Глава 8. Менгедда

4111 год Бивня, начало лета, равнина Менгедда

— Они празднуют, радуясь почестям, оказанным моему дяде, — сказал граф Атьеаури, ведя Келлхуса через толпу пьяных северян.

Галеоты предпочитали кожаные, украшенные примитивными изображениями животных палатки с треугольной крышей и тяжелыми деревянными рамами. Поскольку растяжки для таких палаток не требовались, их ставили вплотную друг к другу вокруг центрального костра. Атьеаури провел Келлхуса через несколько таких кругов, отвечая на расспросы князя о внешности, традициях и обычаях галеотов. Сперва это раздражало Атьеаури, но вскоре молодой граф уже сиял от гордости и изумления, пораженный не только своеобразием и благородством своего народа, но и тем, что сам начал по-новому это осознавать. Подобно множеству других людей, он никогда особо не задумывался над тем, кто он такой или что он такое.

Келлхус знал, что Коифус Атьеаури никогда не забудет их прогулку.

«Так легко и одновременно так трудно…»

Келлхус избрал кратчайший путь. Он получил важные базовые знания о культуре народа, к которому принадлежал Саубон, и заручился доверием его не по годам развитого племянника. Он знал, что теперь Атьеаури будет глядеть на князя Атритау как на друга, более того — как на человека, рядом с которым он становится мудрее.

Постепенно они протолкались в огороженный круг, превосходивший все прочие и по своему размеру, и по степени опьянения находившихся там людей. На дальней стороне круга Келлхус заметил поднятое знамя с Красным Львом, гербом дома Коифусов. Атьеаури стал пробираться к нему, ругая и понося соотечественников. Но когда они очутились неподалеку от костра, граф остановился.

— Вот, вам это будет интересно, — сказал он, усмехаясь.

Перед костром было расчищено значительное пространство, где стояли лицом друг к другу два галеота, полуголые, тяжело дышащие, и держали в руках по два посоха каждый. Келлхус понял, что концы этих посохов привязаны кожаными ремнями к запястьям борющихся. Вцепившись в отполированное дерево, они давили друг на дружку; белые торсы и загорелые руки бугрились от напряжения мышц. Зрители подбадривали их криками.

Внезапно тот, который стоял ближе к Келлхусу, левой рукой рванул шест на себя, и его противник, споткнувшись, полетел вперед. Затем они заплясали вокруг огня, тяжело дыша, дергая за шесты, толкая их, делая все что угодно, лишь бы уронить противника на утоптанную землю.

Тот, что был покрупнее, пошатнулся, и в какой-то момент казалось, будто он сейчас упадет в костер. Толпа ахнула и разразилась воплями, когда он восстановил равновесие у самой границы огненного столба. На его коротко стриженных густых волосах показался язычок пламени; это зрелище вызвало взрыв хохота. Боец дернулся и выругался. Было похоже, что он сейчас запаникует, но тут кто-то плеснул ему на голову не то пивом, не то медом. Снова смех, перемежаемый криками о том, что это, дескать, не по правилам.

Атьеаури сдавленно хохотнул, потом повернулся к Келлхусу.

— Эти двое действительно ненавидят друг друга, — крикнул он, стараясь перекрыть гомон голосов. — Они жаждут не серебра, им нужно избить или обжечь противника.

— Что это такое?

— Мы называем это «гандоки», «тени». Чтобы победить своего гандоки, свою тень, ты должен уронить его на землю.

Атьеаури непринужденно рассмеялся. Смех человека, полностью уверенного в себе.

— Чурки, — добавил он, используя общепринятый уничижительный термин, обозначающий всех не-норсирайцев, — они думают, что мы, галеоты, народ, не знающий утонченности, — так же и женщины говорят о мужчинах! Но гандоки доказывает, что это не совсем верно.

И тут внезапно, словно появившись из воздуха, между ними очутился Сарцелл, в тех же бело-золотых одеяниях, что были на нем в амфитеатре.

— Князь, — произнес он, отвесив поклон Келлхусу.

Атьеаури резко повернулся.

— Что вы здесь делаете?

Шрайский рыцарь рассмеялся, глядя на графа большими глазами с неимоверно длинными ресницами.

— Полагаю, то же, что и вы. Я хотел посоветоваться с князем Келлхусом.

— Вы следили за нами! — возмутился Атьеаури.

— Ну что вы… — отозвалась тварь, притворяясь оскорбленной. — Я знал, что найду его здесь, наслаждающегося щедростью Ведущего Битву.

Он скептически оглядел нетрезвую толпу.

Атьеаури посмотрел на Келлхуса; в его взгляде, пульсе, даже в самом дыхании чувствовалось едва скрываемое отвращение. Келлхус понял, что граф считает Сарцелла изнеженным и самовлюбленным типом, особенно отталкивающим представителем вида, который он давно научился презирать. Вполне возможно, что изначально Кутий Сарцелл был именно таким: самодовольным кастовым дворянином. Но Сарцелл — настоящий Сарцелл — мертв. А то, что стояло перед ними в его обличье, было чародейской тварью, невероятно хорошо обученным животным. Оно убило Сарцелла и присвоило все, чем он обладал. Оно украло у шрайского рыцаря даже смерть.

Невозможно представить себе более совершенного убийства.

— Тогда ладно, — сказал молодой граф, отводя взгляд.

Кажется, он был немного сбит с толку.

— Позвольте мне перемолвиться парой слов с рыцарем-командором, — попросил Келлхус.

Атьеаури скривился, но все же дал согласие и сказал, что будет ждать его у шатра Саубона.

— Беги, маленький, — сказал Сарцелл, когда граф принялся прокладывать себе дорогу через толпу галдящих соотечественников.

Раздался пронзительный вопль. Келлхус увидел, что рослый гандоки споткнулся и упал под ударами нескольких галеотов, выскочивших из круга зрителей. Но кричал не он, а его противник. Келлхус успел заметить упавшего за частоколом темных ног: кожа, вспухшая волдырями от ожога, в правое плечо и руку врезались дымящиеся угли…

Другие ринулись на защиту гандоки… Сверкнул нож. На утоптанную землю плеснуло кровью.

Келлхус взглянул на Сарцелла; тот стоял не дыша, поглощенный зрелищем драки. Зрачки расширены. Дыхание прерывистое. Пульс учащенный…

«Ему свойственны непроизвольные реакции».

Келлхус заметил, что правая рука твари задержалась у паха, словно борясь с непреодолимым порывом немедленно заняться мастурбацией. Большой палец поглаживал указательный.

Еще один крик.

Тварь, называющая себя Сарцеллом, явственно дрожала от сдерживаемого пыла. И Келлхус понял, чего жаждут эти твари. Безумно жаждут.

Из всех примитивных животных влечений, вредно влияющих на интеллект, ничто не могло сравниться по силе с плотским вожделением. В какой-то мере оно питало почти каждую мысль, служило поводом почти каждого действия. Именно это и делало Серве такой бесценной. Любой мужчина у костра Ксинема — кроме скюльвенда, — сам того не осознавая, чувствовал, что наилучший способ поухаживать за ней — угодить Келлхусу. И они ухаживали за девушкой, поскольку ничего не могли с собой поделать.

Но Сарцелл — теперь это было ясно — жаждал другой разновидности совокуплений. Той, что несет страдания. Шпионы-оборотни, как и шранки, постоянно мечтали отыметь кого-нибудь ножом. У них был один изготовитель, превративший этих продажных тварей в своих рабов и отточивший их, словно наконечник копья.

Консульт.

— Галеоты, — с грубой ухмылкой заметил Сарцелл, — вечно режут друг другу глотки и убивают слабейших в собственном стаде.

Драка вскоре была пресечена гневной тирадой графа Анфирига. Троих окровавленных людей поспешно унесли прочь от костра.

— «Они борются, — сказал Келлхус, цитируя Айнри Сейена, — сами не зная за что. Потому они кричат о злодействе и обвиняют других в том, что те стоят у них на пути…»

Консульт каким-то образом узнал, что он сыграл важную роль в разоблачении Скеаоса. Они не знали только, было ли его участие случайным. Если они заподозрили, что Келлхус способен видеть их шпионов, то вынуждены будут выбирать между нависшей угрозой разоблачения и необходимостью понять, что именно позволяет ему различать оборотней. «Я должен пройти по лезвию бритвы и превратить себя в загадку, которую им придется решать…»

Келлхус несколько мгновений смотрел на тварь в упор. Когда та сделала вид, что хмурится, он сказал:

— Извините, пожалуйста… С вами что-то странное… С вашим лицом.

— Вы именно поэтому так смотрели на меня в амфитеатре?

На краткий миг Келлхус открылся легиону, стоящему перед ним. Ему требовалась информация. Ему необходимо было знать, а это означало, что следует показать свою слабость, уязвимость…

«Этот Сарцелл — новый».

— Что, было настолько заметно? — спросил Келлхус. — Прошу прощения… Я размышлял о том, что вы сказали мне той ночью в горах Унарас, в разрушенном святилище… Вы произвели на меня сильное впечатление.

— И что же я сказал?

«Оно признается в своей неосведомленности, как это сделал бы любой человек, которому нечего скрывать… Эта тварь хорошо натаскана».

— А вы не помните?

Тварь пожала плечами.

— Я много что говорил.

И добавила, ухмыльнувшись:

— У меня красивый голос…

Келлхус напустил на себя недовольный вид.

— Вы что, играете со мной? Вы затеяли какую-то игру?

Поддельное лицо сжалось, изображая хмурую гримасу.

— Вовсе нет, уверяю вас. Так что именно я сказал?

— Вы сказали, будто что-то произошло, — с опаской начал Келлхус. — Кажется, что-то про бесконечный… голод.

По лицу твари пробежала судорога — неразличимая для глаз рожденных в миру.

— Да-да, — продолжал Келлхус. — Бесконечный голод…

— Ну и что?

Едва заметное повышение тона.

— Вы сказали мне, что вы не тот, кем кажетесь. Сказали, что вы — не шрайский рыцарь.

Еще одна судорога, как будто паук откликается на колебания, пробежавшие по его паутине.

«Эту тварь можно читать».

— Вы это отрицаете? — спросил Келлхус. — Вы хотите сказать, что не помните этого?

Лицо стало бесстрастным.

— Что еще я сказал?

«Оно сбито с толку… Не знает, что делать».

— Такое, во что я просто не мог поверить. Вы сказали, что вам поручено наблюдать за адептом Завета и что для этого вы соблазнили его любовницу, Эсменет. Вы сказали, что мне грозит страшная опасность, что ваши хозяева думают, будто я приложил руку к некоему бедствию, произошедшему при императорском дворе. Вы сказали, что готовы помочь…

Складки и морщинки, образовывавшие выражение лица, сложились в сеть тончайших трещинок, словно втягивали в себя влажный ночной воздух.

— А я сказал, почему во всем этом сознаюсь?

— Потому что хотели того же… Вы что, вправду ничего не помните?

— Помню.

— Тогда как это понимать? Отчего вы сделались таким… таким застенчивым? Вы не похожи на себя прежнего.

— Возможно, я передумал.

Вот так. За считаные секунды Келлхус удостоверился в справедливости своих гипотез относительно того, чем интересуется Консульт, и выяснил, как читать эти создания. Но что важнее всего, он заронил мысль о предательстве. Они ведь спросят себя: откуда Келлхус мог это все узнать, если не от изначального Сарцелла? Каковы бы ни были их намерения, Консульт целиком и полностью зависит от конспирации. Один отступник может погубить все. Если они усомнятся в надежности своих полевых агентов, шпионов-оборотней, то вынуждены будут ограничить их автономность и действовать намного осторожнее.

Иными словами, им придется уступить товар, в котором Келлхус нуждался сильнее всего, — время. Время, необходимое для того, чтобы подчинить Священное воинство. Время, необходимое для того, чтобы отыскать Анасуримбора Моэнгхуса.

Он был одним из Обученных, дунианином, и следовал по кратчайшему пути. Логосу.

Окружающие заговорили громче; Келлхус и Сарцелл дружно взглянули в сторону костра. Какой-то рослый гесиндальмен с волосами, собранными в узел, вскинул шесты гандоки к ночному небу, вызывая новых бойцов. Тварь, именующая себя Сарцеллом, рассмеялась, схватила Келлхуса за руку и втащила в круг. Толпа снова зашумела.

«Оно мне поверило».

Что это с ее стороны — импровизация? Или действие, продиктованное паникой? Или именно так тварь и собиралась поступить изначально? О том, чтобы отказаться от брошенного вызова, не могло быть и речи — во всяком случае, здесь, среди этих воинственных людей. Если он потеряет лицо, результат будет сокрушительным.

Они разделись, омываемые жаром костра: Келлхус — до льняного килта, который носил под синей шелковой рясой, Сарцелл — догола, на манер нансурских атлетов. Галеоты принялись осыпать его насмешками, но твари, похоже, было безразлично. Они встали, оценивая друг дружку, пока двое агмундрменов привязывали шесты к их запястьям. Гесиндальмен подергал шесты, проверяя, крепко ли они держатся, а затем, даже не взглянув на участников, выкрикнул:

— Га-а-а-ндох!

Тень.

Они закружились, придерживая края шестов; тела отливали желтым в свете костра. Толпа, продолжавшая реветь, отошла на второй план, а потом и вовсе исчезла, и осталось одно-единственное существо, Сарцелл, занимающее одно-единственное место…

Келлхус.

Узлы мышц, перетекающих под блестевшей в свете костра кожей; многие закреплены и соединены между собою не так, как у людей. Широко открытые глаза смотрят со сжатого в кулак лица, наблюдают, изучают. Ровный пульс. Набухший фаллос затвердевает. Рот, состоящий из тонких пальцев, шевелится, говорит…

— Мы стары, Анасуримбор, очень, очень стары. А в этом мире возраст — сила.

Келлхус понял, что связался со зверем, с чем-то, порожденным, если верить Ахкеймиону, в недрах Голготтерата. Мерзость, созданная Древней Наукой, Текне… Вероятности переплетались, словно ветви, на открытом воздухе невероятного.

— Многие, — прошипела тварь, — пытались сыграть в ту игру, в которую сейчас играешь ты.

Проще всего было бы проиграть, но слабость вызывает презрение и провоцирует агрессию.

— За тысячу лет у нас были тысячи тысяч врагов, и мы превратили их сердца в сгустки боли, их страны — в пустыню, их шкуры — в накидки…

Но побеждать эту тварь слишком опасно.

— Это произошло со всеми, Анасуримбор, и ты — не исключение.

Нужно сохранить некое равновесие. Но как?

Келлхус толкнул правый шест и отвел левый, пытаясь заставить Сарцелла потерять равновесие. Безрезультатно. С тем же успехом он мог попробовать опрокинуть быка. У твари сверхъестественные рефлексы, к тому же она сильна — очень сильна.

Келлхус изменил тактику, мысленно пересматривая различные варианты. Тварь, именуемая Сарцеллом, ухмылялась; теперь его фаллос поднимался к животу, изгибаясь, словно лук. Келлхус знал, что способность испытывать плотское возбуждение от битвы или состязания высоко почитается среди нансурцев.

«Насколько она сильна?»

Келлхус налег на шесты, расставив локти, как будто держал ручки тачки, и толкнул. Сарцелл скопировал его стойку. Мышцы напряглись, взбугрились, кожа заблестела, словно смазанная маслом. Ясеневые шесты затрещали.

— Кто ты? — выдохнул Келлхус.

Сарцелл заворчал, опустил руки и рванул шесты. Келлхус полетел вперед. В тот миг, когда он потерял равновесие, тварь резко развернулась, словно швыряя невидимый диск. Келлхус вскинул оба шеста и удержался на ногах. Противники заплясали по площадке, дергая и толкая, отвечая на каждое действие противодействием, и каждый был идеальной тенью другого…

В промежутках между ударами сердца Келлхус следил за перемещением центра равновесия твари, некой точки, примерно отмеченной вершиной ее эрегированного члена. Он наблюдал за повторами, опознавал приемы, проверял догадки, непрерывно анализируя вероятности исхода этой игры и разнообразные последовательности движений. Он держал себя в пределах элегантного, но ограниченного набора движений, провоцируя тварь на привычные, рефлекторные ответы…

— Чего ты хочешь? — крикнул он.

А затем принялся импровизировать.

Почти из приседа он швырнул шест, вскинув левую руку, и одновременно с силой ткнул тварь правым шестом. Правая рука Сарцелла ударилась об землю; он согнулся, и его отшвырнуло назад. На миг тварь сделалась похожа на человека, отброшенного падающим валуном…

Тварь оттолкнулась от земли и попыталась сделать сальто. Келлхус рванул шесты, добиваясь, чтобы та упала на живот. Но тварь исхитрилась и успела подтянуть левую ногу коленом к груди. Ее правая нога попала в костер…

В воздух взметнулась туча пепла и углей — не для того, чтобы ослепить Келлхуса, а для того, чтобы заслонить их обоих от наблюдающих галеотов…

Тварь раскинула руки и попыталась пнуть Келлхуса. Келлхус заблокировал удар голенью — раз, другой…

«Оно собирается убить меня…» Несчастный случай во время варварской игры.

Келлхус рывком скрестил руки, на третьем ударе поймав ногу твари шестами. На миг он получил преимущество в равновесии. Он толкнул шесты, окунув голую тварь в золотые языки пламени…

«Возможно, если я нанесу ущерб…»

Затем он дернул тварь на себя.

Это было ошибкой. Сарцелл, невредимый, приземлился после прыжка и, продолжая движение, с нечеловеческой силой толкнул Келлхуса, впечатав его в толпу галеотов. Дважды Келлхус едва не упал; затем он врезался спиной во что-то тяжелое — в каркас шатра. Шатер с треском рухнул и накрыл их обоих. Они оказались в темноте, скрытые от чужих глаз, — именно здесь, как понял Келлхус, тварь и намеревалась его убить.

«Это пора прекращать!»

Он встал покрепче, ухватился за шесты, нырнул вперед и стремительно развернулся; Сарцелл по дуге взмыл в воздух. Изумление твари длилось всего секунду; в следующий миг она уже умудрилась пинком сломать шест… Келлхус с силой ударил тварь об землю.

И та стала человеком, скользким от пота, тяжело дышащим.

Кто-то из галеотов ворвался в снесенный шатер, спотыкаясь в темноте и громко требуя принести факелы. За ним последовали другие. Они увидели Сарцелла, стоящего на четвереньках у ног Келлхуса. Пораженные галеоты разразились криками, восхваляя Келлхуса.

«Что я наделал, отец?»

Галеоты отвязывали шесты от запястий Келлхуса, хлопали его по спине и клялись, что в жизни не видели ничего подобного, — а Келлхус не мог оторвать взгляд от Сарцелла, медленно поднимавшегося на ноги.

У него должны быть переломаны кости. Но теперь Келлхус знал, что у этой твари нет костей. На их месте хрящи.

Как у акулы.

Саубон смотрел, как Атьеаури в ужасе глядит на кости, разбросанные по земляному полу. Шатер был маленьким — куда меньше, чем яркие шатры других Великих Имен. Под красно-синей крышей хватало места лишь для видавшей виды походной койки и небольшого стола, за которым и сидел галеотский принц с чашей вина…

Снаружи орали и хохотали перебравшие гуляки.

— Но он здесь, дядя, — сказал молодой граф Гаэнри. — Он ждет…

— Отошли его! — крикнул Саубон.

Он искренне любил племянника и всякий раз, глядя на него, видел отражение обожаемой сестры. Она защищала его от отца. Она любила его, пока была жива…

Но знала ли она его?

«Куссалт знал…»

— Но, дядя, вы же просили…

— Меня не волнует, что я просил!

— Я не понимаю… Что случилось?

Что за жизнь, когда тебя знает один-единственный человек — тот, кого ты ненавидишь! Саубон вскочил с места и схватил племянника за плечи. Как ему хотелось сказать правду, признаться во всем этому мальчику, этому мужчине с глазами его сестры — ее плоти и крови! Но Атьеаури — не она… Он не знает его.

А если бы знал — презирал бы.

— Я не могу! Не могу допустить, чтобы он видел меня таким! Как ты не понимаешь?!

«Никто не должен знать! Никто!»

— Каким?

— Вот таким! — прорычал Саубон, отталкивая парня.

Атьеаури удержался на ногах и остался стоять, словно онемев — и обидевшись на дядю. Он должен чувствовать себя оскорбленным, подумал Саубон. Он — граф Гаэнри, один из самых могущественных людей в Галеоте. Он должен быть сейчас в ярости, а не в смятении…

Шевелящиеся губы Куссалта. «Я хочу, чтобы ты знал, как я тебя ненавижу…»

— Просто отошли его! — выкрикнул Саубон.

— Как вам будет угодно, — пробормотал племянник.

Он еще раз бросил взгляд на кости, лезущие из земли, и вышел, откинув кожаный полог.

Кости. Словно множество маленьких бивней.

«Никто! Даже он!»

Хотя было уже поздно, о сне не могло идти и речи. Теперь, когда Верхний Айнон и Багряные Шпили вновь присоединились к Священному воинству, Элеазару казалось, будто он проспал несколько месяцев. Ибо что такое сон, если не оторванность от мира? Полное неведение.

Чтобы исправить это, Элеазар отправил Ийока, своего главного шпиона, трудиться, как только их паланкины опустились на землю равнины Менгедда. Надлежало обследовать поле битвы, состоявшейся пять дней назад, расспросить очевидцев, определить, какую тактику использовали кишаурим и как айнрити сумели взять над ними верх. Кроме того, следовало выйти на связь с осведомителями, которых Багряные Шпили внедрили в Священное воинство, и расспросить еще и их, чтобы восстановить общий ход событий за время продвижения по землям язычников. К тому же оставался открытым вопрос об этих новых шпионах кишаурим.

Безликих шпионах. Шпионах без Метки.

Элеазар, прохаживаясь, ждал Ийока у своего шатра, а его секретари и джавреги-телохранители наблюдали за великим магистром с почтительного расстояния. После недель, проведенных в паланкине, Элеазара воротило от замкнутых пространств. Казалось, будто полотняные стены давят на него.

Через некоторое время Ийок вынырнул из темноты — вурдалак в темно-красном одеянии.

— Идем со мной, — велел ему Элеазар.

— Прямо через лагерь?

— Боишься беспорядков? — с некоторым скептицизмом поинтересовался великий магистр. — Я думаю, теперь, потеряв столько людей стараниями кишаурим, они будут ценить присутствие святотатцев.

— Да нет… Я просто подумал, что вместо этого мы могли бы посетить руины. Говорят, Менгедда старше, чем Ша…

— А, Ийок Любитель Древностей! — Элеазар рассмеялся. — Я уже начал было забывать…

Сам он не питал ни малейшего интереса к развалинам, более того, считал любовь к древностям изъяном характера, подобающим разве что адептам Завета, но сейчас отнесся к слабости Ийока на удивление снисходительно. Кроме того, он решил, что, когда размышляешь о собственном выживании, мертвые — далеко не худшая компания.

Велев телохранителям держаться сзади, Элеазар, позвав Ийока, зашагал в темноту.

— Ну и что ты нашел? — спросил он.

— После того как мы осветили поле, — сказал Ийок, — все встало на свои места…

Мимо пронесли факел, и лишенные пигмента глаза шпиона на миг вспыхнули красным.

— Очень это тревожно — видеть работу колдунов без Метки. Я уж и подзабыл…

— Вот еще одна причина так рисковать, Ийок — возможность сокрушить Псухе…

Колдовство, которое они не в состоянии увидеть. Метафизика, которую они не в состоянии постичь… Есть ли для чародея большее зло?

— Да, правда, — неуверенно согласился шпион. — Итак, что нам известно: согласно докладам, как галеотов, так и всех прочих, принц Саубон в одиночку отразил атаку койяури падиражди…

— Впечатляюще, — протянул Элеазар.

— Так же впечатляюще, как и невероятно, — отозвался неизменно скептичный Ийок. — Что, в общем, несущественно. Важно то, что шрайские рыцари погнались за фаним. Именно это, я думаю, и оказалось решающим фактором.

— Как так?

— Обожженная земля свидетельствует, что атака Готиана началась не от войск Саубона, стоявших на краю ложбины, а шагов на семьдесят дальше… Я думаю, отступающие койяури заслонили шрайских рыцарей от кишаурим… Рыцари находились всего шагах в ста, когда безглазые начали Бичевать их.

— Значит, они применяли Бичевание?

Ийок кивнул.

— Я бы сказал, да. И, возможно, еще и Плети.

— Так это были секондарии или терциарии?

— И те, и другие, — отозвался глава шпионов, — и, возможно, даже один-два примария… Очень жаль, что мы не додумались разместить наблюдателей среди норсирайцев: не считая того, что мы видели десять лет назад, мы ничего больше не знаем про них. И, к сожалению, никто, похоже, не ведает, кто именно из кишаурим был здесь — даже высокопоставленные кианские пленники.

Элеазар кивнул.

— Да, было бы неплохо узнать имена… И все-таки дюжина кишаурим мертва, Ийок. Дюжина!

Колдунов Трех Морей недаром называли Немногими. Кишаурим, если верить осведомителям в Шайме и Ненсифоне, могли выставить от ста до ста двадцати колдунов высокого ранга — примерно столько же, сколько и Багряные Шпили. Для тех, кто ведет счет на тысячи, потеря двенадцати человек вряд ли покажется значительной, и Элеазар не сомневался, что многие в Священном воинстве, в особенности среди шрайских рыцарей, скрипят зубами при мысли о том, скольких они потеряли ради победы над столь малочисленным противником. Но для тех, кто, как колдуны, считает десятками, уничтожение двенадцати было катастрофой — или поистине славной победой.

— Это потрясающее достижение, — согласился Ийок.

Он жестом указал на Людей Бивня, снующих вокруг; Элеазар подумал, что это, вероятно, зрители, возвращающиеся после совета Великих и Малых Имен.

— И судя по тому, что я успел узнать, солдаты более чем смутно осознают его значение.

«Оно и к лучшему», — подумал Элеазар. Как странно, что жестокость и ликование могут так сочетаться.

— В таком случае, — торжественно заявил он, — это и будет нашей стратегией. Мы будем сохранять свои жизни любой ценой, позволив этим псам и дальше убивать столько кишаурим, сколько они смогут.

Магистр сделал паузу и подождал, пока Ийок соизволит на него посмотреть.

— Мы должны беречь себя для Шайме.

Сколько раз он обсуждал этот вопрос с Ийоком и прочими? Все соглашались, что Псухе при всей ее силе все-таки ниже мистической магии. В открытом противостоянии с кишаурим Багряные Шпили, несомненно, победят. Но скольким из них придется умереть? И какие силы останутся у Багряных Шпилей после этого? Победу, которая низведет их до статуса Малой школы, нельзя считать таковой.

Они должны не просто победить кишаурим — они должны стереть их с лица земли. Но какой бы безумной ни была его жажда мести, Элеазар не собирался ради этого губить собственную школу.

— Мудрая линия поведения, великий магистр, — сказал Ийок. — Но я опасаюсь, что в следующей стычке айнрити уже не проявят себя так хорошо.

— Почему?

— Кишаурим шли пешком, скрываясь от снабженных хорами лучников и арбалетчиков Саубона. Однако все равно странно, что они приблизились без кавалерийского эскорта…

— Они шли в открытую? Но я всегда считал, что их обычная тактика — бить из-за спин атакующей конницы…

— Именно так утверждают специалисты, работающие на императора.

— Самонадеянность, — сказал Элеазар. — Всякий раз, когда они схватывались с Нансурией, им приходилось иметь дело с Имперским Сайком. А тогда они знали, что мы в нескольких днях пути, около Южных Врат.

— Так, значит, они отбросили предосторожности, потому что сочли себя непобедимыми…

Ийок опустил взгляд, словно разглядывал сандалии и сбитые ногти больших пальцев, выглядывающие из-под подола его сияющего облачения.

— Возможно, — в конце концов произнес он. — Похоже, они намеревались устроить бойню, чтобы под следующей волной конницы строй айнрити рухнул. Возможно, они считали, что поступают предусмотрительно…

Они прошли мимо костров и вышитых круглых шатров своих соотечественников-айнонов и подобрались к границе погибшей Менгедды. Земля начала отлого подниматься. Из нее торчали широкие каменные фундаменты — останки древней стены. Не обращая внимания на опасность испачкать одежду, чародеи взобрались на вершину холма. Вокруг были развалины и изломанные стены, а на горизонте виднелся древний акрополь, увенчанный портиком с исполинскими колоннами.

«Что-то переломило хребет этому месту, — подумал Элеазар. — Что-то ломает хребет всем подобным местам…»

— Какие новости о Друзе Ахкеймионе? — спросил он.

Отчего-то у магистра перехватило дыхание.

Шпион, подсевший на чанв, смотрел в ночь и погружался в свои грезы. Кто знает, что творится в его паучьей душе?

— Боюсь, вы были правы насчет него… — проговорил Ийок.

— Боишься? — разозлился Элеазар. — Ты же сам допрашивал Скалетея! Ты знаешь, что произошло той ночью под императорским дворцом, лучше, чем кто-либо еще — кроме, разве что, непосредственных участников событий. Та мерзость узнала Ахкеймиона, следовательно, Ахкеймион каким-то образом связан с ней. Мерзость может быть только шпионом кишаурим, следовательно, Ахкеймион связан с кишаурим.

Ийок повернулся к магистру, с видом кротким, как у овечки.

— Но насколько существенна связь между ними?

— Именно на этот вопрос мы и должны ответить.

— Верно. И как вы предлагаете искать ответ?

— То есть как? Отыскав колдуна. Допросив его.

Он что, не считает, что угроза, которую представляют собой эти оборотни, заслуживает применения столь чрезвычайных мер? Элеазар не мог даже представить себе опасности серьезнее!

— Так же, как Скалетея?

Элеазар подумал о неглубокой могиле, оставшейся в Ансерке, и его слегка передернуло.

— Так же, как Скалетея.

— Именно этого, — сказал Ийок, — я и боюсь.

И внезапно Элеазар понял.

— Ты думаешь, что его бесполезно убеждать…

За прошедшие века Багряные Шпили похитили не одну дюжину адептов Завета в надежде вырвать у них тайны Гнозиса, чародейства Древнего Севера. Ни один не поддался. Ни один.

— Я думаю, что пытаться выведать у него что-либо бесполезно, — подтвердил его догадки Ийок. — Но я боюсь другого: что он даже под пытками будет твердить, будто мерзость, занявшую место Скеаоса, подослал Консульт, а не кишаурим…

— Но нам уже известно, — воскликнул Элеазар, — что этот человек говорит одно, а делает другое! Вспомни Гешрунни! Друз Ахкеймион срезал ему лицо… А потом, меньше чем через год, в императорской темнице его узнал безликий шпион. Это не может быть совпадением!

Элеазар взглянул на Ийока и сцепил дрожащие руки. Ему не нравилось, с каким видом Ийок его слушает — вылитая рептилия!

— Я знаю все ваши доводы, — сказал шпион.

Он снова повернулся и принялся разглядывать залитые лунным светом руины; лицо его было полупрозрачным и непроницаемым.

— Я просто боюсь, что за этим кроется что-то еще…

— Что-то еще есть всегда, Ийок. Иначе стали бы люди убивать людей?

…После смерти дочери Эсменет много раз пыталась сделать что-то с пустотой внутри себя.

Она старалась прогнать ее, расспрашивая жрецов, с которыми спала, но все они повторяли одно и то же — что Бог обитает только в храмах, а она превратила свое тело в бордель. И после этого имели ее снова. Некоторое время она пыталась замазать пустоту, совокупляясь с мужчинами за что угодно — за медный грош, кусок хлеба, как-то раз даже за подгнившую луковицу. Но мужчины никогда не могли заполнить ее — только пачкали.

Тогда Эсменет обратилась к таким же, как она сама, и принялась наблюдать за ними. Она изучала постоянно смеющихся проституток, которые умудрялись ликовать, не выбираясь из сточной канавы, и щебечущих девушек-рабынь, сгибающихся под тяжестью кувшинов с водой, но при этом успевающих улыбаться и постреливать глазами по сторонам. Она изучала их, словно диковинный танец. И на некоторое время обрела спокойствие, как будто заученные жесты могли заставить биться затихающее сердце.

На некоторое время она забыла о боли.

Эсменет никогда не верила в любовь. Если радость действия не в силах развеять отчаяние, тогда, возможно, радость в отчаянии.

Теперь же они целых пять дней вместе жили в холмах, окаймляющих равнину Битвы. Ахкеймион отыскал небольшой ручей, и они пошли вверх по его течению. Поднимаясь по каменистому склону, они наткнулись на рощицу желтых горных сосен, чьи массивные кроны покачивались на ветру, медленно описывая круги, и нашли среди деревьев прозрачное зеленое озерцо. Они расположились неподалеку от него, хотя, чтобы обеспечить пропитанием Рассвета, мула Ахкеймиона, им приходилось каждый день не меньше часа бродить по холмам, собирая корм для животного.

Пять дней. Они шутили и заваривали чай прохладным утром, занимались любовью под шуршание ветра в ветвях, ели по вечерам зайцев и сусликов, которых Ахкеймион ловил силками, и с изумлением касались друг друга, когда их лица заливал лунный свет.

И еще они купались и плавали. Смывали палящий зной в прохладной воде.

Как ей хотелось, чтобы это никогда не кончалось!

Эсменет вытащила циновки из палатки, вытряхнула их, а потом постелила поверх теплых камней. Они поставили палатку на мягкой земле под древней, огромной сосной, стоявшей в одиночестве, словно часовой, у края широкого уступа.

«Это наше место…» — подумала Эсменет. Без людей, без руин, без воспоминаний, если не считать костей неизвестного зверька, чей скелетик они обнаружили под деревом.

Она нырнула обратно в палатку и вытащила кожаную сумку Ахкеймиона. Сумка валялась на траве, и теперь один бок у нее отсырел и отдавал затхлостью. По шву поползла белая плесень.

Эсменет вынесла сумку на солнце и уселась, скрестив ноги, на мягкий ковер из сосновых иголок. Она вытащила из сумки кучу пергаментных свитков и разложила их сушиться, придавив камушками. Потом нашла деревянную куклу с головой из завязанного узлом шелкового лоскута и маленьким ржавым ножиком в правой руке. Напевая под нос старую песенку из Сумны, Эсменет покружила куколку в танце, заставляя деревянного человечка скакать и подбрасывать ножки. Затем, посмеявшись над собственной глупостью, положила игрушку на солнце, скрестив ей ножки и убрав ручки за голову, так, что та начала напоминать замечтавшегося раба, прилегшего в поле отдохнуть. И зачем Ахкеймиону эта кукла?

Потом Эсменет извлекла из сумки лист пергамента, лежавший отдельно от прочих. Развернув его, она увидела короткие, небрежно начертанные вертикальные столбцы, каждый из которых был соединен с другими одной, двумя или несколькими наспех нацарапанными линиями. Хотя Эсменет не умела читать — она еще не встречала женщину, владевшую бы этим искусством, — она интуитивно поняла, что это очень важный листок. Она решила расспросить о нем Ахкеймиона, когда тот вернется.

Надежно прижав его тяжелым камнем, Эсменет переключила внимание на шов и принялась счищать плесень тонкой веточкой.

Вскоре из рощи показался Ахкеймион, голый по пояс, с охапкой валежника, которую нес, прижимая к поросшему черными волосами животу. Проходя мимо Эсменет, он взглянул на разложенные вещи и изобразил преувеличенно хмурую гримасу. Эсменет фыркнула и ухмыльнулась. Ей безумно нравилось видеть Ахкеймиона таким — колдуном, разыгрывающим из себя заправского лесного жителя, ходящего в одних штанах. Даже теперь, после того как Эсменет столько времени пропутешествовала со Священным воинством, штаны по-прежнему казались ей чем-то чужеземным, варварским — и необычайно эротичным. Недаром во многих нансурских городах они находились под запретом.

— Знаешь, почему нильнамешцы считают, будто кошки куда больше похожи на людей, чем обезьяны? — спросил Ахкеймион, складывая валежник у подножия великанской сосны.

— Нет.

Он повернулся к Эсменет, отряхивая ладони.

— Из-за любопытства. Они считают, что именно любопытство — отличительное свойство человека.

Ахкеймион подошел к Эсменет. На губах его играла улыбка.

— И уж тебе оно точно присуще.

— Любопытство тут вовсе ни при чем, — отозвалась Эсменет, пытаясь говорить сердито. — От твоей сумки воняет, как от заплесневелого сыра.

— А я-то думал, что это воняет от меня…

— Ну уж нет, от тебя воняет как от ишака!

Ахкеймион расхохотался, приподнимая брови.

— Но я же мыл бороду…

Эсменет бросила ему в лицо пригоршню сосновых иголок, но порыв ветра отнес их прочь.

— А это для чего? — спросила она, указывая на куклу. — Чтобы заманивать к себе в палатку маленьких девочек?

Ахкеймион уселся рядом с ней прямо на землю.

— Это, — сказал он, — Кукла Вати, и если я расскажу тебе про нее, ты начнешь требовать, чтобы я ее выкинул.

— Ясно… А это? — спросила Эсменет, поднимая сложенный лист. — Что это такое?

От хорошего настроения Ахкеймиона мгновенно не осталось и следа.

— Это моя схема.

Эсменет положила лист на землю между ними и взмахом руки отогнала небольшую осу.

— А что здесь написано? Имена?

— Имена и различные фракции. Все, кто имеет отношение к Священному воинству… Линии обозначают их взаимосвязи… Вот тут, — сказал он, указывая на вертикальный столбец в левом краю листа, — написано «Майтанет».

— А ниже?

— «Инрау».

Эсменет, не осознавая, что делает, сжала его колено.

— А здесь, в верхнем углу? — с излишней поспешностью спросила она.

— «Консульт».

Эсменет слушала, как Ахкеймион перечисляет имена знатных военачальников, членов императорской фамилии, Багряных Шпилей, кишаурим, объясняет, кто из них к чему стремится и кто как, по его мнению, может быть связан с остальными. Он не сказал ничего такого, чего Эсменет не слышала бы раньше, но внезапно все это показалось ужасающе реальным… Мир неумолимых, безжалостных сил. Тайных. Яростных…

Эсменет пробрал озноб. Она вдруг осознала, что Ахкеймион не принадлежит ей — не принадлежит на самом деле. И никогда не сможет принадлежать. Да и что она такое по сравнению со всеми этими силами?

«Я даже не умею читать…»

— Но почему, Акка? — вдруг спросила она. — Почему ты остановился?

— Что ты имеешь в виду?

Взгляд Ахкеймиона был прикован к листу пергамента, как будто схема полностью завладела его мыслями.

— Я знаю, что тебе полагается делать, Акка. В Сумне ты постоянно куда-то уходил, кого-то расспрашивал, встречался с осведомителями. Ну или ждал новостей. Ты все время шпионил. А теперь — перестал. С тех пор как привел меня в свою палатку, ты уже не шпионишь.

— Я думал, это будет справедливо, — небрежно произнес он. — В конце концов, ты же отказалась от…

— Не лги, Акка.

Ахкеймион вздохнул и ссутулился, словно раб, несущий тяжелый груз. Эсменет смотрела ему в глаза. Ясные, блестящие карие глаза. Беспокойные. Печальные и мудрые. И, как всегда, когда она оказывалась рядом с ним, Эсменет захотелось запустить пальцы в его бороду и нащупать под ней подбородок.

«Как я тебя люблю…»

— Это не из-за тебя, Эсми, — сказал он. — Это из-за него…

Его взгляд скользнул по имени, расположенному рядом со словом «Консульт», — по единственному имени, которое он не прочел вслух.

Да в том и не было нужды.

— Келлхус, — произнесла она.

Некоторое время они сидели молча. По кроне сосны пробежал порыв ветра, и Эсменет краем глаза заметила пух, летящий прочь, вверх по гранитному склону и дальше, в беспредельное небо. На миг она испугалась за сохнущие листы пергамента, но те были надежно придавлены камнями, и лишь их углы приподнимались и опускались, словно беззвучно шевелящиеся губы.

Они перестали говорить о Келлхусе с тех самых пор, как бежали с равнины Битвы. Иногда это казалось безмолвным соглашением из тех, что обычно заключают любовники, чтобы не бередить общие раны. А иногда — случайным совпадением антипатий: например, точно так же они избегали разговоров о верности и сексе. Но по большей части в этом просто не было нужды, как если бы все слова, которые только можно произнести, уже были сказаны.

Некоторое время Келлхус вызывал у Эсменет беспокойство, но вскоре она заинтересовалось им: сердечный, доброжелательный и загадочный человек. А потом в какой-то момент он будто вырос, и все прочие очутились в его тени, словно он был благородным и понимающим отцом или великим королем, преломляющим хлеб с рабами. А теперь Келлхус и вовсе превратился в сияющую фигуру — и это ощущение лишь усилилось, когда его не оказалось рядом. Как будто он — маяк в ночи. Нечто такое, за чем они должны следовать, ибо все прочее вокруг — тьма…

«Что он такое?» — хотела спросить Эсменет, но вместо этого молча взглянула на своего любовника.

На своего мужа.

Они улыбнулись — робко, как если бы только сейчас вспомнили, что не чужие друг дружке. Соединили сухие, согретые солнцем руки. «Я никогда еще не была настолько счастлива».

Если бы только ее дочка…

— Пойдем, — сказал вдруг Ахкеймион, с усилием поднимаясь на ноги. — Я хочу кое-что тебе показать.

Они поднялись на голый, раскаленный от солнечного жара склон. Эсменет шипела и подпрыгивала, чтобы не обжечь ноги, пока они забирались на закругленный выступ. На самом верху она приставила ладонь ко лбу, защищая глаза от палящего солнца. А потом она увидела их…

— Сейен милостивый… — прошептала она.

Колонны солдат темнели на равнине, словно тени огромных туч; их доспехи алмазной пылью блестели на солнце.

— Священное воинство выступило в путь, — с благоговением сказал Ахкеймион.

От этого зрелища захватывало дух. Эсменет видела отряды рыцарей — сотни и тысячи, — и огромные колонны пехотинцев, длиной в целые города. Она видела обозы, ряды повозок, казавшихся издалека малыми песчинками. И реющие знамена, тысячу знамен с гербами домов, и на каждом было шелком вышито изображение Бивня…

— Как же их много! — вырвалось у Эсменет. — До чего же, наверное, сейчас страшно фаним…

— Больше двухсот пятидесяти тысяч, — отозвался Ахкеймион. — Во всяком случае, так говорит Ксин…

Эсменет показалось, будто его голос доносится из глубины пещеры. Он звучал глухо, словно у человека, угодившего в ловушку.

— И, возможно, столько же обслуги… Никто не знает точно.

Тысячи и тысячи. Море людей раскинулось на равнине. Эсменет подумалось, что они движутся, словно вино, растекающееся по шерстяной ткани.

Как могло случиться, что столько людей посвятили себя одной цели, ужасной и грандиозной? Одному месту. Одному городу.

Шайме.

— Это… это…

Эсменет поджала губы.

— Это похоже на твои сны?

Ахкеймион ответил не сразу, и, хотя он стоял ровно, Эсменет вдруг испугалась, что он сейчас упадет. Она схватила колдуна за локоть.

— Да. Это похоже на мои сны, — сказал Ахкеймион.