ГЛАВА XVII

Лагери старателей были разбросаны по всей низине, тянулись они и вдоль горного хребта — на запад, до Большого Боулдера, и на север, за прииск Хэннан, до широких склонов Маунт-Шарлотт. Моррис и Фриско поставили свои палатки у подножия Маританы — крутого утеса, покрытого мелкой колючей порослью и серыми мохнатыми кустами, на которых густо сидели лиловатые цветы. Он высоко вздымал в голубое небо свою голую вершину.

Палатки из пропыленного холста, палатки из сшитых вместе мешков, крытые дерюгой навесы из ржавой жести от керосиновых бидонов, которую прибивали к деревянной раме, шалаши из сухих веток стояли повсюду среди чахлых, низкорослых деревьев с пучком веток у самой верхушки, осененной шапкой темной листвы. Кое-где на невысоких колючих кустах, словно золото, желтели цветы.

Весь день скрипели грохоты, и клубы красной пыли поднимались над участками старателей. Люди ползали по кряжу, словно диковинные неповоротливые насекомые, рылись в земле, все глубже вгрызаясь в ее недра. Скрип лебедок, громыхание камней и глухой стук земли, выбрасываемой из канав, нарушали таинственную тишину пустынных равнин. Время от времени кто-нибудь из старателей окликал товарища, и его голос звенел в чистом воздухе, как обрывок песни. В безоблачной синеве неба зловеще и мрачно каркала ворона, напоминая каждому о долгом знойном лете, когда она будет клевать кости людей, погибших от жажды там, за горизонтом, среди зарослей акации.

По ночам бывало еще очень холодно. И от этого резкого сухого холода звезды сверкали, как алмазы, а Салли пораньше забиралась в постель. Утром, когда она вставала чуть свет, чтобы развести костер и приготовить Моррису завтрак, иней плотным слоем лежал на земле. Часа через два яркое солнце уже согревало ее; однако случалось, что ледяной ветер дул над равниной весь день и ночью проникал в палатку, и тогда Салли, стуча зубами от холода, плотнее куталась в одеяло.

Но Моррису она говорила, что ей нравится жить в палатке. Это гораздо приятнее, чем содержать пансион и целый день прибирать, скрести, стряпать и мыть посуду. Каким унылым казалось ей теперь это занятие! Ведь когда живешь в палатке, дела, в сущности, очень немного: чуть-чуть навести чистоту и порядок — и все. Стряпать на очаге нетрудно, и ничего не стоит подмести землю вокруг своего жилища веником из веток, когда хорошая погода.

Конечно, в такой жизни были и свои недостатки: ни умывальника, ни комода, ни уборной. Приходилось забираться в заросли и там по-кошачьи сгребать песок. Целый день мимо палатки проходили мужчины. Моррис предостерегал ее, чтобы она осторожнее мылась и переодевалась, особенно по вечерам, когда керосиновый фонарь отбрасывал на холщовую стену отчетливые тени. Еще хорошо, что зима затянулась. Пыль, муравьи и мухи пока не слишком осложняли жизнь. Днем ослепительное солнце сверкало в синем небе, а вот ночью было холодно.

Пламя весело трещало, охватывая хворост, который Салли набирала с вечера и складывала в жестяной ящик, чтобы утром разжечь костер, хотя она зачастую находила еще тлеющую головешку. А тогда только и нужно было, что сгрести золу и угли и наложить сверху сухих сучьев. Приятно было греться у яркого пламени, вдыхать благовонный дым, поднимавшийся в чистом утреннем воздухе, и слушать, как перекликаются птицы. Подогревая вчерашние лепешки, помешивая кашу, поворачивая на сковородке шипящие ломтики сала, она с гордостью думала о том, что вот она может накормить Морриса сытным завтраком перед его уходом на работу. В полдень она готовила обед, а вечером — ужин.

Моррис шутил, что она способна творить чудеса при помощи банки мясных консервов, пары луковиц и кусочка сала. Свежее мясо было здесь роскошью, овощи, даже в консервах, - редким продуктом, но Салли, как уверял Моррис, ухитрялась приготовлять вкусный суп или ароматное рагу из чего угодно. Она так и не набралась мужества, чтобы отправиться в лавку к Баггинсам, но нередко ходила в другую лавку за покупками: бутылочка томатного соуса или маленькая жестянка с сушеными кореньями была бесценным сокровищем.

Моррис хвастал, что он лучше печет лепешки. И Салли не отрицала этого. Лепешки у Морриса выходили такие легкие и румяные, точно из булочной. Ей пришлось поучиться у него, как замешивать муку на воде, как месить тесто руками, быстро раскатать лепешку и сажать в большой черный горшок, служивший ей печью, насыпав на крышку немного тлеющих угольков. Фриско по привычке завтракал и обедал с Моррисом, но ужинать уходил в столовую Баггинсов.

Дни протекали легко, беззаботно, спешить было некуда, всякое дело делалось неторопливо, как будто все это не имело особого значения, да так оно и было — лишь бы попадалось золото и достаточно было воды и припасов.

Салли предоставила Моррису заботиться об этом. Она точно погрузилась в сладостный, безмятежный сон, часами сидела неподвижно, глядя в небо или наблюдая за людьми, работавшими на склонах хребта.

Она была поражена тем, как Моррис научился работать. Взяв кайло и заступ, он уходил чуть свет и возвращался с участка под вечер, весь покрытый красной пылью. Ему было все равно, что одежда его грязна и уже износилась, что он меняет белье только раз в неделю.

Салли начала по-новому относиться к мужу: она прониклась к нему уважением, и это чувство было глубже, чем та страстная любовь, которая когда-то толкнула их друг к другу. Она почти простила ему, что он так надолго бросил ее, когда увидела, как он живет. Даже его легкомысленное отношение к деньгам уже меньше возмущало ее. Казалось, так и должно быть в жизни старателя, в которой нет ничего, кроме голой борьбы за существование и охоты за золотом. Теперь она лучше понимала и эту жажду золота, которой здесь были одержимы все.

Золото, золото, золото!

Никто ни о чем другом не говорил. Ни о чем другом не думал. Золото было средоточием всех их усилий. От него зависела жизнь этой человеческой общины. Каждый грезил о сказочном богатстве, которое однажды дастся ему в руки. Все золотоискатели трудились в поте лица своего, недосыпали и недоедали, но не могли отказаться от надежды на золото и счастливое будущее. И только вороны предостерегающе каркали в эти ясные весенние дни.

Те, кто понимал вороний крик, ненавидели их. Унк Трегурта — старый корнваллиец, который однажды чуть не погиб в зарослях и потерял в пути своего товарища, - видеть не мог этих зловещих птиц; он хватался за ружье и стрелял по ним, как только они слетали с деревьев, чтобы поклевать отбросы возле его палатки.

По мере того как солнечные дни с ясными морозными ночами тянулись непрерывной чередой, люди все чаще с тревогой поглядывали на безоблачное небо. Необходим был дождь. Прошлым летом, говорил Моррис, в Хэннане было очень туго с водой; а сейчас каждую неделю сотни старателей, перекупщиков и дельцов с лошадьми и верблюдами приезжают на прииски, и если не будет хорошего дождя, вопрос о воде станет очень остро.

Целых два дня ледяной ветер гнал над равниной клочковатые грязно-серые тучи. На третий — разразился ливень. Старатели ликовали, плясали от радости, хохотали и кричали как одержимые. Но как стряпать на открытом очаге под дождем — Салли не знала.

Фриско устроил над огнем навес, на который пошла жесть от нескольких керосиновых бидонов, а позади очага поставил лист гофрированного железа, чтобы защитить пламя от ветра. Где он раздобыл это железо, никто не знал. В то время гофрированное железо было в Хэннане чуть ли не такой же драгоценностью, как и золото. Просто удивительно, как Фриско всегда умел достать, что ему нужно.

- Выпросить, занять или украсть — для меня все одно, мэм, лишь бы я получил, что мне нужно, - весело пояснил он.

Салли отнесла кастрюльки с едой в палатку, и они с Моррисом пообедали, не снимая пальто. Время от времени к ним заглядывали проходившие мимо старатели, чтобы поделиться радостью по поводу ливня. Промокшие до нитки, но веселые и возбужденные, они предсказывали, что сезон будет удачный и что жителей в Хэннане будет со временем не меньше, чем в Кулгарди.

Дождь шел всю ночь, и, свернувшись калачиком под одеялом из шкурок опоссума, Салли прислушивалась, как вода хлещет по крыше палатки и струйками просачивается внутрь. Но ей было тепло и уютно, а Моррис мирно похрапывал рядом с ней. Салли дивилась, почему она чувствует себя такой счастливой и довольной. Будет ли ей еще когда-нибудь так хорошо, даже если участок Морриса и Фриско будет продан и они разбогатеют и навсегда избавятся от нужды?

В этой первобытной жизни не все, конечно, было сладко. Салли не обманывала себя на этот счет. Но пока что она охотно принимала эту жизнь, как она есть, и не заглядывала в будущее. Беспокоило ее только то обстоятельство, что Моррис до сих пор ничего не узнал о своем бумажнике, и она понятия не имела, на какие деньги они живут. Разумеется, Фриско делился с ним всем тем золотом, которое давал их участок, но Моррис сам говорил, что это очень немного. Они решили либо продать участок, либо раздобыть денег, чтобы купить машинное оборудование. Другие прииски — Кассиди и Маритана, Мидас, Крез, Лейк-Вью и Стар — процветали, и ходили сенсационные слухи о залежах в Большом Боулдере.

Но какой смысл волноваться и загадывать? Надо жить так, как живут в лагере все золотоискатели: словно птицы, которые находят корм где придется и не заботятся о завтрашнем дне. И единственное, что требуется от человека, - это не падать духом и мириться с тем, что приносит сегодняшний день. Салли подумала, что она, быть может, с излишней легкостью принимает все это.

К утру дождь кончился. На красной земле сверкали лужи. Сапоги мужчин были облеплены грязью и одежда забрызгана. Повсюду — на кустах, на подпорках палаток, - сохли одеяла, штаны и рубашки. В жарких солнечных лучах от них шел пар. Но старателям мало было этого дождя, и они с досадой следили за тем, как ветер уносит облака в глубь страны.

- Хорошее утро для поисков! - заметил Моррис, указывая на людей, которые ползали по склонам хребта и в низине.

- Я тоже пойду поищу, - сказала Салли.

Она не раз видела в Южном Кресте, как после дождя женщины и дети ищут на земле мелкие самородки. В обычное время ненаметанному глазу трудно отличить кусочки золота от осколков железняка и песчаника, разбросанных по земле. Но дождь смывает пыль, и в такое утро, как сегодня, каждый может увидеть блеск золота.

Салли не повезло, и она винила в этом кукушку. Протяжное печальное кукованье доносилось из дальних зарослей, словно кукушка опять призывала дождь. «Дождевая птица» звали ее старатели, и Салли выслеживала ее в кустах, надеясь хоть издали увидеть подружку своих детских лет. Всего в нескольких шагах от утоптанной земли вокруг лагеря чаща становилась почти непроходимой. То там, то здесь стройный эвкалипт с корой, покрытой коралловыми пятнами, высился среди карликовых сандаловых деревьев и серолистной акации.

Лужайки яркой травы зеленели на красной земле, и колючий кустарник был весь усыпан желтыми махровыми цветами. Стайки маленьких зеленых попугаев перелетали с ветки на ветку с нежным и звонким щебетанием. Мухоловки с красивым черным и белым оперением бешено носились среди кустов, распуская хвост и клювом хватая мошкару. Трудно было шарить глазами по земле в это утро, когда чаща переливала всеми красками, звенела веселыми птичьими голосами.

Однако Салли все-таки пыталась найти самородок, хотя бы самый крошечный, чтобы принести его Моррису. Но вместо этого она набрала большой букет цветов и вернулась в лагерь.

- Посмотри, - воскликнула она радостно, когда Моррис в полдень пришел домой, - вот сколько золота я принесла!

Пэдди Кеван нашел десять унций золота в двух шагах от лагеря, сообщил ей Моррис.

- Вот чертенок, - проворчал он. - Уже не первый раз он находит жирный кусочек. Но что он делает с этим золотом — вот что я хотел бы знать. Никогда даже рубашки целой нет на нем, и вечно клянчит, чтобы ему дали поесть.

- Этот мальчишка — большой пройдоха, - смеясь, заметил Фриско. - Помяни мое слово: не сегодня-завтра он всех нас купит и продаст.

Каждый вечер старатели заходили поболтать с Фриско и Моррисом у лагерного костра. И Салли больше всего на свете любила сидеть на ящике перед огнем и слушать эти вечерние разговоры. Блики огня скользили по худым мускулистым фигурам старателей. Они стояли кучками в запачканной землей и обтрепанной одежде, в рваной обуви, непринужденно куря и болтая, либо усаживались на ящики или прямо на землю. Багровый свет озарял их лица — медно-красные от загара, толстощекие, бородатые или бронзовые, худые, с обострившимися чертами. Там из сумрака выступал чей-то нос, здесь — прядь поседевших волос, смеющиеся губы в трещинах от местной болезни «барку», смуглые крепкие руки, узловатые пальцы, горящие глаза.

Поверх ситцевых рубашек или серых фуфаек были накинуты пиджаки или жилеты; иногда рубашек было две или три, заправленных в поношенные и вылинявшие бумажные штаны или рваные суконные брюки. На поясе висел замшевый кошелек для денег или золотого песка, жестяная коробка со спичками или огнивом, и если старатель в эту минуту не курил, то за пояс бывала засунута и трубка. Потертую фетровую шляпу старатель редко снимал с головы: ничто так не греет мозги зимой и не защищает летом от солнца, как старая фетровая шляпа, уверял Фриско.

- Я слышал, будто вся дорога за Южным Крестом забита повозками, - замечал кто-нибудь.

Другие голоса подхватывали:

- Там не было дождя. Может быть, только на той неделе их краешком задела гроза. В «Сибирь» привозят воду на верблюдах за пятьдесят миль.

- Ходят слухи, что есть заявка на участок в сторону Лейк-Кери за двести миль от старого лагеря. Кругом очень густые заросли. Воды ни капли. Один из товарищей Билла Короля там умер. И туземцы там свирепые — закололи лошадей Сэнди Мака. А сам он с товарищем чуть не погиб. Три дня без воды были. Их случайно спас караван верблюдов, который и доставил их на Девяностую Милю.

- А что это говорят, будто на старой Кулгардийской дороге сгорела гостиница Гобсона — сейчас же после того, как охрана с золотом уехала?

- Это верно.

- Вот кое-кто себе локти кусает!

- А вы слышали — Кассиди-Хилл продан в Лондоне за семь тысяч фунтов.

- Чему же тут удивляться: лорд Фингал дает за Лондондерри сто восемьдесят тысяч.

- Чарли де Роз говорит, что на рудниках Лейк-Вью и Айвенго скоро начнут работать.

- Ну, им пришлось повозиться. Нелегко было доставить оборудование из Южного Креста. Они пригнали из Аделаиды целую упряжку волов. Дорога была закрыта из-за нехватки воды. Чарли пришлось обеспечивать им корма и воду на всем пути.

- А теперь он злится, что горняки тоже есть хотят!

- Еще бы! Мы потребовали повышения заработной платы на десять шиллингов в неделю и забастовали. Как вы думаете, справедливо это — платить три фунта десять шиллингов за работу под землей? Да еще при здешних ценах на воду и продовольствие, правда, Сэм?

- Меня, Тед, не спрашивай. Тупая Кирка и я — мы не нанимаемся. Чтобы мы за какие-нибудь четыре фунта да пошли работать в чужом руднике…

- Сразу видно, что тебе не нужно жену и детей кормить.

- Пока еще нет, но разве угадаешь, когда Тупая Кирка попросит Джиглди Джен назначить день свадьбы?

Взрыв хохота заглушает брань Кирки.

Так льются неторопливо дружеские речи, иногда переходя в горячий спор. Но вот костер гаснет, голоса умолкают, и старатели отправляются в трактир или, решив, что пора ложиться спать, расходятся по своим палаткам.