О вреде «длинного языка» и больших компаний в дипломатии
Ну кто тянул за язык Жомини в июне 1875 г. с его предложениями о создании «центра соглашения»? И ведь не в Петербурге, а в Вене!
Хорошо известно, что в дипломатии разумной сдержанностью достигаются порой более выгодные результаты, нежели скороспелой активностью. «Прокукарекав» раньше всех из Петербурга о необходимости выработки согласованных мер воздействия на балканскую ситуацию, российский МИД тем самым перед лицом всей Европы обозначил линию своего поведения. Этот вариант отсекал иные возможности и ставил российскую дипломатию в кильватер австро-венгерской политики в Балканском кризисе.
Напомню, что переговоры в рамках «центра соглашения» только начались, а Андраши уже удалось выудить у Жомини заверения, что Россия не будет поддерживать Сербию и Черногорию и стремиться к образованию в Турции новых автономных славянских областей. И эти заверения российская дипломатия раздавала уже летом — осенью 1875 г. Так чего же тогда, спустя три года, патриотическая общественность в России столь яростно возмущалась итогами Берлинского конгресса и позицией, занятой западными странами? Просто она, эта общественность, не имела представления о всех действиях и заявлениях МИДа собственной страны. Правда, в конце августа 1875 г. Горчаков, встретившись в Швейцарии с одним из австрийских дипломатов, высказал пожелание, чтобы страны «центра соглашения» совместно добивались для Боснии и Герцеговины самоуправления в духе той фактической независимости, которой уже обладали Румыния и Сербия[454]. Однако, получив известия о резко негативной реакции Андраши, а также советы российского посла в Вене Е. П. Новикова повременить с подобного рода идеями, Горчаков осенью 1875 г. не стал развивать свое предложение.
В 1875 г. кризис разгорался не у российских границ, а у австро-венгерских. И именно дунайская монархия первой стала добиваться российской поддержки, а не наоборот. Нужно было этим пользоваться. Вместо того российская дипломатия взяла и сразу же сама себе сузила поле дипломатического маневра. А ведь вполне можно было выждать некоторое время, прикрываясь мирными декларациями в духе столь любимого Горчаковым «европейского концерта». Позиция сосредоточенной сдержанности позволила бы российским властям внимательно осмотреться, лучше определить намерения и ресурсы других сторон, соотнести их с собственными планами и возможностями.
Важно было именно не торопиться, сохраняя возможности для маневра. Ведь выявлялся очевидный разнобой в позициях российской дипломатии, и это было на виду у всей Европы. Параллельно с официальной позицией МИДа реально заявила о себе и другая — графа Игнатьева. При этом посол Российской империи в Константинополе не был изолирован в своих воззрениях. Они реализовывались в действиях возглавляемого им посольства. Это наблюдали европейские дипломаты. Так что вопрос — а где же Россия искренна? — был с их стороны вовсе не надуманным.
В контексте предложений российского МИДа не менее важен еще один момент. Подобно петербургским дипломатам, Андраши не уставал повторять: только согласие между великими державами по программе реформ будет являться залогом того, что Турция не посмеет ее отвергнуть. Однако перечень этих великих держав у дипломатов Вены и Петербурга явно не совпадал. Андраши предпочитал договариваться, как сейчас принято выражаться, в формате «Союза трех императоров» и всячески загонял туда Россию. Российская же сторона настаивала на привлечении Франции, Италии и… Англии. Когда Жомини в письме к послу Новикову указывал на столицу Австро-Венгрии как на предпочтительный «центр соглашения» трех монархий, он обосновывал это тем, что таким образом российский император «хотел бы доказать свое доверие графу Андраши»[455]. Тем не менее Александр II не посчитался с заявленным Андраши форматом участников балканского урегулирования и настоял на привлечении к этому процессу Франции, Италии и Англии.
В свое время К. Б. Виноградов, оценивая различные дипломатические комбинации балканского урегулирования, писал, что «…гораздо важнее могло стать сотрудничество Великобритании»[456]. Сотрудничество Великобритании с Россией в Восточном вопросе?! Прямо скажем, этот сюжет в их отношениях всегда был каким-то призрачным. По скоротечности он приближался к залпам корабельных орудий в Наваринской бухте в октябре 1827 г. Хотя…
Трудно поверить в непонимание Петербургом того, что, создавая условия для растворения австро-германо-российских договоренностей в игре интересов большого европейского «концерта», Россия тем самым задевает балканские притязания Австро-Венгрии и личные амбиции графа Андраши. Скорее всего, это была осторожная попытка уравновесить намечаемое лидерство Австро-Венгрии в балканском урегулировании, которое Россия сама же и предложила. Но попытка эта привела к совсем иным результатам. Австро-Венгрию Россия не уравновесила. Скоро с Веной пришлось торговаться и покупать ее благорасположение согласием на оккупацию Боснии и Герцеговины.
Но одновременно Россия собственными руками стала вовлекать в балканскую разборку своего самого грозного соперника — Великобританию. И происходило это в то время, когда официальный Лондон еще явно не спешил проявлять активность в связи с балканскими событиями и только пристально наблюдал за всеми ходами европейской и особенно российской дипломатии. 4 (16) марта 1876 г. Шувалов жаловался Горчакову, что «в то время, как вся Европа» напрягается, «Англия игнорирует ситуацию… и не проявляет интереса к дальнейшему развитию восточного кризиса»[457].
Правительство ее величества королевы Виктории демонстрировало очевидное равнодушие. Дерби явно избегал встреч с Шуваловым, а его заместитель наотрез отказывался от бесед с российским послом по балканской проблематике. Тем не менее суть позиции Форин офиса не ускользнула от Шувалова: «…ждать, пока турки справятся с восстанием», — так он определил ее в письме Горчакову 26 апреля (8 мая) 1876 г.[458]. Добродетельной суетливостью британская дипломатия явно не страдала.
В первой декаде октября 1875 г. в Ливадии план Андраши был доложен императору Александру II. Горчаков в это время продолжал отдыхать в Швейцарии. А 7 (19) октября в Ливадию срочно отбыл Игнатьев. Но он опоздал…
По прибытии Игнатьев изложил императору последние реформаторские начинания султана и представил свое видение политики России в балканском кризисе. Особые усилия Игнатьев приложил к тому, чтобы убедить царя пойти на непосредственные переговоры с султаном. Абдул-Азиз, опасаясь растущего вмешательства великих держав и очевидных аппетитов Австро-Венгрии, «ставил условием дальнейших переговоров по проведению реформ отказ России от совместных акций с союзными державами и личные переговоры с Александром II»[459]. Однако убедить императора пойти на такие переговоры Игнатьеву не удалось. Не без влияния депеш австрийского МИДа и посла Новикова Александр II заявил, что подобный ход с его стороны подорвет курс согласованных действий с Австро-Венгрией, чего он допустить не может. Но самым горячим противником предложений Игнатьева выступил Горчаков. Самолюбие канцлера было сильно задето, и он язвительно назвал их «диссертацией на звание министра иностранных дел»[460].
Тем не менее Александр II по итогам двух докладов сделал вывод в духе царя Соломона: хорошо все то, что способствует улучшению положения христиан на Балканах, как исходящее от самой Турции, так и от великих держав. Через несколько дней эта позиция императора нашла свое отражение в официальном сообщении «Правительственного вестника»[461].
Подобная двойственность российской дипломатии не на шутку встревожила графа Андраши. Он четко уловил, что за последними примирительными заявлениями султана и активностью российской миссии в Константинополе стоит желание не только одной лишь Турции не доводить дело до вмешательства великих держав. Андраши разглядел в этом скрытую попытку некоторых российских политиков усилить самостоятельное влияние России на Турцию, без консультаций с Веной, что было для него совершенно неприемлемым.
Еще в сентябре 1875 г. в беседах с Новиковым Андраши открыто подозревал Игнатьева «в намерении возвратиться к преданиям Ункяр-Искелесийского договора и, устранив в советах Порты влияние всех прочих держав, подчинить Турцию исключительно русской опеке». Кстати, именно в эти дни Абдул-Азиз и великий визирь Махмуд Недим в беседах с Игнатьевым и драгоманом посольства М. К. Ону предлагали возродить «старые добрые времена» Ункяр-Искелесийского договора 1833 г., по которому султану предоставлялись гарантии против его врагов, а Россия получала взамен определенные привилегии в Оттоманской империи[462].
И вот здесь-то Андраши припомнил российскому МИДу его инициативно-согласительную прыть: «не русский ли двор сам предложил установить в Вене “центр соглашения”» и доверил ей составление проекта реформ? И теперь, когда проект этот готов, вы предлагаете довериться султанским “ирадэ”?.. Вы сами-то в это верите?..[463].