Глава 25

Конечно, Василий никуда не уехал. Полночи он просидел в кабаке, пытаясь сообразить, как уговорить Заруцкого. Государь, посланец Божий, доверил ему дело важное, а он назад с пустыми руками вернется? Вот уж нет!

Однако в голову ничего не шло. И так, и эдак вертел Васька, но ничего не придумал. Мрачный и злой, он к полуночи вернулся на постоялый двор и, решив, что утро вечера мудренее, завалился спать.

На рассвете следующего дня Василий уже стоял на заутрене в приделе святых мучеников Фрола и Лавра Сергиевской церкви. Раз сам ничего придумать не смог, авось Бог поможет. Он опустился на колени и принялся истово молиться за успех своего дела, за здоровье маленького царя и за упокой души любимой Настены.

Едва закончилась служба, как кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, Васька увидел казака, тот кивнул на дверь и поманил его за собой.

"От атамана, гнать из крепости будут".

Но ошибся. Когда они вышли на улицу, незнакомец прошептал:

— Отойдем-ка, покудова никто не услышал.

Один за другим они пошли вокруг церкви. Василий держался настороженно и украдкой поглядывал по сторонам, пытаясь угадать, что его ждет. Но никого, казалось, тут не было, лишь вдалеке спешил какой-то инок да баба в криво повязанном платке мела двор.

Наконец незнакомец остановился под высоким дубом, тихо шелестевшим немногими бурыми листьями. Васька подошел и вопросительно уставился на казака.

— Ты, что ль, от государя будешь? — нетерпеливо спросил тот.

— Ну, я.

— Я Николка Роговец. Хочу тебе жалобу дать, поелику тут на правду надежи нет.

— Что ж, сказывай, — кивнул Васька.

— Есть тут у нас сотник, Ермолка Пугало, со шрамом на роже. А шрам этот с того, что в разрушные годы он снасильничал девку, а та ему черепком по морде-то и вдарила. И так-то худо, а она опосля еще и удавилась.

Василий замер, сердце глухо стукнуло и, казалось, остановилось. Он сглотнул подступивший к горлу комок и хрипло спросил:

— Где это учинилось?

— В Ярославском уезде, — жарко зашептал Роговец, — мы там с ополчением стояли, аккурат на святого Матфея. Зашли втроем в избу к ней, пожрать попросили. Мы-то с приятелем опосля ушли, а Пугало остался. Потом сказывал нам во хмелю, мол, сначильничал ее да заснул, а она прям возле него на ленте своей и удавилася. Проснулся, дескать, утрась, а пред очами ноги босые качаются. Девка-то больно хорошая, жаль ее.

Ни один мускул не дрогнул на лице Василия, хотя в душе бушевала такая буря, что он едва стоял на ногах. Сквозь шум в ушах он услышал собственный голос:

— Как звали девицу?

— Настасья, кажись.

Прислонившись к мокрому стволу, верный страж государев помолчал, восстанавливая дыхание.

— А чего ж раньше не донес?

Николка пожал плечами.

— Да как-то недосуг было, разбросала нас судьбинушка, думал, сгинул Ермолка в войне-то. Ан нет, на Успенье в Воронеже свиделись, и он на меня с ножом кинулся, дабы я про него не растрепал, да в реку сбросил. Вон, гля, плечо-то доселе замотано. Слава Богу, промахнулся — в грудь, стервец, метился.

— Понятно, — кивнул Василий. — Ладно, ступай с Богом. Сыщу я то Пугало.

— Верно, сыщешь? Ты не думай, я никого не боюсь, но все ж как-то… беспокойно.

Васька со злостью посмотрел на Роговца: доносчиков он не жаловал. Да и как знать, может, в смерти Настены этот казачок тоже виноват. Затылок вдруг заломило так, что на глазах невольно выступили слезы. Превозмогая боль, государев посланник кивнул:

— Не сумлевайся.

Всю ночь Пугало просидел на колченогом стуле в караульне, прикидывая, как ему поступить. Вставал, жадно пил, зачерпнув ковшом из кадушки студеную воду, и снова садился. Как оказалось, что за одно преступление его ищут на Москве, а за другое — здесь? Смерти он не боялся, но хотелось еще пожить. И потому напряженно думал, как выкрутиться. Ну вот что, что ему делать?! Бежать на юг? Или остаться и ждать, когда Роговец на него пожалуется? Но тут, он чувствовал, уже земля горит под ногами. Даже если Иван Мартынович не покарает, Николка может других подговорить. Или того хуже — перейдет Заруцкий, как предсказывал старец, под руку государеву, и что тогда? Люди Пожарского его, Ермолая, рано или поздно отыщут, к бабке не ходи. От них ни один атаман защитить не сможет. Князь высоко сидит, выше него только царь. Но у того свои заботы, с чего бы ему за всякую казачью голытьбу вступаться.

Если только не… Да! Верно! Нужно показать себя перед государем, совершить что-то такое, чтоб он благодарен был или даже по гроб жизни обязан, а о девке б и не вспомнил. И, если что, и от Пожарского захотел бы защитить.

Ага, легко сказать, но это ж надо сначала придумать, а потом суметь исполнить. И доказательствами не забыть запастись, а то чужую славу всяк присвоить горазд.

И посреди ночи ему в голову пришло простое решение. Ермолай даже рассмеялся — да, вот оно, то, что спасет его! Едва сдав караул и наплевав на заутреню, он вернулся в свою избу и заснул блаженным сном. Впервые за последние дни голова совсем не болела.

Проснувшись ближе к полудню, он сразу же направился к палатам Заруцкого, позади которых располагался двор, обнесенный деревянным частоколом. Пугало обошел терем и заметил неподалеку брошенную подводу. Он примостился под ней и стал наблюдать сквозь дыру в заборе. На улице было пусто, и его никто не заметил.

Ждать пришлось недолго. Через полчаса во дворе под яблонями появилась Марина, ведя за руку маленького Ивашку. Под покровительством Заруцкого она никого не боялась, гуляла без опаски, и Ермолай об этом знал. Отодвинув прогнившую доску, он протиснулся во двор и спрятался за стволом ближайшего дерева.

— Када ми подем в Моськву? — услышал он голос малыша.

— Вскорости, миленький мой, совсем вскорости, — ласково ответила Марина.

"Надо же, — удивился Пугало, — словно бы иной человек. Ни холодности, ни гонора".

Голоса приближались, Ермолай осторожно выглянул. Мальчик с матерью остановились в паре саженей от него, женщина вытащила полотняный платочек и наклонилась к сыну.

— Ну-кась… Чегой-то ты такой чумазый?

Словно тигр, Пугало выпрыгнул из своего убежища и с налету воткнул саблю в живот Марины. Слабо охнув, она осела на землю, в остановившемся взгляде застыло удивление. Глаза ребенка округлились от ужаса, он попытался закричать, но Ермолай успел зажать ему рот ладонью. Клинок со свистом рассек воздух, и малыш тихо повалился на пожухшие листья, ковром устилавшие двор. Под ним медленно растекалась липкая красная лужа.

Пугало перевел дыхание и огляделся — никого. Теперь нужно запастись доказательствами, чтоб государевы люди не усомнились, кто избавил царя от соперника на престол. Нагнувшись над телами, Ермолай бегло их осмотрел и заметил, как на мизинце мальчика блеснул крошечный перстенек. То, что надо! Он вырвал из мертвой руки Марины платок, одним движением ножа отсек пальчик, завернул его в полотно и сунул за пазуху.

Ну, все, дело сделано! Теперь надо найти царева посланника.

"Это ж в каком почете у государя я теперича буду! Небось, еще и наградит знатно!"

Воровато осмотревшись, Пугало перекрестился и метнулся к дыре в заборе.

На втором этаже постоялого двора Василий мерил комнату нервными шагами, уговаривая себя успокоиться. Деревянные половицы жалобно поскрипывали.

Он знает виновника смерти Настены, и это главное. Безусловно, это тот самый сотник со шрамом, что пропустил их со старцем вчера в Одоев. Он, Васька, видел его, стоял с ним лицом к лицу — и не знал! Не знал! Не знал! И не убил!

Ладно, что ж теперь волосы-то на голове рвать. Нужно сообразить, как его найти. Можно сходить туда, вдруг негодяй все еще там? Или еще проще — отправиться к Заруцкому и спросить, кто вчера охранял ворота. Только ответит ли? К тому же, атаман требует, чтоб он срочно убирался из города, наверняка скоро пришлет своих людей…

Словно в ответ на его мысли, дубовая дверь с грохотом распахнулась, и в комнату ввалились казаки. Ничего не сказав, двое схватили Ваську под руки, третий, видимо, главный, вытащил из-за его пояса саблю и скомандовал:

— Пшел!

"Буйно они гостей выпроваживают", — усмехнулся про себя растерявшийся Василий.

Но поволокли его почему-то не к воротам, а к дому атамана. Втащили вверх по высокой лестнице, втолкнули в горницу и бросили на пол, к ногам Заруцкого. Старший отдал Ивану Васькину саблю, и тот бросил ее на стол, прямо среди плошек и сосудов. Один из них с грохотом упал на пол и разлетелся на мелкие кусочки.

Василий, оказавшийся на коленях, снизу вверх вопросительно взглянул на атамана. Вид у того был страшен: всклокоченные волосы, горящие лютой ненавистью глаза, раздувающиеся ноздри, перекошенное лицо.

— Во-он! — завопил Заруцкий, и казаков как ветром сдуло.

Иван подошел к пленнику, ухватил за ворот кафтана и рывком поставил на ноги.

— Ну, сказывай! — потребовал он, еле сдерживая ярость.

Васька растерялся еще больше.

— Об чем?

Атаман размахнулся и со всей силы ударил его кулаком по лицу. Василий с размаху влетел спиной в буфет и упал, на голову ему посыпалась глиняная посуда.

— Да ты что, ополоумел? — гневно завопил он, сидя на полу и размазывая по лицу хлынувшую из носа кровь.

— Сказывай, говорю, как Маринку с дитем убивал, сволочь! Я тебя на куски изрублю, паскуда, каждый палец поотрезаю!

Глаза у Васьки полезли на лоб — вот так новость!

— Не трогал я твою Маринку, — начал было он, но тут же получил сапогом в живот и задохнулся.

— Не трогал? — зашипел Заруцкий. — Ты давеча прибыл, а сегодня они оба умертвлены! И ты еще станешь лукавить?!

— Да возле моего постоялого двора твоя стража стоит, думаешь, я не ведаю?! Нешто они не видали, что я токмо на заутреню да обратно?!

Но атаман ничего не желал слушать. Глаза его сверкали злобой, и Василий понял, что жить ему осталось недолго.

"Нет, не могу я помереть, не отомстив Настениному обидчику!" — в отчаянии подумал он и закричал:

— Ладно, ладно. Хошь изрубить меня — изруби. Но прежде дозволь последнее желание, коли я приговоренный.

— А, так ты сознаешься, стервец?! — взвыл Заруцкий и снова двинулся на Василия.

— Ни в чем я не сознаюсь. Все одно зарубишь, тебе ж ведать не надобно, кто всамдель виноват. Вот — есть государев человек, ворог — значится, он и убивец.

— Лжешь! Мне царева посланника казнить не с руки! — заорал атаман и вдруг горько усмехнулся: — Эх, Васька, Васька… Я ж тебя как дорогого гостя принимал, стол с тобой делил, а ты…

Василий с трудом встал, вытер окровавленные руки о кафтан.

— Негораздок ты, Иван. Сказываю ж, не трогал я Маринку с дитем! Я и не видал их даже.

Заруцкий вдруг притих, словно из него воздух выпустили, и в бессилии повалился на лавку.

— Ладно, — голос его звучал теперь глухо и устало, — сказывай свое желание.

— Хочу напоследок глаз на глаз повидаться с подручным твоим, Ермолаем Пугалом.

— На кой ляд он тебе?

— Дело у меня до него.

Атаман почесал вихрастую голову и ответил:

— Глаз на глаз не дам, мало ль чего ты удумал. А сюда, так и быть, приведут. Дозволяю. Эй, кто там есть?

Велев вбежавшим казакам разыскать Пугало, Иван прислонился к стене и закрыл глаза. Злость улетучилась, и его накрыло отчаянное ощущение потери.

Оба молчали. Васька искоса поглядывал на лежащую на столе саблю, но между ним и ею сидел Заруцкий. Что ж, придется обходиться без оружия, он эту гниду, что Настену сгубила, и голыми руками придушит.

Для обоих время тянулось нестерпимо долго. Наконец послышались тяжелые шаги, и в горницу шагнул Ермолай.

— Еле сыскали, — усмехнулся сопровождавший его казак и вышел.

Иван открыл глаза и неторопливо сказал:

— Заходь, сотник. Дверь притвори.

— Здорово, атаман.

Василий смотрел на врага, а в душе его поднималась буря. Увидел шрам на щеке Пугала… и потерял голову.

"Настена, моя Настена, как же ты билась, чтоб не даться этому паскуднику! Но куда ж тебе одолеть такого борова. Ну ниче, я его за тебя…"

Он вскочил и со звериным ревом бросился на Ермолая, намертво вцепился ему в горло. Тот захрипел, стараясь оторвать от себя Васькины руки.

— Ты, сволочь, ты мою Настену снасильничал! Подыхай, стервец!

Они отчаянно боролись, Василий пытался задушить противника, а Пугало изворачивался и трясся, силясь освободиться. Заруцкий ошалело смотрел на них и вдруг увидел, как из-под кафтана Ермолая выпала окровавленная полотняная тряпка, в которую явно было что-то завернуто. У атамана потемнело в глазах: он узнал платок Марины. Одним прыжком он оказался рядом, оторвал Ваську от сотника и отбросил на лавку. Потом нагнулся, рывком развернул полотно… и глаза его полезли на лоб.

— Так это ты, паскуда?! — взревел Заруцкий страшным голосом. — Сынка мово загубил!

Пугало побелел, как снег, а Василий потряс головой, пытаясь прийти в себя, и потянулся через стол к своему оружию.

— Постой, атаман… — забормотал Ермолай, — это ж не то… Я ж не…

Две сабли, Ивана и Василия, опустились на голову сотника одновременно.