Глава 10

Дов, всегда любивший уточнять, сожжены ли за ним мосты, или они, напротив, находятся в превосходном рабочем состоянии, позвонил преподобному Ассорти из кофейного бара в аэропорту. Разговор у них получился самый что ни на есть сердечный. Преподобный был — сама доброта и понимание. Он целиком и полностью поддержал мнение Дова о том, что им непременно нужно будет встретиться, продолжить и завершить деловой разговор в другой раз — с помощью телеконференции. Он заверил Дова том, что вся община будет молиться за выздоровление Эдвины или за ее мирную кончину — в зависимости от того, какой путь для нее определила вселенная. Недолгая беседа с преподобным Ассорти оставила у Дова теплое, уютное чувство, хотя тут дело скорее было не столько в преподобном, сколько в том, что Дов нечаянно пролил немного кофе себе на брюки на самом видном месте.

Дов ожесточенно вытирал ширинку очередной бумажной салфеткой, когда Амми вдруг настойчиво завибрировал у него под рубашкой.

— Ну, что еще? — сердито осведомился Дов, вытащив из-за ворота разбуянившуюся побрякушку.

— О, ничего особенного, — протянул Амми. — Я, видишь ли, просто подумал, окончательно ты сбрендил или нет, когда опрометью ускакал от преподобного Ассорти. Ты небось думаешь, что этот парень не увидел тебя насквозь и не распознал твое, шитое белыми нитками объяснение типа: «Прошу покорно простить меня, но мне надо бежать, потому что я оставил кошку на плите!»? Может быть, ты думаешь, что он — из тех людей, которых просто хлебом не корми, а дай им, чтобы их почаще бросали, типчики вроде тебя, которых внезапно охватили — мамочки родные! — морально-этические соображения?

— Я? Бросил его? Ради Бога, Амми, ты преувеличиваешь. Мы с ним — партнеры по бизнесу, а не любовники! Неужели тебе нужно описывать происшедшее, как разрыв помолвки?

— Ты покинул его, когда он стоял в ожидании возле алтаря, — ответил неумолимый амулет. — Кроме того, это Лос-Анджелес. Бизнес здесь — любовь, любовь здесь — бизнес, по крайней мере — в мире шоу-бизнеса. Когда ты ретировался в самом разгаре спектакля преподобного Ассорти, посвященного подсчету очков, это было равносильно пощечине. Хуже того: это был удар по его. самолюбию. Разве ты не знаешь, как относятся артисты к тем зрителям, которые выходят из зала во время представления? Ты задел его чувства. Просто он профессионал высокого класса и сумел не показать этого.

— Да перестань ты! Ничего такого и в помине не было. Ушел и ушел. Я же сказал ему, что у меня срочное дело.

— Да? А почему тогда ему не ляпнул что-нибудь вроде того, что тебе немедленно надо вымыть волосы, но при всем том ты надеешься, что вы останетесь друзьями? О! Почему ты не сказал ему: «Дело не в вас, дело во мне»? Очень важно, между прочим, говорить именно так. В противном случае все не выглядит официальным разрывом отношений. — Амми, разыграв смущение, потупил взор и, нарочито плохо подражая голосу Дова, добавил: — Дорогой, нечестно так связывать тебя. Думаю, нам обоим стоит увидеть и другие религиозные культы.

— Послушай, мне совершенно все равно, что ты там болтаешь. Мне кажется, я его вовсе не обидел и не настроил против себя. И даже если бы настроил! Честно говоря, я не слишком уверен в том, хочу я его поддержки или нет!

— Ты ее ой как захочешь! Ты, мягко говоря, возжаждешь этой поддержки, когда твоя дражайшая сестрица выхватит ее у тебя из-под носа, — съехидничал Амми. — Pecunia non olet, зайчик. Денежки не пахнут и власть тоже — и не важно, каким образом они добыты. Готов побиться об заклад: Пиц даже сильно напрягаться не придется, когда она будет перетаскивать преподобного Ассорти на свою сторону. Вот когда ты пожалеешь, но к тому времени будет слишком поздно и слишком погано.

Дов фыркнул.

— Пиц? Я тебя умоляю! Даже если бы она и собралась заграбастать преподобного Ассорти для себя (а я сильно сомневаюсь, что у нее для этого хватит пороха), ей стоит только глянуть на весь его антураж — и она с воплями умчится прочь искать спасения в горах. Она к вере относится серьезно, это я тебе точно говорю. Даже мельчайшие намеки на показуху вызывают у нее подлинное осуждение. Как-то раз, когда мы были маленькие, мама взяла нас на венчание в епископальную церковь, и Пиц непрерывно ныла про то, что там, дескать, слишком сильно размахивали кадилами — слишком фривольно, улавливаешь? И если ты думаешь, что во мне взыграли этические соображения, ты бы на ее этические соображения посмотрел. Эта девица по сей день девственна!

— Больше нет, — сообщил Дову Амми.

— Это ты говоришь.

— Нет, это она говорит.

— Что?! — Логика настойчиво подсказывала Дову, что амулет скорее всего лжет. Амми разозлился на него за то, что он не сумел уболтать преподобного Ассорти, и теперь хотел отыграться. Это правда, правда… или нет? — Когда она тебе сказала? И как? В лицо?

Амми ухмыльнулся.

— А как же еще? Не за спиной же у меня шушукалась. Спины, как тебе известно, у меня нет.

— Да я не про это… Если это правда — а я не верю в это ни на йоту, — как же ты об этом узнал?

— Интересное кино! А кто у нас здесь средство связи — я или ты? — с явным злорадством полюбопытствовал Амми. — Информация — это моя жизнь.

— Подобные новости не выкладывают в Интернет. Погоди. Я скажу иначе. Это не та новость, какую моя сестрица Пиц выложила бы в Интернет. И даже если бы это было так, у тебя доступа к Интернету нет, и вообще у тебя ни к чему нет доступа, кроме пылинок в моем кармане, с тех пор, как мы вылетели из Майами.

— Угу. И волосков на твоей груди, — добавил Амми. — Не забывай о том, что я прикасался к волоскам на твоей груди. Уж я-то этого точно не забуду.

— Будь так добр, оставь в покое волоски у меня на груди! Ты можешь просто ответить на вопрос?

Амулет хмыкнул.

— Элементарно, мой дорогой Дов. Я был создан для мониторинга связи. Я потребляю достоверную информацию из непринужденной болтовни, реальные новости из рекламного мусора. Позанимаешься этим подольше — и приобретешь особое чутье на всякие нюансы, и не только в информации, а и во всем, что касается людей. И ничего удивительного здесь нет: что такое люди, как не ходячие базы данных? Любые изменения — это нюансы, а утрата девственности — это весьма значительное изменение. Для устройства, наделенного моей чувствительностью, перемена в сексуальном статусе твоей сестры видна и слышна громко и отчетливо — так, как если бы она подошла к тебе и проорала эту новость тебе на ухо.

— Да уж! Небось первый разок у нее выдался еще тот, если ты уловил перемену в ней на таком расстоянии! Ведь она, должно быть, в паре тысяч миль отсюда, — заметил Дов.

— В паре тысяч миль? Не смеши меня! Как насчет более скромных мер длины? Пары десятков футов, к примеру? — Амулет ухмыльнулся. — Ну, если, конечно, это не она, а кто-то другой. Ну-ка глянь во-он туда — видишь, возле стойки с газетами и журналами? Кто это там листает последний номер «Космополитэн»?

Дов чуть шею не вывихнул, пытаясь разглядеть стойку, расположенную точнехонько напротив столика, за которым он с удовольствием допивал то, что осталось от его порции кофе. То есть он допивал кофе с удовольствием до того мгновения, пока не понял: Амми не шутил. Там стояла Пиц, самая настоящая и живая.

Стояла она возле одной из многих стоек с журналами и, как и было сказано выше, просматривала номер «Космополитэн». Дов понял, что заметил ее раньше, но в тот момент не узнал. Для того был целый ряд причин, и номер «Космо» в этом ряду был причиной номер один. Пять минут назад Дов мог собственной жизнью поклясться в том, что Пиц скорее можно было бы увидеть на нью-йоркском пасхальном параде голой, с плюшевыми розовыми заячьими ушами на голове, чем с этим журналом, в котором слово «оргазм» было разбросано по страницам с щедростью конфетти.

Другая причина, по которой Дов заметил, но не узнал Пиц, была проще: она изменилась внешне. Исчезла ее суровая «кабинетная» прическа. Где-то и как-то она ухитрилась модно подстричь и уложить волосы, и теперь они были распущены и слегка завиты, и… Боже, а это еще что такое?!

«Разрази меня гром, — пробормотал Дов ошеломленно. — Да у нее и вправду есть фигура!» Так оно и было. Тот же самый порыв, который заставил Пиц распустить волосы, подтолкнул ее и к смене стиля одежды. В целом ее одежда стала короче, более облегающей и яркой. Нет-нет, она, конечно, выглядела не так, как одна из «храмовых дев» в обители преподобного Ассорти, однако плавные, нежные линии ее фигуры смотрелись более привлекательно и не так унижающе действовали на окружающих, как калифорнийски-безупречные формы.

— Ну? Может, подойдешь поздороваешься с любименькой сестренкой? — издевательски предложил Амми.

— Сейчас, вот только шнурки поглажу, — процедил Дов сквозь стиснутые зубы. — Проклятие, а ведь она здесь и впрямь для того, чтобы заморочить голову преподобному Ассорти. И при том, как она выглядит, она этого запросто добьется!

— О чем и речь, о чем и речь! — гнусаво пропел Амми на какой-то препротивный мотивчик. — Если только не прав ты, а я ошибаюсь, и если она по-прежнему слишком порядочная дама для того, чтобы иметь дело с Первой Церковью Поточного Вымогательства.

— Думаешь, такое возможно? — спросил Дов и сам удивился тому, как дрогнул его голос.

— Откуда мне знать? Это ты у нас уверен в том, что во веки веков можешь пользоваться собственными чарами. Преподобный Ассорти будет ожидать твоего звонка, потому что у тебя такая обворожительная улыбочка! Так ты себе это представляешь? Ха! Небось у тебя целый гардероб таких улыбочек — на все случаи жизни!

Дов поджал губы и промолчал. Амми не ошибался — и это само по себе было паршиво. Не надо было давать ему понять, что он попал в точку.

Набавлять Дову очки Амми вовсе не собирался. Из этого мерзопакостного амулета вышел бы весьма и весьма неудовлетворительный член общины Безмятежной Обители Непрерывного Подсчета Очков.

— Думаешь, ты у нас один такой обаятельный? — не унимался Амми. — Помнится, что-то там такое говорили древние греки насчет веры в собственные способности. Надо показать миру хоть капельку самоуверенности — и оглянуться не успеешь, как уже тебя окружат толпы народа, и все будут жаждать подойти к тебе поближе, прикоснуться к тебе — люди будут верить: вот потрогаем его — и нам перепадет немножечко этого волшебства. Преподобный Ассорти знает о харизме все. Будь у него такая возможность, он бы ее по бутылкам разливал, пробками запечатывал и продавал! И знаешь что? Теперь твоей сестрице этот секрет тоже ведом.

— Откуда? Только потому, что она наконец обзавелась ха…

— Без пошлостей, пожалуйста. — В отдельных случаях Амми мог уподобляться пуританину. — Изменения, происшедшие… скажем так: в статусе Пиц, всего лишь послужили катализатором. В глубине ее души всегда таилось то, что нужно, чтобы продвинуться в жизни. Ей нужен был всего лишь маленький толчок.

— А кто теперь пошлит? — съязвил Дов.

— От пошляка слышу, — парировал амулет. — Есть такие люди: они умеют подняться над ситуацией, могут видеть дальше своего носа. Ты, как видно, не из их числа. Будь у меня плечи, я бы ими пожал. Будь у меня руки, я бы их умыл. Ты язвишь насчет Пиц только потому, что теперь она представляет для тебя настоящую угрозу в деле завоевания компании. Мальчишка. Ты сам в этом виноват, между прочим.

— Если бы мне понадобилась лекция, я бы вернулся в университет, — проворчал Дов и для вящей убедительности окунул Амми в чашку с кофе. К поверхности устремилась туманность крошечных пузырьков, каждый из которых превратился в сверкающее острие иголочки, начиненной магической силой. Амулет не мог утонуть, но ему не нравилось, когда с ним обращаются будто с пакетиком с чайной заваркой. Пузырьки были предупреждением для Дова: «Вытащи меня отсюда немедленно, а не то я тебе сейчас такие показательные магические выступления устрою — мало не покажется! Или ты хочешь, чтобы твоя сестрица узнала про то, что ты здесь?»

Этого Дову вовсе не хотелось. На самом деле он раздумывал над тем, как застать Пиц врасплох и употребить это себе во благо. Посему он проворно выдернул Амми из чашки и заботливо вытер бумажной салфеткой.

— Ой. Вот беда! — проговорил он с самой обезоруживающей улыбкой, на которую только был способен.

Амулет на эту уловку не купился.

— Сенсация! Срочно в номер: «Масло не просто растает у тебя во рту, оно там испарится!»

— Ладно, ладно, прости. Давай-ка уберемся отсюда, пока она нас не заметила.

— Нет уж, ты меня на побег не подбивай! Ноги здесь у тебя имеются, а не у меня.

Тихо и аккуратно Дов убрал Амми под рубашку, снял со спинки стула дорожную сумку и направился в зону посадки, чтобы успеть на ближайший рейс. Неискушенный наблюдатель не заметил бы ничего необычного в хорошо одетом одиноком человеке, беззаботно пересекающем залы международного аэропорта Лос-Анджелеса, а вот наблюдатель, искушенный в магии и во всем, что с нею связано, заметил бы туманное облачко над плечами Дова, похожее на полупрозрачный капюшон.

Это облачко являло собой проявление чар, жертве которых суждено было превратиться в магнит для всех зануд на свете. Абсолютно постороннему человеку теперь стоило только глянуть на жертву этих чар — и этот человек сразу бы ощутил непреодолимое желание поведать оной жертве обо всех подробностях недавно перенесенной операции на мочевом пузыре, о последних успехах своих четверых отпрысков, о гениальном, неповторимом фокусе, которая его любимая кошечка Флаффи выделывает всякий раз, когда хочет, чтобы ее накормили. Способность этих чар привлекать занудных болтунов усиливалась вчетверо при появлении у жертвы возможности спастись бегством — ну, к примеру, если бы поблизости от нее оказалась попутная машина или еще что-нибудь в таком роде. Облачко отделилось от плеч Дова, плавно, но неумолимо пролетело по коридору терминала, порхнуло к стойке со свежей прессой и зависло над Пиц.

А в это время Пиц…

— Он уже ушел?

Не отрывая глаз от номера «Космополитэн», Пиц легонько подтолкнула мыском туфли свою дорожную сумку.

— Угу. Вон он. Топает. — Мишка Тум-Тум высунул из сумки мордочку. Маленький плюшевый медвежонок точно так же не знал о прощальном «подарочке», который Дов оставил сестре, как и она сама. — Он и этот его тупой амулет. И кому только в голову взбредет болтать со средством связи?

— Придется сделать вид, что я этого не слышала, а ты — не говорил. — Пиц закрыла журнал и подошла к кассирше. Когда она убирала сдачу в кошелек, она особым образом потерла одну двадцатипятицентовую монетку. Это была памятная монетка в четверть доллара, выпущенная в Массачусетсе. «Орел», как положено, являл собой профиль Джорджа Вашингтона, а вот на «решке» красовалось не привычное изображение американского орла. Вместо орла в ознаменование одного из самых памятных событий штата на «решке» сверкал миниатюрный барельеф, запечатлевший Пола Ревира в процессе его знаменитой полуночной скачки.^[73]

Вернее говоря, монетка так выглядела до того, как ее коснулись кончики пальцев Пиц. Она провела по неглубокому барельефу большим пальцем против часовой стрелки и, негромко пробормотав тщательно подобранные магические слова, добилась желаемого эффекта: призрачная лошадь и ее всадник отделились от поверхности монеты. Монета стала идеально гладкой, а лошадь со всадником устремились следом за Довом. Пиц усмехнулась.

— Погоди, вот они его нагонят, Тум-Тум, — проговорила она. — Как только эта лошадка взберется вверх по его штанине, начнется для него веселье.

— Заклинание «Потерянного Багажа», я полагаю? — Мишка Тум-Тум тяжело вздохнул, покачиваясь в сумке. — Какое ребячество! Да и эффективности маловато… Спору нет, как только это случится в первый раз, он ужасно разозлится, но в следующий раз он уже поймет, что кто-то его околдовал. И он тут же придумает контрзаклинание. Между прочим, у него полным-полно кредитных карточек, и он не постесняется ими воспользоваться. Маленькая пробежка по магазинам его бумажнику не повредит.

— Эта маленькая пробежка по магазинам отнимет у него драгоценное время, необходимое на беседы с потенциальными союзниками, — возразила Пиц и улыбнулась.

— Чего это ты улыбаешься? — с подозрением поинтересовался Мишка Тум-Тум. — Сроду не видел, чтобы ты так улыбалась. Улыбочка почти… макиавеллиевская»! Явно у тебя на уме не просто заклинание «Потерянного Багажа». Что же?

— О, ничего такого, — беспечно отозвалась Пиц. — Просто… «Два по цене одного». Для любимого братика ничего не жалко. Его бумажник не просто отправится в космическое путешествие. Всякий раз, как только Дов будет оказываться поблизости от любого из пунктов досмотра, вид у него будет, как у Кракатау^[74] в не самый лучший из дней.

— Ах ты хитрюга! Во дает! — восхитился медвежонок. — А я и не думал, что ты на такое способна!

— Его будут засекать не только электронные устройства, — продолжала Пиц, подстегивая восторг медвежонка. — На людей чары тоже будут действовать. Когда он будет говорить служащим пункта досмотра, что он укладывал свои чемоданы сам, ему не поверят. Когда его попросят выйти из очереди на посадку для ручного досмотра дорожной сумки, ее вывернут наизнанку, и она разве что только по швам не треснет. «Обыск с раздеванием» — эти слова станут его вторым именем, а к концу своего путешествия он объявит о помолвке с парой резиновых перчаток!

Пиц злорадно расхохоталась.

— Ой, Пиц… — Мишка Тум-Тум блаженно вздохнул. — Моя маленькая девочка растет на глазах. Когда ты была девственницей, ты никогда не вела себя так безжалостно.

Пиц покраснела.

— Это тут совершенно ни при чем.

— Может, да, а может, нет. Вероятно, ты всегда обладала способностью хладнокровно снимать с людей скальпы — просто до сегодняшнего дня этот твой талант пылился, так сказать, без дела. — Медвежонок утер несуществующую слезинку. — О, как я горжусь тобой!

Но вот ведь что странно: когда Пиц подошла к «карусели» и стала ждать появления своего чемодана, к ней вдруг приблизился милый старичок, который почему-то решил, что она как две капли воды похожа на его покойную сестру, Бетурию Джейн, которая была миссионеркой в Китае и вернулась домой в Огайо с потрясающей коллекцией табакерочек из слоновой кости — ручной работы, разумеется. Одна из них была в форме дракона. Известно ли прелестной девушке о том, что китайцы пользуются совершенно другими знаками Зодиака? У них этих знаков тоже дюжина, как и у нас, но ваша судьба зависит не от того, в каком месяце вы родились. Все зависит от годичного цикла продолжительностью двенадцать лет. И каждый из этих лет управляется определенным животным, включая дракона, лошадь, быка, крысу, обезьяну, тигра, змею, собаку, петуха, кролика, свинью… а кто же двенадцатый?

Пиц улыбнулась и попыталась вежливо отделаться от старичка — он был такой симпатичный дедуля, — но он все болтал и болтал и никак не мог вспомнить двенадцатое животное. Затем он сообщил Пиц о том, что он родился в год Зайца, а Бетурия Джейн — в год Дракона. Ну и конечно, за этим последовали характеристики людей, рождающихся под этими двумя знаками, и ценные сведения о том, какие знаки лучше сочетаются между собой, и сообщение о том, что его покойная супруга родилась в год Лошади. Старичок запамятовал, означало ли это, что их брак идеален или как раз наоборот, но поскольку его бедную супругу переехал комбайн на поле в пятую годовщину их бракосочетания, у них было мало возможностей выяснить, как там у них все обстояло с долговременной совместимостью.

— А вы видели эти комбайны, убирающие урожай, милочка? Зрелище чарующее, просто, я бы сказал, завораживающее. Даже несмотря на то, что под них порой попадают чьи-то жены, эти комбайны — изумительные, гениальные машины. Я горжусь тем, что я — американец, стоит мне только подумать про эти комбайны. Даже если бы у нас здесь не началась промышленная революция, мы, янки, все равно до всего докопались бы, не сомневаюсь. Некоторые, правду сказать, считают, что промышленная революция создала больше сложностей, чем решила проблем, — особенно если послушать, как по этому поводу разглагольствует сынок Бетурии Джейн, Кельвин. Конечно, негоже дурно говорить про собственного племянника, но я вам честно скажу: если этот парень не прирожденный большевик, то тогда Господь не создал маленькие зеленые яблочки, а уж я-то точно знаю, что Он их создал. Между прочим, такая вкуснятина, если сахарком посыпать… Но вот во всем этом мире не хватит сахара, чтобы перебить ту оскомину, которую у меня вызывают речи Кельвина. Но что тут поделаешь? Ведь он — единственное дитя моей бесценной покойной сестры Бетурии Джейн, а дети — это благословение Божье. Жаль, так жаль, что нам с моей любимой Люси Кэтлин так и не перепало этого благословения — а я вам уже рассказал, как необычно она отошла в мир иной? Да, такое вам не каждый день расскажут… но на все воля Божья, и на то была Божья воля, и вам даже вот что скажу… Старичок без устали сокрушался по поводу того, что у него и у его жены, которую до срока прибрал с поля жизни Господь, не было собственных детишек — даже большевиком, и тем Бог не одарил, — когда Пиц вдруг в отчаянии прохрипела:

— Прошу прощения, но мне срочно надо в туалет. С этими словами она сорвалась с места и пулей помчалась куда глаза глядят.

Закрывшись в душевой кабинке, она прижалась щекой к холодной стальной стенке и прошептала:

— Что я такого сделала? За что?

А в это самое время Дова как раз попросили пройти в соседнее с пунктом таможенного досмотра служебное помещение и раздеться. Он услышал звук натягиваемой резиновой перчатки и содрогнулся.

«Что я такого сделал? За что?» — в отчаянии подумал он.

Он был не один в своем горе. Заклинания, которые воюющие брат и сестра обрушили друг на друга, были высказаны впопыхах, импульсивно, без предварительной Ограничительной формулы. Невинные прохожие, находившиеся в непосредственной близости от Дова и Пиц на момент произнесения заклинаний, вдруг оказались под действием ослабленных версий тех же самых чар, которые брат с сестрой напустили друг на дружку. Еще никогда в этом аэропорту не снимали с ленты транспортера столько чемоданов, вызвавших подозрение у таможенников, еще никогда такому числу зануд-болтунов не приходило в голову пооткровенничать со своими соседями по залу ожидания или салону самолета и поведать оным всю историю своей жизни.

Относительно того, что за счет заклинания Пиц система безопасности просто озверела, то тут особо сокрушаться не приходилось. Эта система и без всяких мстительных заклинаний кого хочешь могла уморить.

К счастью для международного аэропорта Лос-Анджелеса, его работа разладилась сравнительно ненадолго. У заклинаний братца и сестрицы Богги был, скажем так, не слишком продолжительный период полураспада. Чары продолжали еще некоторое время терзать Дова и Пиц, но они вскоре сообразили, в чем дело, и обезопасили себя с помощью контрзаклинаний, после чего чары перестали мучить ни в чем не повинных людей. К тому времени, когда самолет рейсом на Сиэтл, которым летел Дов, поднялся в воздух, большая часть колдовства развеялась, а уж к тому моменту, когда Пиц подъехала к Безмятежной Обители Непрерывного Подсчета Очков, от чар и вовсе следа не осталось.