3

Съезжая с пологого пригорка в ложбину, Гаврюха с Кузьмой оказались перед неожиданным затором. Тяжелая пушка на могучем станке с высокими колесами перегораживала дорогу. Шестерка запряженных попарно лошадей, чуть не обрывая постромки, тщетно силилась выволочь ее из трясины на склон. Правое увязнувшее, до половины колесо намертво зацепилось за матерое бревно осевшей гати. Четверо пушкарей, заляпанных по глаза черной жижей, пытались спешно освободить колесо, но никак не могли приловчиться, опасаясь станка,, который при каждом рывке то подавался вперед, то откатывался назад, грозя придавить замешкавшихся.

– Эй, молодцы, подсобите-ка, придержите лошадей! – сипло обратился к подъехавшим пожилой пушкарь.

– Обоз-то наш проехал? – спросил, соскочив с конька, Кузьма.

– Объездом миновал. А нас, вишь, угораздило!

Видно, вдосталь уже нахлестанный мерин, скосив налитые дикой кровью глаза на. Гаврюху, подбегавшего к нему с кнутом, вдруг испуганно заржал, и шестерка внезапно рванула изо всей мочи. С треском переломилось бревно, затейливо выточенная дубовая спица вылетела из колеса, и само оно круто накренилось и отвалилось. Кони запально вынесли скособоченный станок с пушкой наверх и встали.

– Эка досада! – стирая пот и грязь с лица и бороды, вконец расстроился пожилой пушкарь.

Все вместе они подняли колесо, подтащили его и слеги к станку.

– Вразумлял вас: на волоки пушку надобно ставить. Нет: «и в станке гожо допрем, и так годится». Сгодилося, бесовы дети! – в сердцах ворчал старый воин.

– Пудов сто небось пушка-то? – подивился Гаврюха.

– Сто не сто, а увесиста. Погодите, мужики, уезжать-то, пригодитеся. Живо управимся.

Пока ратники возились у колеса, Кузьма с Гаврюхой осматривали пушку. Никогда еще они не видывали такой.

Большая сокрушительная пушка была отлита искусно: ее жерло походило на широко разверстую пасть страшного зверя, более чем четырех аршин в длину ствол был обхвачен тремя причудливыми поясами с литым травным узором. Какое же надобно мастерство, чтобы в узорной пышности не терялась ни одна травка и всякая вилась на свою стать, но неотделимо от всего лада! У самого дула узорочно же было отлито прозвание чудной пушки «Пардус». А позади, за ушами-скобами, на казеннике шла плотная беспробельная надпись, которую Кузьма с трудом разобрал: «Божиею милостию повелением государя и великого князя Федора Ивановича всея Руси слита бысть сия пушка лета семь тысяч девяносто осьмого[1590 года.]. Делал пушечный литец Ондрей Чохов».

– Знатный литец! Таку лепоту содеял, что и для пальбы, и для любования пригожа. Знай наших! – с одобрением оценил работу Кузьма, отступая на шаг, чтобы охватить одним взглядом диковину.

Близкий топот копыт заставил всех настороженно обернуться к дороге. Из-за поворота, скрытого лесом, на взмыленном коне вылетел Микулин. Неуемная горячность лишала его всякой осторожности. Рассвирепев от долгой задержки пушкарей, голова, не раздумывая, в одиночку помчался к ним. Пушкари повинно потупились, ожидая неминуемого наказания. Но Микулин, с изумлением увидев среди них Кузьму, сам не зная почему, вдруг остыл и смешался.

Вздыбив коня, он легко соскочил на землю, вплотную подошел к пушкарям.

– Ночевать-тут мыслите, раззеваи? Войско уж за версту ушло, а вы копошитеся.

– Колесо вот соскочило, буди оно неладно! – смущенно объяснил задержку и почесал в затылке пожилой пушкарь. – Мигом приладим.

– Загробите пушку, а ей цены нету. Сам Михаиле Васильевич Скопин про нее ведает. Хошь все костьми лягте, а пушка чтобы была цела!

Он уже хотел вскочить в седло, но не выдержал, резко обернул свое остроскулое жесткое лицо к Кузьме.

– А ты, обозник, чего тут? Все не по времени на глаза лезешь.

– Замешкался тож, – с неизменным спокойствием отвечал Кузьма, будто вовсе не замечая неприязни в голосе стрелецкого головы.

– Обоз у тебя без догляду, а ты тут.

– И ты, голова, зрю, не у войска, – усмехнулся неуступчивый Кузьма.

Каменные желваки заходили на скулах Микулина, в глазах полыхнуло бешенство. Он со злостью хлестнул плетью по сапогу.

Но тут оглушительный залп грянул из лесу. Испуганно взвились и заржали кони. Двое пушкарей, схватившись за грудь, повалились в грязь. С предсмертным храпом рухнул конь Микулина. Заверещав от страха, Гаврюха прянул к лошади Кузьмы, взлетел в седло и бросился наутек. За ним рванулась конная пушкарская шестерка. Протащив накрененный станок с пушкой сквозь придорожный подлесок, она вынесла его на вязкую стернистую поляну. Устремившись дальше, в крутом повороте с маху всадила пушку в огромный стог и, вжимая ее туда все более, заметалась и забилась, не в силах высвободиться от упряжи.

С диким ревом и свистом из-за деревьев выскочили пешие казаки. Управиться с горсткой ошеломленных ратников им было вовсе не трудно. Порубанные саблями, повалились другие два пушкаря.

Только Микулин и Кузьма, встав спина к спине, отчаянно отбивались от наседавших на них врагов.

Копьем пробило кольчугу Микулина, острие вонзилось в правое плечо, и голова перехватил саблю левой рукой. Тяжелый удар прикладом пищали сбил с ног Кузьму. Микулин остался один. Однако он и не помыслил просить о пощаде. Налетевший на него воин в богатых доспехах и с пышным султаном на сверкающем, с золотыми крылышками по бокам шлеме, захрипев, свалился с пронзенным горлом.

– Пана хорунжего загубил, пес! – раздался негодующий крик, и полдюжины сабель разом вонзились в Микулина…