Глава 32
В деревне, куда я влетел на полном скаку, готовились к постою.
—Где Милорадович? — крикнул я.
Мне указали на избу, я бросился к ней и у входа столкнулся со знакомым штабс-ротмистром.
—Вы здесь?! — воскликнул он.
—Срочно к Милорадовичу! — выдохнул я.
Акинфов подал знак караулу, и меня пропустили внутрь.
Генерал спал на походной кровати, прикрыв рукою
глаза. Лицо его, обрамленное русыми волосами, казалось безмятежным.
—Ваше высокопревосходительство! — крикнул я.
Милорадович опустил руку, лицо его сразу же сделалось усталым, он повернулся, посмотрел на меня и сказал:
— Что, действительный статский советник, опять не можете справиться с беременной женщиной?
—Мы попали в окружение! — выпалил я. — Я один прорвался сюда. Польские уланы отрезали…
—Что вы несете? — буркнул он. — Я только прилег отдохнуть…
— Ваше высокопревосходительство, — вдруг раздался голос штабс-ротмистра, — к вам Панчулидзев.
В избу стремительно вошел генерал.
— Что стряслось, Иван Давыдович? — спросил его граф.
— Беда, Михаил Андреевич, — ответил тот. — Наши полки окружены. Дайте приказ ударить…
— Я вам ударю! — оборвал его Милорадович.
— Ваше высокопревосходительство, — сказал я. — Там графиня де ла Тровайола. Она же Селинская. Нельзя допустить, чтобы она попала к французам. Нужно прорвать окружение, я готов идти в первых рядах…
—А! Ну да, вы-то еще не навоевались, — протянул Михаил Андреевич. — Обождите на воздухе, я сейчас.
Мы с генералом Панчулидзевым вышли во двор. Акинфов присоединился к нам.
— Ваша подопечная постаралась, — сказал он. — Попади такая картав руки Бонапарта, считай, завтра же он был бы в Твери.
Я взглянул на штабс-ротмистра с благодарностью. Его слова успокаивали: хоть кто-то оценил мои старания. Он что-то такое заметил в моем взгляде и с сочувствием добавил:
— Вижу, пришлось вам связаться с последней сволочью, граф.
— Она не сволочь, — возразил я. — Просто она не на нашей стороне.
—А я не про нее, — сказал штабс-ротмистр. — Я про Косынкина.
—Вы знаете его? — удивился я.
— Косынкина-то?! — ухмыльнулся Акинфов. — Он служил в полиции Смоленска…
— Вот как? — удивился я. — Он не рассказывал мне об этом.
— Неудивительно. Не самый славный эпизод его биографии. Хотя, как посмотреть, — продолжил штабс- ротмистр. — Он занимался тем, что по ночам убивал иностранцев, особенно французов.
—Как убивал? — спросил я.
—Так, убивал, — сказал Акинфов.
— Заладили вы! Убивал и убивал! Мало ли убивают на войне! — неожиданно вмешался в наш разговор генерал Панчулидзев. Он продолжал расхаживать по двору. Акинфов дождался, когда генерал отошел, и вполголоса сказал:
— Вот и ваш Косынкин не делал разницы между войной и убийством мирных жителей только за то, что они иноверцы! Он убивал французов, поляков, жидов…
—Черт подери! — вскрикнул я. — Если об этом известно, отчего же его не арестовали?!
— Когда враг стоит у ворот, арестовывать собственных граждан за чрезмерно проявленный патриотизм! — Штабс-ротмистр посмотрел на меня, как на недоросля, немного помолчал и добавил: — Кто-то забрал его в Санкт- Петербург…
—И неплохо устроил! — воскликнул я.
Я не выдержал и начал расхаживать по двору. Перед глазами стоял ошеломленный Косынкин! Я вспомнил, как ревниво он посмотрел, когда де Санглен передал мне конвертики с ядом. Heus-Deus, а ведь пакетик со смертельным ядом остался у него! Господи, я здесь в богом забытой деревне, а он, возможно, уже отравил Алессандрину. А Милорадович все медлит и медлит!
Наконец дверь отворилась, и появился Михаил Андреевич.
—Коня! — приказал он штабс-ротмистру.
Генерал Панчулидзев подбежал к крыльцу:
— Ваше высокопревосходительство, прикажете поднять…
— Никого поднимать не нужно, — ответил Милорадович. — Сам разберусь.
Ему подвели коня. Он сел в седло и повторил:
—Оставайтесь здесь, а я разберусь!
Генерал Панчулидзев остался стоять с раскрытым ртом. А я, не спрашивая разрешения, прыгнул в седло и поскакал следом за Милорадовичем. Казалось, что каждый удар копыта приходился по сердцу: боялся, что графини, должно быть, уже нет в живых. И все-таки торопил коня: безумная надежда, что еще можно что-то исправить, не оставляла меня.
Милорадович оглянулся на стук копыт и, должно быть, заметив решимость в моем взгляде, возражать не стал. Мы проскакали бок о бок две версты, увидели аванпосты польских улан и перешли на шаг.
— Помнится, вы хорошо говорите по-французски, — сказал генерал. — Если бы я учился в России, тоже знал бы по-французски. Но я обучался за границей и французским владею с грехом пополам.
Двое польских улан верхом направились в нашу сторону.
— Спросите, кто у них старший, и скажите, что мы хотим его видеть, — попросил Милорадович.
Поляки приблизились, и на мой вопрос ответили, что их командир — генерал Себастиани.
— Превосходно! — Милорадович благодушно рассмеялся. — Себастиани — мой добрый товарищ.
Я попросил поляков передать их командиру, что с ним хочет говорить генерал Милорадович. Один улан ускакал. Спустя несколько минут, показавшихся мне вечностью, показался их генерал.
—Bonjour, cherMiloradovitz![61]— закричал тот радостно.
— Се ne sont plus les beaux jours de Bucarest[62], — ответилМихаилАндреевич.
— Вы превосходно изъясняетесь по-французски, — сказал я.
—Составлял эту фразу целых пять минут.
Но и дальнейший разговор продолжался на французском языке.
— Я условился с неаполитанским королем[63] о свободном выходе арьергарда из города, — сказал Михаил Андреевич командующему польской конницей, — а ваши войска заслонили нам дорогу.
—Я не получил от короля уведомления об этом, — ответил генерал Себастиани. — Но я знаю вас и верю вашему слову.
Кровь ударила мне в виски с такою силой, что я едва не упал с коня. Словно сквозь пелену доносились команды Себастиани. Он распорядился, чтобы его дивизия встала параллельно Рязанской дороге и пропустила русский арьергард и обозы. Я смотрел на двух генералов — мужественных и благородных людей. Они тысячу раз могли убить друг друга раньше и получат тысячу таких возможностей в будущем. Но вот погожим осенним днем встретились в русском поле и один сказал другому: «Я знаю вас и верю вашему слову!»
Почему я не мог так же честно говорить с графом Ростопчиным, давним и верным моим благодетелем?! Почему обманывал всех вокруг и даже Жаклин, самого родного, самого близкого мне человека?! Почему просто не взял честное слово у Алессандрины, а вместо этого оставил ее наедине с убийцей?!
Я пустил коня галопом и помчался назад по Рязанской дороге, в сторону Москвы, а стоявшие по краям польские уланы улюлюкали и свистели мне вслед.
Увидав наших казаков, я закричал:
— Вперед, ребята, вперед! Там ждет генерал Милорадович! Нас пропустят без единого выстрела!
В ответ раздалось громогласное «ура!» Но чествовали не меня — генерал Милорадович скакал следом.
Я долетел до конца арьергарда — вот и коляска. Егеря — я готов был растерзать их за это — стояли в стороне. Спрыгнув с коня, я распахнул дверцу — вовремя, слава богу, успел!
Внутри происходила молчаливая борьба. Значит, мерзавец Косынкин попытался убить Алессандрину, не дожидаясь непосредственной угрозы плена, как наказывал я. Но неожиданностью для надворного советника стало то, что графиня де ла Тровайола владела приемами борьбы. Однако ей пришлось тяжело — в замкнутом пространстве коляски преимущество было на стороне физической силы, а не умения. Косынкин навалился на Алессандрину, его рука с белой горошиной неумолимо приближалась к ее лицу. Глаза графини наполнились одновременно и отчаянием, и решимостью бороться до последних сил.
Я схватил Косынкина за плечо и вышвырнул из кареты. Он вскочил на ноги, улыбнулся и воскликнул:
—Фу! Ты? А я было думал, что все! Пропали мы!
— Сейчас ты у меня пропадешь! — С этими словами я врезал ему кулаком в челюсть.
Он покатился по земле, поднялся на ноги, вытер кровь. Прежде чем подоспели егеря, я двинул ему еще раз и вновь свалил его наземь.
—Скольких человек ты убил?! — рявкнул я. — Там, в Петербурге, ты убил Гржиновского? Газету Гржиновскому ты подсунул! Нарочно, чтобы заподозрили Мохова! Жида Менаше убил! Конечно! Что же следить за ним?! Время тратить!
—Вы сошли с ума! С ума сошли! — закричал в ответ Косынкин.
Унтер-офицеры схватили меня под руки.
— Ты хотел бить французов?! — напомнил я. — Так оставался б в Москве. Теперь их там много!
Я расслабил руки, показав егерям, что больше не собираюсь кидаться на него с кулаками. Они отпустили меня.
Я сел в коляску. Графиня, поджав губы, поправляла одежду.
—Как ты? — спросил я.
— Между прочим, я все сделала, чтобы тебя не убили, — с обидой промолвила она.
— Ну а я успел вовремя, — ответил я. — Что ж, теперь для тебя война окончена.
Она смерила меня насмешливым взглядом. Я улыбнулся и покинул карету.
—Господа, — обратился я к унтер-офицерам. — Попрошу вас, присматривайте за графиней. Мы должны доставить ее живой и в добром здравии.
Я сел на лошадь, поскакал вперед и вскоре поравнялся с генералом Милорадовичем.
— Ну что там ваша чуть-чуть беременная? — спросил
он.
—Нужно препроводить ее в Санкт-Петербург, — сказал я. — Я надеюсь на ваше содействие, ваше высокопревосходительство.
— Ладно, отправлю курьера к его величеству, вот хоть того же Акинфова. С ним и доставите свою подопечную.
—Нет-нет, ваше высокопревосходительство, — возразил я. — Я прошу вас дать мне любое назначение под вашим командованием. А графиню пусть доставит еще кто- нибудь. Государь обещал мне…
—Что, так не понравилось ловить шпионов? — спросил он.
—Отвратительное занятие, — признался я.
— Что же в нем скверного? — удивился генерал.
—Знаете, собрались друзья. Они думали, что плечом к плечу штурмом пойдут на ворота ада. Но Зверь отравил их зловонным дыханием, и вдруг они перестали доверять друг другу, стали видеть в товарищах только плохое. И чтобы защититься, приходится самому совершать недостойные поступки. И знаете, что интересно? Чем ближе подходишь к границе, которая отличает человека от канальи, тем эта граница становится все менее и менее отчетливой. И вот ты уже и сам не знаешь, может, давно уже переступил ту черту, которая отличала в тебе человека…
— Черт побери, Воленский! — перебил меня генерал. — Я помню тебя по швейцарскому походу! Тогда ты не философствовал. Ладно, наплюй, да и все! По прибытии жду тебя вместе с твоей шпионкой!
Он пустил лошадь галопом и поскакал в голову колонны.