Иван

И тут я увидел Бел-Горюч камень. Он был совершенно не похож на другие сейды: камень Алатырь сверкал, как маленькое солнце. От него исходили вполне ощутимые волны света и тепла, а на макушке рос молодой ясень, корни которого, оплетая трещины, уходили в землю.

Подступив к самому камню, я положил на него руки — не знаю почему, просто очень захотелось это сделать. Когда отнял, на ладонях остались светящиеся золотые следы, а на камне, напротив, отпечатались мои ладони.

— Ну, видишь, Кукса? Принял камень нашего Спасителя, — довольно проворчал Илюха.

— Принял? — переспросил я.

— Если б ты ему не понравился, камень бы тебя сжег. И пепла бы не осталось, — пояснил нойда и жизнерадостно улыбнулся.

— А предупредить? — я разозлился. В самом деле: а если б я чертову камню не понравился?

— Дак обошлось же, чего зря базарить? — похлопал меня по голому плечу Илюха и обратился к нойде: — Кукса, найди ему барахло. Не гоже новому Привратнику голым гузном отсвечивать, — и снова повернулся ко мне: — Идем, Спаситель, народ ждет.

«Народ» ждал у большого костра посреди стойбища. Что характерно: раньше, когда мы бродили здесь с Куксой, я никого не видел.

Было их человек двадцать — и мужчин и женщин, старых и молодых. Некоторые разглядывали меня недоверчиво, как неожиданную диковину, другие — дружелюбно, третьи — с затаенной надеждой. Женщины обрадовались иголкам, а один из мужчин, молодой парень по имени Миха, с дредами и в джинсах, прижал к сердцу ампулу. Объяснил, что это — новые штаммы Пыльцы, специально заказанные через нашу бабку из Бразилии, и теперь можно вывести гибрид, устойчивый к повышенной влажности…

По поведению нойд, по их взглядам, по намекам, бросаемым Авторитетом, я понимал: что-то им от меня надо, но не мог понять что. А они не говорили. После трапезы — все как один, пристально наблюдали, как я глодаю кусок сушеного оленьего мяса.

— Спасибо за гостеприимство, — подсев к авторитету, я поплотнее закутался в толстовку с капюшоном, только чуть траченную на локтях и по вороту.

На тыльной стороне ладони Мурманского была вытатуирована половинка солнечного круга с бегущим внутри оленем и надписью «Север». На пальцах, коротких и покрытых седым волосом, тоже что-то синело, но слишком мелкое, не разобрать. Дальше, до закатанного по локоть рукава тельника, была женщина, ноги которой оплетала змея.

— А тебе уважуха за грев, — Илюха вновь улыбнулся и похлопал меня по плечу. — Наш ботаник твоему хабару больше всех рад. Что-то он там химичит, я не в теме, но Зоне с этого прибыток капает. Так что всё путем.

— Но сами вы не употребляете.

— А у нас своей дури хватает, — Илюха постучал себя пальцем по лбу. — Когда камень убивает, он же делает тебя сильнее. Ты это очень скоро поймешь.

— Вообще-то… Я к вам по делу.

— Ну ясен пень, не с зайцами в футбол играть. Спокуха хрящ, болото наше. Поживешь, осмотришься…

— Да не могу я у вас тут жить! Мне назад, на тот берег как можно быстрей надо.

Глаза Илюхи, похожие на два прозрачных голубых буравчика, вдруг сощурились.

— А… как же камень?

— Да к черту ваш камень! — я вскочил. — Я о вашем Алатыре в первый раз слышу, а вы заладили…

— Но Камень тебя принял, — к нам подошла женщина. Лицо её, тёмное и обветренное, было будто высечено из твердого, как гранит, куска дерева. — И тебя впустила Зона — это верный знак. Ты принимал подарки, ел нашу пищу и не обеспамятел. Ты — Привратник.

— Кто-кто?

— Таможня, — охотно пояснил Илюха. — Между Тем светом и Этим. Сечешь? Чтобы обмен шел беспрепятственно, нужен на воротах человечек с понятием. Зона без грева загнется, а воля не получит рыжевья. Так что привыкай, Ванюха.

— Князь Игорь! — до меня только дошло. — Он был вашим человечком, то есть, Привратником. А теперь он мертв и вы думаете, что я его заменю, — я горько рассмеялся. — Но вы опоздали. Князем стал воевода Сварог, а ему на зону начхать.

— Привратнику не обязательно быть князем, — сказала женщина с твердым лицом, которую все звали Наст. — Это так, приятный бонус. Таможенником стать может кто угодно, хоть кладбищенский сторож. Что, по правде говоря, было бы даже удобней.

— Ага. Тело закопал, а душу сюда, на поселение…

Я засмеялся, думая, что они оценят: хорошая ведь шутка вышла! Но почему-то никто даже не улыбнулся. Все смотрели строго и выжидающе, только Кукса, тяжко вздохнув, покачал головой. Осекшись, я по очереди заглянул в глаза Илюхе, Наст, Михе… Нет, они точно не смеялись.

— То есть… Вы серьезно насчет души.

— А ты думал, мы тут так просто сидим, для собственного удовольствия, — наконец хмыкнул Миха. Затем взял прутик, растопырил пальцы и вонзил его себе в ладонь. Прутик прошел насквозь, не оставив никакого следа, не говоря уже о крови.

Сев на бревно, заменяющее лавку, я обхватил голову руками. Спаси и помилуй, Твоё Макароннейшее святейшество! Так они реально все до единого мертвые. Но… Как они тогда здесь живут? Выращивают оленей, растят детей… Я вспомнил ребятишек, играющих возле большого костра. Вечно им бегать в рубашонках, с соплями до пояса. Никогда они уже не вырастут, пусть земля им будет пухом…

— Но я же вас трогал! — я поднял глаза на Илюху. — Вы не призраки, не духи бестелесные!

— Я ж тебе талдычу: камень Алатырь дает силу. Благодаря ему мы здесь и живем.

— Ты ел нашу еду, тебя принял камень, а это значит, теперь ты наш. Нет тебе дороги назад, — вставила Наст.

— Нечего меня раньше времени хоронить, — буркнул я, уставившись в землю. А затем вскинулся: — Игорь жил в Мангазее! Он даже в Москву ездил…

— Коли в Закон войдешь — и тебя отпустит. Алатырь камень добрый, с понятием. А Мангазея? Город специально построили на границе миров, для пущего удобства, — сказал Илюха. — Так что, Ванюха-Спаситель, быть тебе таможенником.

— Но я не могу! Я не хочу жить в Мангазее, у меня другие дела. И… Я ведь из-за Ольги пришел! — я вновь вскочил. — Через два дня жену Игоря казнят. Сварог думает, что это она князя убила. Нас с учителем вызвали расследовать, правда ли это. Вот я и пришел к вам, чтобы расспросить князя, потому что Кукса сказал, что он где-то здесь. Я сыщик, понимаете? Мне бы только со свидетелем поговорить и — сразу назад. На тот берег.

— Тут мы тебе помочь ничем не можем, уж извини, — ласково улыбнулся Илюха.

— А я у вас помощи и не прошу, — удивился я. Я вам просто объяснить пытаюсь, почему остаться не могу. Я же Завесу — в любой момент… — а Муромский всё смотрел на меня, и продолжал улыбаться. Добро так, с пониманием. — Что, не верите?

Протянув руку, я нащупал Завесу. Ну конечно, она была здесь — куда ей деться? Облегчение накатило волной: признаться, на какой-то миг я и вправду поверил Илюхе. Ухватил покрепче, дернул, и… Ничего. Будто рыба по самым кончикам пальцев чешуей мазнула. Я сосредоточился. Сдвинув Навь обеими руками, занес ногу и уже почувствовал, как пахнуло ледяным морским ветром…

— Что, геморно? Рыбку в мутной воде, да голыми ручками, — посочувствовал Илюха. И это сочувствие меня окончательно добило.

Достав из кармашка последнюю, рассчитанную на возвращение заначку, я выстелил дорожку на тыльной стороне ладони и вдохнул. Ноздри опалила пряная волна, в ней проскакивали незнакомые оранжевые искорки.

Закрыв глаза, я подождал, пока мир привычно не разделится на Правь и Навь, увидел Завесу, рассмотрел её во всех подробностях, прочувствовал, проникся, так сказать, моментом, и… Она подалась, открылась, как старая штопаная занавеска, но за ней ничего не было. С Той, мирской стороны, была пустота. Ни тумана, ни тьмы, ни холода — только бестелесная безмолвная пустота.

Плюхнувшись на траву рядом с Мурманским, я застыл. Так вот он какой, значит, Смерть. Один шаг — и всё. Приехали.

В отчаянии я шибанул кулаком по земле. Раз, другой, третий, понял, что кулак никакой боли не чувствует. И в землю уходит на полвершка…

— Вот так и мы, — понимающе кивнул Илюха. Взгляд у него был ласковый-ласковый. — Всё время должны думать. О том, чтобы не проваливаться в землю, о том, что мясо оленя надо жевать, затем глотать, а затем, переварив… ну, ты понял. Думать, а скорее, помнить о том, как выглядишь, — он растопырил перед моим лицом татуированные руки с короткими пальцами. — Какой у тебя голос, какие любишь словечки… Без Привратника, без грева, поступающего с воли, мы теряем себя.

— Я теперь тоже потеряю?

— Если не согласишься служить камню — уж извини.

Я поднялся. Хотелось убежать. Куда-нибудь где никого нет, где на меня никто не будет смотреть. Сделал пару шагов…

— И последний момент, — сказал Илюха уже в спину. — Ты — не мы. Тебя Шаи-Хулуд не спасал. Ты потеряешь память очень быстро и уйдешь за реку.

— И сколько у меня времени? — спросил я через плечо.

— От тебя зависит, — Илюха поднялся и почесал пузо под драной телняшкой.

— Но с Игорем-то можно поговорить? Весточку на Тот свет отправить…

— А вот это — со всем нашим удовольствием.

Достав из кармана выцветших, с оттянутыми коленками треников телефон, Илюха выдвинул антенну и нажал несколько кнопок. Послышались гудки, а затем авторитет расплылся в своей фирменной улыбке.

— Але! Хай, Горь! Мурманский на проводе. Как сам? Да тоже всё путем. Тут у нас человечек с воли нарисовался, с тобой побазарить хочет. Балакает, жену твою знает… Замётано, — картинно хлопнув крышечкой телефона, он посмотрел на меня. — Скоро будет. А ты погуляй пока. Подумай.

— А почему Игорь живет не с вами?

Мы с Куксой отправились навстречу князю. Сидеть на месте не было мочи и Илюха послал пацана проводить меня до Смородины.

— Горь живет в Беловодье, шибко-шибко далеко. К нам только в гости наведывается.

— Потому что он остался без тела, да?

— Потому что он умер, дурья твоя башка.

— Но… Я думал, вы тоже… Вы же сами говорили…

— Мы — тоже, — с умным видом кивнул Кукса.

— Так в чем разница?

— Нет никакой разницы. Просто мы живем на этом берегу, а он — на том.

Нет, ну ведь ему только на пользу будет парочка хороших, крепких лещей… Совсем пацан берегов не чует. Разговаривает, как с дитём.

Чем дальше мы шли, тем больше вокруг становилось признаков знакомой мне Нави. Исчезли зеленая трава и пушистые зверьки, да и птички-бабочки больше не порхали над былинками. Деревья почернели, на стволах, в складках коры, прорезались суровые лица, неотрывно наблюдающие за нами гнилушечными глазками. С веток колючих кустов сочилась склизкая капость, мясистые цветы хищно облизывались неприятно скользкими языками, а вдалеке, за пригорком, кто-то громко и тоскливо ухал. Словом, лепота Зоны сменилась своеобычной Навьей хмарью.

— Как она получилась? — спросил я, чтобы не молчать. — Ну, Зона?

— Я ж тебе уже говорил: в Мурманске шибко большой кирдык был. Мы жили в эпицентре катаклизма, сечешь? Никогда не приходилось видеть, как реальность медленно, со скрипом, сворачивается в трубочку, как блин? А начинкой в этом блине — ты? Не приходилось чувствовать, что вместе с реальностью тебя всего скручивает в тугой жгут? А ты при этом живой, а время останавливается, и ты уже понимаешь, что так будет продолжаться вечность… — пацан хитро подмигнул. — Хорошо, что Шаи-Хулуд сумел остановить свертку и сделать всё, как было. А тех, кто уже умер, привел сюда, — Кукса беспечно улыбнулся. — Он сделал так, что в Зоне всегда весна. Рыба сама в садки прыгает, оленей даже пасти не надо… И это тоже продолжается целую вечность.

— Только получается, чтобы у вас тут рай был, нужно иметь человечка на той стороне, который грев гнать будет.

— Равновесие надо соблюдать однако.

Дальше шли молча. Тоже мне: дети цветов. Устроились в теплом месте, дырки сейдами позатыкали, чтобы сквознячок, не дай бог, не продул, и радуются. А что они здесь видят? Три холма на краю света, да глупых сурков у норок? Ни забот, ни хлопот. Не жизнь, а нежить…

Вспомнилась Машка — перед тем, как мне уходить. Бледная до синевы, с огромными, в пол-лица глазищами и тонкими, вытянутыми в струнку губами.

— Я с тобой, — говорит, едва ворочая языком от страха, от злости, от обиды на судьбу нашу хромоногую. — Я твоя напарница и должна прикрывать тебе спину. Без себя не отпущу.

Как ей объяснить, что и мне, здоровому мужику, переплыть залив — уже подвиг, а уж ей, пигалице мелкой… Котик, дай ему боги здоровья, расстарался, наслал на девку сон необоримый. Камикадзе: когда Маха проснется и поймет, что случилось… Словом, лучше я — здесь, чем он — там.

А как же наставник?

Представилось: в обвисшей шляпе, в тяжелом истертом плаще, бредет мой учитель один, позабыт-позаброшен, по раскисшему тракту. Сапоги увязают и скользят в липкой грязи, и некому даже поддержать старика… От столь трогательно-безутешной картины навернулись слёзы. Но я не дал себе раскиснуть. Мужественно вытер сопли, втянул живот и потопал вслед за пацаном.

Лумумба сам виноват. Тоже мне, настоящий русский мужик: сидит в бане, вспоминает родину и хлещет водку…

Я ведь до последнего надеялся, что он меня догонит. Даже здесь, на берегу, после встречи с Водокрутом, всё ждал: вот оглянусь, а рядом — бвана стоит. Усмехается хитро, как он один это умеет, и говорит:

— Шалишь, стажер. Поперед батьки в Пекло лезть…

А вообще… что-то день сегодня урожайный. То царскую дочку в жены сулят — даром, что дура, зато красивая и с хвостом… То сытую спокойную жизнь — бери и черпай полными горстями… Что-то здесь не так. Обычно судьба-мачеха исключительно пинками да подзатыльниками потчует, а не пряниками медовыми. Однако шибко-шибко ей что-то от меня надо…

Незаметно дошли до реки. С крутояра спускалась пыльная тропинка и я решил ополоснуться. Тормозя о кочки, поросшие сухой травой, спрыгнул на берег, закатал рукава и опустил руки в темную, будто чернильную воду. Тут же, заорав нечеловеческим голосом, отскочил. В первый миг показалось что в реке кипяток, но всё было наоборот: температура воды приближалась к абсолютному нулю. Кожа на руках побелела и покрылась синими цыпками.

Рядом раздался ехидный смешок.

— Однако мозгом думай. Зачерпнуть воды из Стикса — большую силу надо иметь. Как у Шаи-Хулуда, например.

Минут десять пришлось растирать ладони и стучать ими друг о друга, пока наконец не обрел надежду на выздоровление: ощутил слабенькое покалывание в кончиках пальцев.

— Что означает это имя? Ну, Шаи-Хулуд?

— Большой Червяк, — сказал Кукса, равнодушно пожав плечами.

— Всего-то?

Нойда немного подумал.

— Шибко-шибко большой. И толстый.

С того берега послышалось ровное тарахтение, а через минуту показалась ядовито-желтая резиновая моторка. На корме, налегая на рулевое весло, сидел человек. Голову его покрывала пушистая соболья шапка, плечи укутывала такая же шуба. Борода и изгиб носа показались знакомыми. Ну конечно: я видел их на высокой кипарисовой поленнице, сложенной на плоту.

Причалив, Игорь ловко выскочил на берег и глубоко, полной грудью вздохнул. Затем скинул шубу и шапку и направился к нам.

— Только здесь и можно погреться! — улыбнулся покойный князь и протянул руку. Ладонь была жесткая, с наслоениями трудовых мозолей. — У нас в Беловодье пурга. Дороги занесло, так что не обессудьте. Пока до Смородины добрался — последние кости выморозил.

Я взглянул на тот берег. Река была неширокая, метров пятнадцать-двадцать, а за ней шел пологий плёс, поросший зеленой травкой. Качали коричневыми головками камыши, в них негромко крякали утки.

— Да ты не смотри. Из предбанника и баня меньше кажется.

Был он какой-то ненастоящий. Как актер, которому досталась роль Великого князя, но играть которого он совершенно не умеет. Раскатистый голос, барские замашки, эта картинность, с которой он сбросил дорогую шубу прямо в песок… Ему бы очки — подумал я, — твидовый пиджак с такими кружками на локтях… И джинсы.

— Что закручинился, Иван-воин? Али не люба тебе Зона?

Я поморщился. Все играют роли. Лумумба играет роль великого сыщика. Илюха — крутого Авторитета. Кукса — загадочного нойды, Игорь — Великого князя… А я? Мне-то какая роль досталась? Главного дурака?

— Извините. Устал я что-то. Заманался, как у вас тут модно говорить.

Игорь поскучнел. Исчез налет наигранности, куража, в глазах мелькнуло сочувствие. Властно кивнув пацану, князь приказал:

— А ну-ка, Стрефил-птица, лети-ка ты границу охранять. Нам поговорить надо.

Кукса, ничего не сказав, полез на обрыв. Мы молча смотрели, как он карабкается, пуская из-под подошв ручейки рыжей пыли, а когда беловолосая голова показалась наверху, я сказал:

— У меня к вам дело, Великий князь. Вы должны…

— Я ведь тоже был мертв, — перебил меня Игорь. Сложив руки на груди, он смотрел в черную воду. — Заблудился в тайге. После Распыления решил попытать удачу: разворошил старые архивы о богатых Кольских месторождениях, нарисовал по ним карту и пошел. Я еще тогда смекнул, что в мире Пыльцы золото будет самой твердой валютой. Вот и придумал, как в этом новом мире устроиться — магией я владеть не мог, не судьба. Оставался презренный металл… Пока собирался, зима началась. Никаких поверхностных россыпей не нашел, заблудился, потом еще ногу сломал… Ну, и замерз насмерть. Оказался у Алатыря, Бел-Горюч камня. Он предложил сделку, я согласился. Оттаял по весне, целый и невредимый, вышел к поселку староверов, а потом… После Мурманской катастрофы таких же неприкаянных как я, без роду без крова, много было. Вот мы и решили город отстроить…

— Предлагаете мне тоже заключить сделку? — перебил я. Игорь вздохнул.

— Хочешь вернуться — другого выхода нет. Иди к камню, поклонись да попроси службу твою принять.

— Золото — это плата, — догадался я. — Ты с Алатыря за службу золото стребовал.

— Не плата, а награда. И я ничего не требовал. Он просто показал. Я же — геолог. Алатырь показал мне недра Кольские, со всеми их сокровищами и тайнами. А я построил город. Замечательный город, в котором всем рады.

— Теперь уже не всем, — буркнул я. Игорь вопросительно поднял бровь. — Сварог устроил военный переворот. Выгнал бояр, а всех магов обязал покинуть пределы Мангазеи. Пыльцу продавать запретил… Нет больше замечательного гостеприимного города.

Князь отвернулся. Подошел к лодке, задумчиво попинал тугой борт… А затем вернулся и, глядя в сторону, спросил:

— А Ольга?

— В остроге сидит. Завтра, если я не сбился со счета, казнь. За твоё, между прочим, убийство.

Игорь переменился в лице. Казалось, он хочет бежать сразу во все стороны: на свою лодку, к камню, прямо в реку…

— Мы знали, что рано или поздно Сварог попытается захватить власть. Он ведь был комендантом Североморской крепости, когда Распыление грянуло. Он много сделал для Мурманска. Почти навел порядок: наладил отопление, подвоз продуктов — здесь, на Севере, без Большой земли не выжить… А потом грянула Катастрофа. Сварог после нее так и не оправился. Когда узнал, что его младший сын, Владимир, хочет стать магом, выгнал из дома.

— И как вы с ним договорились?

— Карту золотых месторождений только я знал. Поэтому мы четко поделили сферы влияния: я управляю городом, он отвечает за безопасность. Я ведь и завещание написал — так, на всякий случай… Ввёл Ольгу в правление компании, сделав так, что только она может занять кресло председателя в случае моей смерти…

— Нет больше ни кресла, ни компании. Финдиректора убили, а на бояр Сварог напустил оставшихся без зарплаты докеров и старателей. То, что прииск с вашей смерти стоит, вы знаете?

— Это и было гарантией. Прииск должен заработать, как только Ольга встанет у власти. Нойды…

— Если прииск не запустят в ближайшие дни, Сварог скинет на Зону бомбу, — перебил я. — Если не врет о том, что она есть.

— Погоди, — Игорь уставился в воды Смородины. Постояв так минуты три, посмотрел на меня и кивнул: — Он может это сделать. Помимо прочего, с Североморской базы мы вывезли несколько тактических ядерных зарядов… Можно всю Зону накрыть, как медным тазиком.

— Вы же и так все мертвые, — напомнил я. — Зоне за Завесой ничего не будет, меня больше Правь волнует. Экологическая катастрофа.

— При взрыве Алатырь, скорее всего, уйдет под землю, — сказал Игорь. — А без камня не будет ни Зоны, ни золота. Да и Навь пострадает, ты не обольщайся. Никогда не бывал на Припяти, возле реактора?

— Тогда срочно нужно запустить прииск. Что вам, золота жалко? Пускай себе роют, зато Зону в покое оставят.

— Ты так ничего и не понял, — загрустил князь. — Прииск не мы остановили, а камень. Там сейчас нет золота, ни крупинки. Всё в глубину ушло.

— Экий меркантильный минерал. Баш на баш, значит. По вашему выходит, что Алатырь — чуть ли не одушевленное существо…

— Пойдем, — сказал князь. — Сам увидишь.

Взобравшись на крутояр, мы вновь окунулись в теплый, пахнущий медом и хлебом мир. До самого горизонта раскинулись алые, подернутые голубоватой дымкой поля. В них, мерно взмахивая косами, кто-то трудился. И только подойдя ближе, я понял, что это и есть плантации. Маки, над которыми висел густой туман из голубой пыльцы, косили зайцы…

— Ух ты! А у нас Пыльцу из микоризы выращивают, — восхитился я.

— Экспериментируем помаленьку, — кивнул Игорь. — Гибриды создаем… Представляешь, сколько в мире живых стоит Пыльца, принесенная с Того света?

— Всё о прибылях думаете?

— О будущем.

Проведя над травой рукою, Игорь поднес ладонь, сплошь облепленную голубой пыльцой, к моему лицу. Запах был одновременно очень знакомый, и слишком чужой.

Смеркалось. Камень в вечерних лучах светился мягким теплым светом, совсем как электрическая лампочка.

— Смотри внимательно, — приказал Игорь.

Я послушался. Глаза, при взгляде на Алатырь больше не болели, даже приятно было обстоятельно, вершок за вершком, исследовать шероховатую поверхность, испещренную выпуклостями, бороздами и выемками. При определенной доле фантазии они начали складываться в…

— Ёрш твою медь! — не знаю, когда я начал так ругаться. Наверное, Машкино дурное влияние сказывается… — Это же голова. Игорь, закопай тебя комар, это же гигантская голова!

Бугры надбровных дуг были покрыты кудлатым седым мхом, он же рос вместо усов и бороды. Каменные веки были плотно зажмурены, зато ноздри равномерно раздувались и опадали, а губы издавали негромкие, рокочущие звуки. Гигантская голова спала.

— Он хотел повернуть время вспять, — задумчиво сказал Игорь. — Вернуться туда, где еще не изобрели Пыльцу. Возмечтал стать Атлантом.

— Иногда мечты превосходят возможности, — заметил я. — Мы с учителем этого добра тоже навидались.

Я уже понял: это и есть Шаи-Хулуд. Маг, погубивший Мурманск и спасший племя саамов.

— Он думал, что всё получится, — тихо, будто боясь разбудить великана, сказал князь. — Всё произошло очень быстро: столько требуется, чтобы капля дождя сорвалась с травинки на землю. Он стал великим, он осознал, что может совершить любое чудо и решил это самое чудо воплотить в жизнь. Избавить мир от Пыльцы… Но ведь всегда есть условия, верно? Чудо не должно было причинить вреда ни одному существу во вселенной. А такого чуда, как ты сам понимаешь, не существует… Не выдержав противоречий, мир стал схлопываться: нельзя породить новую вселенную, не уничтожив старой. Но он остановил этот взрыв, заперев его в бесконечном миге своего сна. Если голову разрушить…

— Вселенная схлопнется, — договорил я. — Но откуда ты всё это знаешь?

— Он сам показал. Нашел мой дух, скитающийся по пустоши рядом со Смородиной, и предложил сделку.

— То есть, настоящая работа состоит не в том, чтобы гнать грев, а в том, чтобы охранять камень?

Присев на корточки, Игорь протянул руку и притронулся к щеке спящего великана. Рука, точнее, кончики пальцев, прошли насквозь, не встречая никакого сопротивления. Когда камня коснулся я, всё было на месте: теплая шероховатая поверхность, чуть заметно подрагивающая от храпа.

— Постепенно ты развоплотишься, — пояснил Игорь, глядя на меня снизу верх. — Станешь духом. Тебя будут глодать невыполненные обещания…

— Что от меня требуется? — буркнул я.

— Ничего. Просто будь. Следи, чтобы в Зону не шлялся кто попало… Здесь о камне заботятся Нойды, твоя забота — Правь. Не давай Сварогу зарываться.

— Если я стану привратником… Мне придется отказаться от своей жизни, так?

— Посмотри на это с другой стороны: «своей», как ты говоришь, жизни у тебя уже нет. Ты умер. Так что теперь получаешь как бы двух тузов на прикупе.

— Кто тебя убил, князь? — спросил я. Игорь вздрогнул и отвернулся.

— Я не хочу об этом говорить. Я… не помню.

— Неправда. Умершие не своей смертью всегда помнят. И знают, кто их убил, уж поверь.

— Я правда не знаю! — вскинулся князь. — Хочешь верь, хочешь — нет, но я не знаю. Помню, как мы легли спать, как я заснул… а потом проснулся от того, что сердце разрывалось от боли. Оля была рядом. Я не хотел её будить, встал, думал попить воды, умыться, открыл дверь и…

— Тебя нашли на пороге спальни. Неужели в княжеских покоях, как в дешевой гостинице, «удобства дальше по коридору»? Ты шел не в ванную, ты хотел позвать на помощь. Потому что не доверял жене. Ты ей рассказал о завещании, верно? И думал, что она хочет захватить власть. Что княгиня отравила своим колдовским снадобьем.

— У нас не всё было гладко в последние месяцы. Мы много спорили и мало соглашались.

— Она любила тебя, — сказал я. — Она позвала своего бывшего мужа, чтобы он нашел настоящего убийцу.

— И что? — холодно спросил Игорь. — У него получилось?

«По лугам, по полянам, дружат Марья с Иваном. Тут любовь без обмана.

Без дружка, без Ивана, жить и Марья не станет, а зачахнет, завянет…»

Это был Машкин голос, честное слово! Будто я проходил мимо чужого окна и подслушал посторонний разговор или радиопередачу. Но голос был точно Машкин, его я ни с чем не спутаю.

— Ладно, — сказал я. — Я буду охранять камень. Что нужно делать?

Игорь живо вскочил. Снял с шеи гайтан, на котором болтался небольшой золотой ключик, и протянул мне.

— Значит, всё? Я никогда больше не смогу стать собой?

— Нужды многих важнее нужд нескольких. Или одного, — сказал Игорь, надел мне на шею гайтан, а затем повернулся и быстро пошел в сторону реки. Он не оглядывался.

Я остался один. Не считая головы, которая, чуть накренясь, негромко похрапывала. Губами она время от времени издавала рокочущий звук «пуфф». На макушке в такт дыханию подрагивали веточки ясеня с небольшими аккуратными листочками.

— Я согласен, — сказал я голове, чувствуя себя ужасно глупо. — Эй, уважаемый… Есть кто дома?

Голова сладко причмокнула во сне, приподняв брови — на меня посыпалась каменная пыль — и, оглушительно свистнув ноздрей, захрапела с новой силой.

Вот те на. Столько уговоров, страданий, терзаний — а ей и дела нет. Может, Илюха с князем ошиблись? Игорь сказал, что его Алатырь нашел сам. Рассказал о себе, пригласил на службу…

В растерянности я посмотрел под ноги и только сейчас заметил, что через ступни, обутые в старые разношенные кроссовки без шнурков, просвечивает трава. Странно. Раньше такого не было. В животе неприятно засосало, к горлу подкатил комок. Попытался сорвать круглую головку дикого лука — рука прошла сквозь стебель, хотя я и почувствовал некоторое сопротивление.

Вместе с тем вокруг меня начали сгущаться какие-то прозрачные тени. Они колыхались в воздухе, как вывешенные на просушку рубахи, и я вдруг понял, что это призраки тех, кто умер окончательно, а не остался на краю Завесы. Они обступили меня плотной толпой, и каждый что-то говорил. Будто негромко гудел спящий пчелиный улей. Я стал прислушиваться. Постепенно из общего гудения проступили слова, они слились в связный рассказ…

Я схватился за голову. Ну конечно! И как мы с бваной сами не догадались! Это же так элементарно…

Духи через какое-то время разбрелись по своим делам, и я опять остался один. Похолодало. Задул жесткий пронизывающий ветер — казалось, он проходит через меня, как сквозь решето. Посмотрел вверх. С пустого неба, кружась и сверкая, летели снежинки. Я подставил ладонь — снежинки её не замечали.

Чует моё нежелание, паршивец, — подумал я, нарезая круги вокруг камня. Тот продолжал светиться, но тепла больше не давал. — Насильно мил не будешь, так ведь? Заманили хитростью, вынудили согласиться на службу… А теперь вот поняли, что я — не Тот.

Сжимая в кулаке ключ, я подошел к голове. Вот засуну сейчас этот золотой ключик ей в ухо. Или в ноздрю… Чтобы тоже жизнь медом не казалась. Ишь, разоспалась…

Снег густел. Теперь он валил целыми хлопьями, на плечах и голове у меня уже скопились небольшие сугробы. Ноги в расхлябанных кроссовках провалились по колено, но холода я не чувствовал, только оцепенение. И еще страшно хотелось спать — впервые с тех пор, как оказался в Зоне. Веки отяжелели и не хотели открываться. Ноги передвигались всё более неохотно. Я каменел.

Попытавшись взбодриться, нагреб полную горсть снега и растер по лицу. Кожу приятно закололо и это придало уверенности: я чувствую — значит, еще существую. Надо просто собраться с мыслями. Привратник стоит у врат. А ключ, как это ни банально, нужен, чтобы эти самые врата открывать. Я с надеждой огляделся. М-да… С вратами на заснеженной, продуваемой ветром пустоши, была напряжёнка. Но… Я же маг! И, как говаривал бвана, не самый плохой.

Вспомнился смешной нойда Кукса, его тощий строгий палец и наказ:

— Не делай так больше…

Усмехнувшись, я нашарил под снегом пару камней и положил один на другой. Верхний тут же встал торчком. Притащив еще пару, я соединил их таким же образом. Затем, меж камнями, небрежно очертил в воздухе прямоугольник — там, где я провел рукой, вспыхнула синяя полоса, похожая на дверь. Отлично. Осталось вставить ключ, повернуть и толкнуть.