верю ни одному слову, что сквайр сердится на них из-за него, напротив, мне положительно известно, что он вовсе не сердится. Итак, Белл выходит замуж за доктора Крофтса!

– Тут нет ни малейшего сомнения, – сказала Мэри. – Говорят, что Бернард Дель отправляется со своим полком.

После этого Джонни объяснил матери, в чем состоят обязанности частного секретаря, и свое намерение оставить дом мистрис Ропер.

– Полагаю, для тебя подобный дом неприличен? – спросила мистрис Имс.

– По правде сказать, особенно неприличного не нахожу. Там есть люди… Впрочем, мама, вы не подумайте, что повышение по службе заставляет меня важничать. Я не хочу жить лучше того, как мы жили в доме мистрис Ропер, но она приняла к себе людей, которые очень неприятны. Там, например, живут мистер и мистрис Люпексы.

И Джонни сделал коротенькое описание их жизни, но ни слова не сказал об Амелии Ропер. Амелия Ропер не показывалась в Гествике, чего он боялся одно время, и потому при настоящем случае не считал за нужное знакомить свою мать с этим эпизодом своей жизни.

По возвращении в дом графа Дегеста Джонни узнал, что туда приехали уже мистер Дель и его племянница. Они сидели с леди Джулией в утренней гостиной, лорд Дегест стоял у камина и о чем-то говорил. Очутясь между ними, Имс ощущал чрезвычайно неловкое положение, как будто все знали, что его выписали из Лондона нарочно для объяснения в любви, да и действительно все об этом знали. Белл, хотя ей никто не говорил, была уверена в этом наравне с другими.

– А вот и принц матадоров, – сказал граф.

– Нет, милорд, этот титул принадлежит вам, я только ваш первый помощник.

Джонни старался казаться веселым, но его взгляды обнаруживали застенчивость, так что, подавая сквайру руку, он должен был сделать усилие, чтобы взглянуть в лицо старика.

– Очень рад вас видеть, Джон, – сказал сквайр, – очень рад.

– Я тоже очень рада, – сказала Белл. – Нам приятно было слышать о вашем повышении на службе.

– Надеюсь, мистрис Дель в добром здравии, – сказал Джонни, – и Лили?

Последнее слово произнесено было с очевидным для всех усилием.

– Моя сестра была очень нездорова, больна скарлатиной, но поправилась очень быстро, и теперь почти совсем здорова. Она будет очень рада вас видеть, если вы придете к нам.

– Да, я буду у вас непременно, – сказал Джонни.

– Неугодно ли, мисс Дель, я покажу вам вашу комнату? – сказала леди Джулия.

Разговор был прерван, и вместе с тем исчезла в Джонни вся неловкость.