VIII
Три дня спустя Хафыз-Тыква пришел в имение. Он нашел управляющего в амбаре. Веяли семена кливлендского хлопка для весеннего посева. Хафыз-Тыква, заложив руки за спину, степенно остановился в воротах амбара, уверенный, что здесь, как и везде, ему обеспечено должное уважение.
— Бог в помощь! — важно проговорил Хафыз-Тыква. Ясин-ага обернулся, увидел его светлость имама и, забыв о семенах, поспешил ему навстречу. «Неспроста это, неспроста их светлость имам пожаловал в имение в такое необычное время», — подумал он и церемонно приветствовал Хафыза.
— Добро пожаловать, господин имам!
— Благодарю.
Ясин-ага, сложив перед собой руки, вопросительно смотрел на имама, ожидая его приказаний. А Хафыз потупил задумчивый взгляд в землю и покусывал губы.
— Пожалуйста, пройдемте в мою комнату! — предложил Ясин-ага.
Батраки, веявшие на ветру деревянными вилами семена хлопка, бросили работу и смотрели на них.
— Рамазан здесь? — спросил Хафыз-Тыква.
— Нет. Пошел в город… Вам что-нибудь нужно? Хафыз-Тыква с опаской огляделся по сторонам.
— И Музафер-бея тоже нет дома?
— Нет.
— Когда вернется?
— На днях должен быть. Что-нибудь случилось? Хафыз-Тыква тяжело вздохнул.
— И не говори, Ясин-ага! Ужасно, просто ужасно! Ясин-ага тревожно заглянул в глаза Хафыза с немым вопросом.
— Уповаем на всевышнего, дорогой, — сказал Хафыз-Тыква. — Так значит, Музафер-бей скоро пожалует в имение?
— Ждем, должен приехать. Но кто скажет, когда.
Ясин-ага был привязан к этому благословенному человеку… Но что же все-таки могло случиться? Что это за ужасная вещь, в которую имам не желает посвящать его? Ясин-ага хорошо знал, что благословенный имам сторонится дел мирских, занят делами богоугодными. Он изредка заглядывал в деревенскую кофейню, забирался в уголок и, перебирая четки, не торопясь потягивал кофе. А сегодня Хафыз прежде всего спросил о Рамазане. Значит, дело связано с Рамазаном. Ну, а что ужасного мог натворить Рамазан? Курил гашиш, проигрался в карты, приволокнулся за какой-нибудь юбкой? Все это давно известно. И уж совсем непонятно, зачем скрывать это от него, Ясина?
— Пожалуйте в мою комнату, выпьем по чашечке кофе, — предложил Ясин, беря имама под руку. Хафыз не сопротивлялся.
Управляющий имением ютился в крошечной, в одно окно, комнатушке — той самой, где он жил еще при отце Музафер-бея. Служанка Гюлизар, приходившая в имение, когда наезжал Музафер-бей, несколько раз в день подметала здесь, убирала постель Ясина-ага, наводила в комнате порядок.
Они остановились у дверей. Ясин-ага повернулся к каменному господскому дому и крикнул:
— Гюлиза-а-а-р!
— Слушаю, Ясин-ага!
— Принеси ключ!
Сверкая голыми ногами, подбежала тридцатилетняя, дебелая Гюлизар, туго затянутая в узкое платье, откровенно подчеркивавшее формы ее дородного тела.
У Хафыза-Тыквы перехватило дыхание. Он поднял глаза, чтобы не видеть широких бедер женщины, но невольно потер руки, вместо того чтобы просто сложить их вместе, как приличествовало бы имаму, творящему молитву. Опасаясь как бы Ясин-ага не заметил всего этого, он погладил свою короткую бородку и громко призвал благословение на этот дом.
Гюлизар отворила дверь, и они вошли в маленькую чистую комнатку, застеленную расшитым цветными узорами ковром. Литографии священной Мекки и благословенной Медины[29], изображения всевышнего и его пророков почти закрывали стены…
Хафыз сел на кровать Ясина-ага. Он не сводил глаз с Гюлизар и молил аллаха, чтобы тот удалил Ясина-ага из комнаты. Но Ясин-ага не собирался уходить. Он достал из шкафа пачку сигарет, и Хафыз про себя пожелал ему провалиться вместе с ними. «Вот бесстыжий, — злился Хафыз-Тыква, — выйти не может. Ничего бы с ним не случилось, не умер бы, если б оставил имама с Гюлизар. А рожа-то! Семьдесят пять лет, а не усыхает, толстый боров…»
Ясин-ага чиркнул спичкой, предложил Хафызу прикурить и обернулся к женщине:
— Ну, сестрица Гюлизар… К нам пожаловал его светлость. Мы не отказались бы от чашечки кофе… Что вы скажете, имам-эфенди?
Гюлизар засуетилась.
— Как изволят ханым, — ответил Хафыз. — Мы вверяем себя ей.
— Гюлизар благочестивая девушка, любит сделать благое дело…
— Это зачтется ей, — закивал Хафыз. — Разве легко стать любимым рабом аллаха?
Гюлизар достала из шкафа спиртовку, джезвэ[30], чашки. И все это легко, проворно… Она вышла, но скоро вернулась за спичками. Хафыз сидел теперь спиной к ней и не мог ее видеть. Он сделал вид, что ему что-то понадобилось, и обернулся. Она сидела на корточках и что-то искала на нижней полке буфета. Короткий подол не закрывал ног. Хафызу захотелось обернуться еще раз и смотреть на нее долго, не отрываясь, и даже подойти к ней.
— Принеси спички, Гюлизар! «Боже мой! Можно сойти с ума».
Гюлизар принесла спички, положила коробок на кровать и отошла.
Хафыз повернулся:
— Не так ли, Гюлизар?
— Что вы сказали, дядюшка? — не поняла Гюлизар.
— Я говорю: не так ли?
— О чем это вы?
Хафыз снова обернулся:
— О чем? Разве ты не слышала?
На этот раз обернулся и Ясин-ага и, увидев неприкрытые ноги Гюлизар, нахмурился. «Бесстыжая баба, совсем совесть потеряла! И это перед таким благословенным человеком? Передо мной — еще куда ни шло, но перед таким человеком…»
— Гюлизар, дай-ка воды, доченька, — попросил Ясин-ага.
Гюлизар налила из графина воды и подошла к Ясину-ага. Он принял стакан, и ей стало не по себе от его гневного взгляда. Она хорошо знала этот взгляд. Нужно очень рассердить Ясина-ага, чтобы он смотрел так. Вот точно так же он посмотрел на нее однажды ночью. Он позвал ее, а она долго не откликалась: устала, и ей не хотелось вылезать из-под одеяла. А когда, наконец, вошла к нему, он посмотрел вот таким же взглядом.
Ясин-ага выпил воду и, передавая стакан, еще раз сурово взглянул на нее из-под косматых бровей.
Говорил Хафыз:
— …Служить любимым рабам всевышнего — самое наиблагое из всех дел. Такие слуги желанны и любимы богом. Не правда ли, Ясин-ага?
Управляющий покачал головой:
— Правильно говоришь, очень правильно… Разве можно в этом сомневаться?
Хафыз достал черные четки, опустил глаза и принялся неторопливо перебирать бусины. Он думал о Гюлизар. Немного погодя Гюлизар принесла кофе в больших чашках. Хафыз не поднимал глаз. Он уставился на ноги Гюлизар и подумал, что у нее, должно быть, бархатная кожа. Ясин-ага перехватил взгляд имама и жестом приказал женщине поторопиться с кофе. Гюлизар поставила поднос на кровать и удалилась.
— Прошу вас, почтеннейший эфенди, — сказал Ясин-ага. — Ваш кофе совсем остынет.
Хафыз очнулся.
— Да, да, благодарствуйте…
Он взял чашку, поднес ее к своим толстым губам.
«Ох… Гюлизар! Да будет она так же хороша, как это кофе…»
Зачем пожаловал Хафыз? Что это за страшное дело привело сюда самого имама? Эта мысль не давала покоя управляющему. Спросить же напрямик было как-то неловко. Он не сомневался, что речь пойдет о Рамазане. Но что мог натворить этот парень? Карты, гашиш, женщины — все это ерунда… Но что же тогда?
Вдруг Хафыз сказал:
— С парнем творится что-то неладное!
Ясин-ага не понял:
— С каким парнем?
— С Рамазаном.
— С нашим Рамазаном?
— Да, с вашим Рамазаном.
— Что же с ним творится, мой добродетель?
Хафыз сделал вид, что не слышит вопроса, и, опустив глаза, снова уставился в одну точку.
Ясин-ага боялся потревожить имама и не приставал с расспросами. Допив свой кофе, он отнес пустую чашку и, осторожно ступая, вернулся, сел на край кровати.
О чем так глубоко задумался имам-эфенди? Конечно, о чем-то очень важном…
Но вот Хафыз заговорил, медленно, отчеканивая каждое слово:
— Сидели мы на зеленом, как изумруд, лугу. Журчал ручей, пели соловьи, кружились горные ласточки, летали перепелки, разгуливали куропатки, павлины… Я сидел вот как сейчас, а Рамазан-эфенди напротив, понурив голову, грустно смотрел на меня. Я спросил: «Чем опечален ты, сын мой, о чем грустишь?» А он только вздохнул да посмотрел на меня полными слез глазами, и эти глаза в слезах ранили мое сердце!
Хафыз умолк.
— Дай-то бог, чтобы все было хорошо! — вздохнул Ясин-ага.
А Хафыз дрожащим голосом продолжал:
— Меня, говорит, принимают за бездельника, никто не считается со мной. Я круглый сирота. Никому нет дела до меня — ни дяде, ни Ясину-ага.
Ясин-ага хотел было возразить, почувствовав упрек в словах имама, но Хафыз остановил его.
— Послушай-ка, что было дальше, — тихим, важным голосом продолжал имам. — Так вот, едва он это сказал, как до нашего слуха донесся слабый вздох и — клянусь аллахом! — в ответ ему застонали горы и камни. Задрожал я как осиновый лист, оглянулся, и вдруг — о, чудо! — что ты думаешь, вижу…
Ясин-ага сидел с широко раскрытыми глазами.
— …Стоит передо мной седобородый старец в зеленых одеждах… И двинулся он ко мне, и положил руку на плечо мое, да так тряхнул, что чуть дух из меня не вышиб.
Волнение Ясина-ага достигло предела.
— Ну, а были при нем дервишский посох, секира, чаша? — спросил он.
— Конечно, были!
— Так это святой Хызыр, да будет благословенно имя его!
Лицо Хафыза-эфенди расплылось в улыбке.
— Да будь благословен и ты, Ясин! Ты догадался!
Ясин-ага довольно улыбнулся:
— Благодаря тебе и аллаху… Чего-чего, а уж это…
— Слушай же, что было дальше. «Имам-эфенди, — молвил старец, — слушай меня хорошенько и да исполни божественную волю всевышнего, а она такова: тотчас найди дядю раба моего Рамазана и передай ему, что пророк Махди[31] явится в мир от рода племянника Музафер-бея. А посему пусть оный Музафер не теряет времени и женит племянника своего на Гюллю, дочери вербовщика Джемшира»…
И Хафыз-Тыква впился страшным взглядом в Ясина-ага, а тот, ошеломленный, во все глаза смотрел на имама.
Прервав томительную минуту, Хафыз спросил:
— Есть у вербовщика Джемшира дочь, которую зовут Гюллю? Говори, есть?
— Есть, — дрожащим от страха голосом ответил Ясин-ага.
— Ха, тогда все верно, Ясин, все верно…
— Только вот о чем хочу я тебя спросить, — поборов волнение, сказал Ясин-ага.
— Спрашивай.
— Святой Хызыр наказывал тебе передать все это Музафер-бею? А не пропадет сила этого знамения оттого, что ты посвятил меня, недостойного, в волю аллаха?
— Молчи, неосторожный! Грех так говорить… Что значит пропадет сила знамения? Что ж, по-твоему, божественная воля всевышнего — мошенничество? Ты оскверняешь религию, коль думаешь, что сила ее может пропасть! Кайся, кайся, грешник, моли о прощении!
Ясин-ага принялся бормотать себе под нос молитву. И все-таки ему не верилось, что пророк Махди явится в мир от рода какого-то плюгавого пьяницы и гашишника. И Ясин-ага гнал от себя это сомнение и клял каналью шайтана, поколебавшего в нем твердую веру в аллаха. Ну конечно, конечно, — сокрушался Ясин-ага. — Вечером в комнате опять была Гюлизар. Хотя он и совершил омовение, но… Должно быть, омовение нельзя делать холодной водой. Наверняка оттого-то проклятый шайтан и поселился в нем и посеял это сомнение.
Ясин-ага нахмурился. И тотчас представил себе шайтана, черного, с рогами. Шайтан показывал ему длинный красный язык, смеялся и приговаривал: «Не верь! Не верь!» Мало того, шайтан прыгнул на большой нос имама, потом на макушку, на одно плечо, на другое…
Ясин-ага взмахнул рукой и отогнал гнусное видение.
— Благодарю тебя за доброту… — сказал он Хафызу. — Так вот оно значит как! А почему бы и не быть этому? — совсем бодро заключил он. — Аллах всемогущ!
— Ты сообщишь мне, когда прибудет Музафер-бей! — приказал Хафыз.
— Хорошо, имам-эфенди.
Залоглу сразу вырос в его глазах. Пророк Махди явится в мир от его рода? От пьяницы, картежника, насильника, совершающего всякие недозволенные проступки… И, оказывается, это возможно.
И потом эта дочь Джемшира… Допустим, имам-эфенди знает Джемшира, ну а дочь? Откуда имаму знать о девчонке? Ясин и сам-то не знал, что у Джемшира есть дочь. Да, да, конечно, это знамение, божественное знамение! Ведь не мог же солгать такой благословенный, уважаемый человек, посланник самого господа в деревне. Да и зачем ему лгать? Какая в этом необходимость? Ведь почтенный имам ровно ничем не обязан Рамазану.
И вспомнив, что даже пустое подозрение — тяжкий грех, Ясин-ага заставил себя не думать больше об этом. Оставалась еще одна проблема. Дочь Джемшира, конечно, работала, и, наверно, на фабрике, среди мужчин. А там девушки не очень-то строгого поведения. Конечно, работала. Ясин-ага знал, что Джемшир заставлял работать всех своих детей от четырех жен и даже самих жен, летом — в поле, зимой — на фабрике. Фабричная работница, не любимая аллахом раба — жена благородного бея… — Ясин-ага покачал головой.
— Почтеннейший… — робко произнес он. — Извините меня, но я подумал…
— Я слушаю тебя, Ясин-ага.
— Я подумал… Что там ни говори, а ведь Рамазан-эфенди из благородных… А она не любимая аллахом рабыня, работающая в поле и на фабрике…
Хафыз вспылил:
— Глупец, дано ли нам, грешникам, знать, кто любим, а кто не любим аллахом?
Ясин-ага судорожно глотнул, когда, сказав это, Хафыз в страшном гневе вскочил с кровати и, направляясь к двери, бросил:
— Как только прибудет Музафер-бей, не теряй времени.
— Слушаюсь, ваша милость, слушаюсь, — закивал он.
— Все это надо сделать без промедлений, божественная воля всевышнего и святых пророков должна быть выполнена. Иначе… — И он опять посмотрел на Ясина-ага так, что тот съежился от страха. Потом Хафыз-Тыква повернулся и вышел.
Ясин-ага замер у дверей в почтительном поклоне.
Вот уже семьдесят лет он только и слышит от хаджи и ходжей[32], что, когда настанет конец света, явится пророк Махди и наведет порядок в разрушенном мире. Сорок лет среди людей будут царить мир и справедливость, волк с ягненком станут друзьями, кругом зацветут розовые кущи… После этого мир постепенно придет в упадок, человеческий род захиреет, и настанет день страшного суда. Ясин-ага верил, что все случится именно так, он только не мог себе представить, что пророк Махди явится миру от рода полоумного нечестивца, когда у всевышнего есть столько приближенных к нему хаджи и ходжей, ученых богословов не только в его священных чертогах, но и во всех уголках земли. И хотя имам-эфенди сказал: «Глупец, дано ли нам, грешникам, знать, кто любим, кто не любим аллахом?», все-таки… Кто знает, может, он говорил правду? Что не подвластно могуществу всевышнего, держащего огромную Землю на рогах вола?
Ясин-ага отошел от двери, достал из сундука четки из девяноста девяти бусин, которыми обычно пользовался во время теравиха[33], и сел, поджав под себя ноги, на то место, где только что сидел имам. Так он просидел дотемна, задумавшись и перебирая четки, когда в комнату, бесшумно, как тень, вошла Гюлизар и зажгла лампу. Увидев согнутую, молчаливую фигуру Ясина, она решила, что Хафыз-Тыква заколдовал его. Гюлизар подошла и положила руку ему на плечо:
— Что с тобой? Или Хафыз-Тыква околдовал?
Ясин вздрогнул:
— Отойди, отойди!
Гюлизар усмехнулась:
— Ах, отойди? Хорошо же… А помнишь, умолял — приди!
— Черт бы тебя побрал, прости меня господи! — закричал Ясин-ага.
Гюлизар вспыхнула и вышла из комнаты. «Позови меня еще раз — приду я к тебе, как же», — бросила она с порога.
Ясин-ага снова закрыл глаза.
Где-то вдалеке затарахтел автомобиль. Шум мотора становился все громче. Но Ясин-ага так отрешился от всего земного, что не слышал, как грузовик остановился возле дома, как в комнату вошел Залоглу.
Залоглу подошел к Ясину-ага и потряс его за плечо.
— Дядюшка!
В дверях появилась Гюлизар.
— Оставь его в покое, Рамазан-эфенди, оставь…
Залоглу обернулся:
— Это почему же?
— Его заколдовал Хафыз-Тыква!
Ясин-ага вскочил на ноги. Гюлизар метнулась к двери.
— Вон отсюда, подлая! Будь ты проклята! — закричал он вслед Гюлизар и захлопнул за ней дверь.
Залоглу первый раз видел управляющего таким странным, очень странным, совсем не похожим на себя, задумчивым, тихим и, кажется, даже немного растерянным…
Ясин-ага положил четки в сундук, вернулся, сел на кровать. И только тогда поднял глаза на Залоглу. Заметив у него в руках книгу, спросил:
— Что это?
— «Битва у Драконовой крепости».
— Хазрета Али?
— Да.
— Ну, и зачем она тебе?
— Да так. Купил тебе…
— Мне?
Залоглу кивнул: «Конечно…»
— Чего это тебе взбрело в голову? Раньше ты не догадывался о таких вещах. А ну-ка покажи…
Залоглу протянул ему книгу:
— Вы уж совсем меня никчемным считаете. Разве мне не дозволено позаботиться о вас? Так ли уж я плох?
Ясин-ага вспомнил, что Залоглу будет отцом пророка Махди, и переменил тему разговора:
— Прекрасно, сын мой, прекрасно. Ну, а где же мы все-таки сегодня гуляли?
— С чего бы это мне гулять? — сказал Залоглу, не поднимая глаз.
— Водки-заботки не хлебнули?
— Нет, дорогой…
— Почему?
— Не знаю. Смотреть на нее не могу последнее время, в горло не идет…
Ясин-ага покосился на Залоглу. «Всегда пил, как боров. Должно быть, аллах и вправду взялся наставить парня на путь истинный… Всемогущ аллах, вдохнувший душу в яйцо!»
Ясин-ага спросил, не виделся ли он с имамом-эфенди, но Залоглу сделал вид, что не понял вопроса.
— С каким имамом?
— С нашим, с каким же еще.
— Нет, давно не виделся. А почему ты спрашиваешь? Что-нибудь случилось?
— Нет ничего. Я так просто спросил… — сказал Ясин-ага.
— Я уже давно не видел его, но имам-то наш, оказывается, и в самом деле благословенный!
— Это почему же?
— Зашел я в книжную лавку купить тебе эту вот книгу, слышу разговор. Я прислушался, оказывается, речь идет о нашем имаме. Протиснулся я поближе… Ну, всего-то я и не запомнил. Однако слава о нем по всей земле идет. Теперь уж я никогда не ослушаюсь нашего имама-эфенди… Оказывается, он даром предвидения обладает, люди говорят: «постигший» аллаха. Мы вот его своим имамом считаем, а там люди уверяли, будто он совершает намаз и в другой деревне!..
— Это верно, — подтвердил Ясин-ага. — Я тоже об этом слышал.
— Никогда теперь не буду называть его Тыквой…
— И поклянешься?
— Клянусь. Никогда, ни за что. Ведь он обижается, правда, дядюшка?
— А как же! Земля и небо держатся на уважении к таким людям.
— А иначе настанет конец света, да?
— Конечно, настанет. Но это будет еще не скоро. Всевышний сказал: я не знаю, когда лягу, и тысячу раз не знаю, сколько еще останусь…
Залоглу задумчиво произнес:
— Я очень горжусь этим.
— Чем?
— Тем, что он имам нашей деревни. Я сказал им: тот, о ком вы говорите, имам нашей деревни. Они сразу предложили мне стул, заказали кофе, ух… Помилуй бог, говорят, будьте повнимательней к благословенному. Он, говорят, больше недели нигде не остается. А когда я сказал, что он у нас живет уже два года, все только рты разинули от удивления. Потом переглянулись и говорят: если это верно, то неспроста он у вас так задерживается…
Ясин-ага утвердительно покачал головой.
Да, видение имама-эфенди было не пустым. И Рамазан был не простым человеком. Так значит, слава об имаме идет по всей стране? И хотя он не остается нигде больше недели, здесь, у них в деревне, он живет уже два года и, похоже, никуда не собирается и на будущее. Не иначе, как он ждет пришествия пророка Махди. Господь ниспослал ему свое откровение.
А что если они подстроили все это с Рамазаном? Но вот ведь в лавке-то говорят… Парень уверяет, что давно не виделся с имамом. Да и какой им расчет шутить над Ясином? Уже немолодой имам — божий человек, он на душу такого тяжкого греха не примет: говорить неправду о явлении пророка Махди.
И опять Ясина-ага стал обольщать шайтан. Ясин сотворил про себя молитву и попросил об отпущении грехов.
Вошла Гюлизар с подносом и поставила его на кровать. Лицо у нее было хмурое — глаза сердиты, брови сдвинуты.
— Не хотела приносить, ну да ладно…
— Девушка, доченька моя, — проговорил Ясин-ага. — В жизни каждого бывают счастливые минуты и бывают такие, что упаси господи!.. — Он повернулся к Залоглу: «Не так ли, Рамазан-эфенди?» Рамазан грустно согласился, а Гюлизар спросила:
— Что я могу сказать, эфенди?
— Ты сама знаешь, что ты должна сказать!
Залоглу насторожился, уловив в словах Ясина притворную строгость. «…Неужели Ясин-ага… — мелькнуло у Залоглу. — Ох и хитрец же этот Ясин-ага, живет как истинный мусульманин, ни перед кем не преклоняется».
— Не болтай зря, — прикрикнул Ясин-ага на служанку, хотя та не вымолвила ни слова, — подай-ка чего-нибудь поесть Рамазану-эфенди. Пожалуйста, Рамазан-эфенди, прошу!
Они поели и выпили кофе, который приготовила им Гюлизар. Потом Залоглу при желтом свете пятилинейной керосиновой лампы стал читать Ясину-ага «Битву у Драконовой крепости».
Ясин-ага так увлекся, что забыл обо всем на свете: и об имаме, и о пророке Махди, и об отце пророка… В наиболее волнующих местах Ясин-ага входил в экстаз, ему не сиделось на месте, и он возбужденно кричал: «Убей, убей его, Али!»
Залоглу кончил читать в полночь. Ясин-ага выглядел таким уставшим, словно он сам, плечо к плечу со святым Али, дрался с язычниками и размахивал мечом. Вытерев платком выступивший на лбу пот, он вздохнул: «Эх, меня не было рядом с благословенным!»
— Мы заслужили по чашечке кофе, Рамазан-эфенди, не так ли?
Ясин поднялся.
— Заслужили, дядюшка, и вправду заслужили… — поднялся и Залоглу.
— Нет, нет, ты не беспокойся, я сам сварю! — предупредительно сказал Ясин-ага и подумал: «Не заставлять же отца пророка Махди варить кофе!»
Залоглу не стал спорить. Было видно, что дела идут на лад. Ясин-ага клюнул на удочку Хафыза-Тыквы… Об одном сожалел Залоглу: ему так и не удалось увидеть девушку. По дороге в имение он заглянул в дом Джемшира, спросил Хамзу, хотя хорошо знал, что в такой ранний час того не бывает дома. Да ему и не нужен был Хамза — ему хотелось увидеть Гюллю. Гюллю, конечно, была дома. Но она даже не вышла. Она любит другого. Нет, это невозможно, Хамза не допустил бы такого. Но ведь она должна была быть дома, она не могла быть на фабрике. Залоглу старался вспомнить, когда Гюллю кончает работать. А может, она просто не могла выйти, мылась, например, и поэтому не могла выйти открыть ему. Или в тот вечер он недостаточно ясно выразил глазами свои чувства?
Вдруг его охватил страх. Даже если дядя даст свое согласие на его брак с Гюллю и он женится на ней, допустит ли Музафер-бей, чтобы такая красивая девушка принадлежала одному ему, Рамазану? Да и сможет ли Гюллю остаться равнодушной к такому красавцу-мужчине, как его дядя Музафер-бей?
Залоглу посмотрел на Ясина. Ясин-ага не сводил глаз с джезвэ, в котором варился кофе. Он думал, не рассказать ли Залоглу о видении Хафыза. Ведь имам-эфенди не запрещал ему этого. Если бы имам-эфенди пожелал, чтобы Залоглу оставался в неведении, он предупредил бы его, Ясина. Ну, а Музафер-бей был не таким уж верующим, чтобы прислушиваться к подобным вещам. Он бы не поверил. Ему все равно, явится или не явится пророк Махди от рода его племянника. «Ох-хо-хо…» — вздохнул Ясин-ага. Всевышний так одарил славного Музафера своей милостью, даровал богатство, сделал его могущественным. А он даже в праздники не молится, не соблюдает поста. Теперь ему больше чем кому-либо должно проводить жизнь в молитве и послушании, жениться на непорочной, благородной девушке и подумать о наследнике.
Но тут он подумал, что ведь и суетная жизнь Музафер-бея — тоже воля всевышнего, потому что все-таки от рода его племянника явится миру пророк Махди…
Кофе в джезвэ поднялось шапкой. Ясин-ага сразу забыл о Музафер-бее и прочем, налил кофе в чашечки и с подносом в руках направился к Залоглу.
— Какие же все-таки подлецы живут на белом свете, — сказал Залоглу.
Ясин-ага поставил поднос с кофе перед Залоглу и уселся на свое место.
— Да вот сегодня, — продолжал Залоглу в ответ на приподнятые брови Ясина-ага, — в кофейне рассказали одну историю, так у меня в голове помутилось… Разве это совместимо с мусульманством, дядюшка?
— Э-эх, много вокруг нас есть такого, что несовместимо с мусульманством…
— Но не настолько же!
— О чем это ты, Залоглу?
— Один тип увивался за женой своего племянника!
Ясин-ага сморщился:
— Вот проклятый… Ну и что? — он прихлебнул кофе.
— Ну, и застал их как-то племянник вдвоем, выхватил револьвер и…
— Ба-бах! Молодец парень!
— Уничтожать таких — наш долг, не так ли, дядюшка?
— Долг и святая обязанность… Всевышний возложил это бремя на каждого слугу своего.
— Вот мой дядюшка, это человек! — сказал Залоглу, подбираясь к самому главному.
Ясин-ага подумал о Музафер-бее, потом о Рамазане, затем о дочери вербовщика Джемшира Гюллю, о святом Махди. «Музафер-бей развратник, чего греха таить, но не такой безбожник, чтобы зариться на мать святого Махди», — успокоил себя Ясин-ага, а вслух сказал:
— Да разве есть еще такой человек, как твой дядя? Он, конечно, да сохранит его аллах, слаб по части женского пола, но…
— Не позарится же он на жену своего племянника! — возмутился Залоглу.
Шумно прихлебывая кофе из чашки, Ясин-ага устремил пристальный взгляд на Залоглу. Залоглу рассмеялся:
— Чего ты на меня так смотришь?
Ясин-ага покачал головой:
— Тебе предстоит важное дело, сын мой.
— Что за дело?
— Очень, очень важное дело!
— Хорошо, но скажи, какое?
С видом, с каким поверяют великую тайну, Ясин-ага прошептал:
— Только не обмолвись, от кого ты узнал об этом… Нашему имаму, благословенному имаму, явилось видение о тебе…
— Обо мне?.. Дай бог, к добру.
— К добру сын мой, благодарение аллаху… — И Ясин-ага, сильно преувеличивая, рассказал об откровении, снизошедшем на имама.
Залоглу слушал с широко раскрытыми глазами. Испуганный, будто раздавленный тяжестью обрушившегося на него известия, он молча смотрел на Ясина.
— Хорошо, дядюшка, — проговорил он наконец, — но ведь дочь вербовщика Джемшира — простая девушка, работает на фабрике…
— Ты хочешь сказать, — перебил его Ясин-ага, — что она «не любимая аллахом рабыня», не так ли? — И Ясин-ага улыбнулся. — Глупец, дано ли нам, грешникам, знать, кто любим и кто не любим всевышним?
— Это, конечно, так. Но какое дело моему дяде до всевышнего? — уныло спросил Залоглу.