КАВАЛЛИН

Когда имеешь дело с серьезными людьми, их нельзя оскорблять, требуя немедленно показать живую и веселую Анну. Тем более что она была чуть не первым человеком, которого я в лагере ромэев и увидел. Точнее, за пределами лагеря, там, где были солдатские латрины — и женские тоже, обоз так и звенит обычно женскими голосами. Вот там они и мелькнули, Анна и Зои, две фигурки, почти в обнимку спускающиеся с насыпи, на верхушке которой красовались столбы, между столбами — рогожа. Обе в очевидно прекрасном настроении.

Феоктистос плохо выглядел, сероватая щетина торчала неровно, глаза — красные и злые. И он совсем не улыбался.

— Халид ибн Бармак! Вот это новость! — сказал он сорванным голосом. Вызвал шустрого посыльного, шепнул ему что-то на ухо, тот сорвался, с места бегом. Феоктистос подержал короткое время ладони у лица, потом вздохнул и пошел пить воду из медного стакана. Я встал с ним рядом, налил сам себе воды в соседний стакан.

Феоктистос косо посмотрел на меня.

— Я видел лагерь тысяч на пять человек, — ответил я на его молчаливый вопрос. — Но это не те солдаты, с которыми тут раньше имели дело. Даже не армия бывшего халифа, который был очень хорош, просто ему было не до вас — подавлял один бунт за другим, но все равно плохо кончил. У Халида — хорасанцы.

— То есть хоть восточные, но персы, — с усмешкой сказал Феоктистос. — Давно не встречались. Со времен… императора Ираклиуса, что ли.

— Персы, иранцы — называйте как хотите. Но здесь лучшие из хорасанцев, — продолжил я. — Опытные. Наверняка очень хороши кони и верблюды. Халид — принц Балха, это место, где делается лучшая в мире броня. Любимое оружие хорасанцев — боевой топор.

— Тем лучше, тем лучше… — бормотал Феоктистос, моргая красными глазами. — Пять тысяч. Ну, не держит же он вторую армию за холмом? А потом, сколько бы их ни было, вот эта горловина, через которую они завтра сюда будут перетекать…

— Что? — спросил я.

— Догадка, вот что. И еще то, что мы видим с верхушек гор, — разъяснил он. — Вы же не думаете, Маниах, что только они засылают сюда разведчиков? Мои армейские коллеги тоже кое-чем заняты. Ваши цифры в целом подтверждаются, конечно. А что там сказал ваш царственный друг насчет того, что снимает лагерь? Вы думаете, что он уберется отсюда вместе со всем войском? Он и правда снимает его, мне сообщили об этом как раз перед вашим прибытием. Вот только движется это воинство вовсе не на юг и не на восток, домой. Они идут сюда, Маниах. И все начнется если не утром, то завтра днем. Вот и пусть начнется.

Я попробовал представить себе — что? Две армии, которые встречаются в ущелье? Бессмысленно. Бой может быть по ту или эту сторону горловины. И кончится он, по известным причинам, очень плохо для Халида. А потом императорская армия, которую некому сдержать, идет на юг, в земли халифа, до самой Эдессы — если больше некому будет ее остановить. Ну, а дальше все равно отползает назад. Потому что если карать его отправится настоящая армия, кто бы ее ни возглавил, то тогда главное для императора будет — нырнуть обратно вот в это ущелье вовремя. И еще придется оставить немалый отряд для его охраны.

— Солдатская баня вас не оскорбит, Маниах? — поинтересовался Феоктистос.

— Как может оскорбить кусок мыла и чан воды? — посмеялся я. — А если мне дадут еще поспать…

— Вам — дадут. Немножко. А если очень, очень повезет, то дадут и мне, — сказал он мрачно.

Позднее утро или ранний день, эхо труб по всему лагерю. Что-то происходит. Я показываюсь из палатки — а лагеря уже почти нет, земля валов швыряется обратно во рвы, ткань павильонов в руках превращается в квадратики меньше, еще меньше — и исчезает, солдаты, пешие и конные, выстраиваются в линии среди пыли.

— Ну, что, пора выходить, — поприветствовал меня все тот же Феоктистос. — А то заберут вашу палатку, а вас оставят. Вот вам фляга с водой, что тут еще — пара яблок, дрянь завтрак, пойдемте, увидите интересную картину.

Мы остановились в отдалении от бывшей главной площади лагеря, так, что граница и ущелье оказались справа от нас.

Площади уже не было. Была сплошная стена кавалерии на серых, в яблоках конях, в серых плащах, без брони, с зачехленными копьями. Лес копий над головами — как дерево Зои у пещеры дракона, с трепещущим многоцветьем вымпелов: синие, голубые, красные, все украшены крестами. Стена темных щитов, конь и золотой всадник на каждом.

— Вот они, императорские тагмы, — сказал Феоктистос, и голос его дрогнул.

Два букеллария выехали на бывшую площадь, сверкнули железные рукавицы, держащие знамена. Ряды всадников начали затихать, они привставали на стременах, оглядываюсь.

Совсем тихо, только кони переступают нервно по суховатой земле.

Не знаю, каким я думал увидеть его в этот миг — в сверкающей ромэйской броне, в балхской кольчуге… Но он вылетел на площадь на сером гвардейском жеребце таким же, как я видел его в первый раз. В тонкой тунике, в сандалиях, сверкая загорелыми коленями.

— А-а-а! — захлебнулись восторгом ряды всадников. Грохот щитов сотряс долину.

Перед началом битвы полководцу положено произносить длинную речь. Но тут никто явно не собирался идти в бой — тут было что-то другое.

Он остановился в середине площади, резко выбросил вверх правую руку, приветствуя войска.

Повисла страшная тишина.

И в ней по рядам покатилось только одно слово, выкрикнутое его высоким, пронзительным голосом:

— Акроинон!

Мгновение тишины — и рев, грохот, ржание. И вдруг откуда-то из второго ряда раздалось протяжное и басовитое:

— Каваллин! Каваллин!

И, как потом сказал мне Феоктистос, было добавлено что-то насчет лошадиной мочи.

— Каваллин! — весело загремели тысячи глоток.

Император закинул голову и засмеялся. А потом поехал по рядам, протягивая руку и стараясь коснуться каждого хоть кончиками пальцев.

Они пойдут за ним куда угодно, понял я. И, что важнее, он победит.

А «Каваллин», он же «Лошадник» — может быть, для кого-то это имя и ненавистно, может, кто-то и считает, что то — имя демона, но только не здесь, не среди влюбленных императорских тагм.

А он все ехал вдоль рядов слева направо — но вдруг резко, с места, с полного разворота, серый конь взял в галоп.

Он мелькнул, как снаряд из баллисты, оставляя маленькие облачка пыли, хрупкий золотой мальчик в седле.

Букелларии медленно тронули коней, ожили и заструились по легкому ветерку длинные вымпелы их эполет, султаны на шлемах хлестали их по волосам и щекам.

Потом — серые кони, лес флажков, штандартов и вымпелов, стена темных щитов, щетина луков. Санитары, с их двумя парами стремян. Снова ряды всадников — не в бой, а в поход, медленно, за императором, туда, куда он ускакал.

То есть влево, на север. Я перевел взгляд на горловину ущелья, откуда не так давно вернулся: оно было справа, на юге, армия Халида ибн Бармака тоже осталась справа, за этой горловиной.

Этого не могло быть.

Феоктистос изучал мое лицо с явным удовольствием. Он смотрел на меня и смотрел, иногда улыбаясь.

Я перевел взгляд на императорскую армию: как огромное щетинистое животное, она длинной лентой тянулась налево, на север.

— Армения, — сказал я, наконец, Феоктистосу. — Он идет туда. Пересечет границу и нападет. Но не здесь, а там, на севере. Он с самого начала так все и спланировал. Он возьмет себе всю Армению, а не только ее запад, который принадлежит империи сейчас.

— Да, да, — безмятежно отозвался Феоктистос. — Как хорошо, что вы догадались только сейчас. И как хорошо, что ваши хорасанцы этого еще вчера не подозревали. С вашей помощью, конечно. Но…

Феоктистос перевел взгляд к облакам пыли, постепенно заволакивавшей горизонт слева.

— Но насчет взять себе — это если очень повезет. Про восстание Григора Мамиконяна вы, конечно, не слышали? Нет? А про князя Багратуни — тоже нет? Ну, не всем же подряд вам заниматься. Да, тут давняя, хорошо продуманная операция. Но восстание подавлено, к сожалению. Так что остается сделать две вещи, обе или одну из них. Саракинос или — как вы их там называете?

— Арабийя, — сказал я мрачно.

— Арабийя, аравес, агарини, саракинос, исмаилиты — сколько имен для этой мрази. Они называют все эти замки той, их Армении своими передними зубами. Мелитина, Самосата… Целая цепочка укрепленных городов. Мы не можем даже качнуться сюда, к югу, в глубину их империи, пока эти зубы там остаются. Так вот, их надо вырвать, то есть крепости разрушить. А второе… Что нужнее всего любой империи?

Я молчал.

— Люди, Маниах, конечно, люди. Вы видели, на что стали похожи наши города, особенно после проклятой чумы. Нам нужны люди. Кто угодно. Какое там возрождение духа Рима, какие там игры, музыка, бани, если людей просто нет. Помните первую операцию нашего Каваллина, с которой он начал свое правление шесть лет назад? Германикия, родная деревня его отца Лeo, или его предков. Сейчас — в Сирии, у саракинос. Но Константин Каваллин ворвался туда, начистил саракинос хвосты, посадил на мулов и лошадей всех из Германикии, кто хотел и мог уйти, и перевез на эту сторону границы. А из Сирии быстро ушел, чтобы не терпеть поражений. Вот и армяне — если взять их к себе с домами и горами не сможем, то хоть самих вывезем. Земли у нас — сколько угодно. Ну, ладно. А с этими, под командой вашего Халида, разговор сейчас будет отдельный — если все получится.

Ржавая пыль застилала горизонт, как будто долина горела тихим пламенем. Ряды всадников медленно двигались к этому пожару, на север.

— Ну, вот, — сказал Феоктистос. — Как вы понимаете, вы остаетесь здесь. И вся ваша компания, за небольшим исключением, тоже.

Я обернулся: небольшое исключение, Прокопиус, скромно стоял в отдалении, среди группы похожих на него, как братья, людей. Это был совсем другой Прокопиус, мог бы сказать ненаблюдательный человек: в военной накидке на две пуговицы у горла, с грудью, явно затянутой железом, скрывавшимся под серой тканью. Складки кольчатого капюшона лежали на его спине, шлем из сходящихся к макушке пластин он держал на руке, чтобы в случае необходимости либо надеть его на капюшон, либо наоборот, капюшон накинуть на шлем — как кому нравится. Я выбирал всегда первый вариант.

Но, конечно, это был все тот же Прокопиус, с сосредоточенным и немного злым юным лицом — как раньше, в горном ущелье, когда три всадника заперли нас с ним спереди и сзади, поплатившись за это очень, очень жестоко.

— Вы тогда спасли неплохого парня, — сказал читавший мои мысли Феоктистос. — Редко найдешь человека, который в его годы так разбирается в фортификациях и прочих сложных штуках. Может быть, он и построит когда-нибудь великий храм или дворец, ну, а сейчас, к сожалению, не то время. Обучение для него, как мы уже говорили, закончено. А после этой кампании… если встретите его в каком-нибудь необычном месте и в необычной одежде, возле чьей-нибудь крепости, которую он будет рассматривать — постарайтесь его не замечать, договорились? А он тоже не будет тогда задавать вам неприятные вопросы… Типа того, что вы все-таки сами там делаете… или что делали здесь, в таком странном месте и в такой интересный момент. Ну, разговор на эту тему у нас с вами еще впереди. Вы сделали так, что он будет приятным, за чашей хорошего вина. А сейчас — давайте перейдем на вон то возвышение, там все хорошо будет видно.

Мы с Феоктистосом двинулись вверх по тропе, его небольшой штаб, включая Прокопиуса, за нами.

Мы шли все выше, а серовато-бурая река с проблесками железа все текла неспешно из долины влево, на север. Давно скрылись в бежевом мареве гвардейские императорские тагмы, пошло ополчение, последние павильоны схлопывались и растворялись в полупрозрачном, гудящем тысячами голосов воздухе. Лагерь, руками последних технитов с их лопатами, на глазах превращался в подобие строительной площадки для какого-нибудь храма или дворца — чтобы никакая другая армия не могла бы им слишком быстро воспользоваться. Оставался, правда, второй лагерь — обоз, но он тоже гудел и шевелился.

Наше возвышение, на западном склоне долины, оказалось как раз над обозом. Здесь собралось уже немало людей в коже и железе — а вот и мои юные учащиеся, глядящие на меня широко открытыми, восторженными глазами (и до сих пор не понимающие — кто же я все-таки такой и что делаю здесь). И Анна, бросающая взгляды то на меня, то на Андреаса, Аркадиуса, Никетаса и всех прочих: счастливые и гордые взгляды. И, конечно, Зои, с золотым локоном, летящим из-под накидки, с глазами небольшой гордой птицы — смотрит на меня лукаво и очень, очень скромно.

Мы с Феоктистосом остановились у края навеса, долина лежала у наших ног, солнце переместилось довольно далеко вправо, туда, откуда я вчера приехал, из этой узкой горловины ущелья. Императорская армия все так же неспешно текла влево, тронулись и первые вьючные твари обоза.

Обоз, вдруг понял я. Константин с самого начала поставил обоз перед ущельем, а не наоборот. Сделал это, зная, что если Халид нападет, то обоз будет первым на его пути, а императорская кавалерия окажется сзади.

Кто-нибудь другой сказал бы, что перед моими глазами творится массовое самоубийство. Что вот сейчас в эту горловину ворвутся, начнут растекаться по равнине хорасанцы Халида ибн Бармака, порубят беззащитный обоз, растащат его — а они сюда и пришли пограбить. Потом ударят в спины марширующих фемных ополченцев, а императорские тагмы напрасно будут пытаться расчистить себе проходы в этом хаосе и отогнать нападавших. Да, хорасанцы в нужный момент, может быть, и отхлынут обратно, таща с собой большую часть обоза, но зачем империи нужно это позорное, хоть и мелкое, поражение?

Как оказалось, что обоз был поставлен под удар? — спросил бы кто-то другой.

Но я-то знал, что сейчас на самом деле произойдет. И у меня заранее сжималось сердце от ужаса.

— Солнце нам с вами мешает, а нашим уважаемым врагам помогает, — любезно обняв меня за плечи, водил рукой над долиной Феоктистос. — Но если сделать вот так… (он приставил козырек ко лбу), то там, на склоне, вы их увидите. Металл все-таки иногда блестит, знаете ли. Вон, фактически на вершине. Глазастые ребята.

— То есть вам не надо было подсылать меня к Халиду, чтобы я сообщил им про вашу численность — они, сверху, и так все видели, — сказал я.

— Ну, конечно… У них было время все посчитать. Хотя издалека не видны подробности. Кто у нас командует, например. Мы им, конечно, мешали — этакая веселая война по верхушкам гор. Но на самом деле не очень мешали, пусть смотрят. Вы нужны были для несколько иных целей. А — видите… Вот и они, наконец.

В расщелине между гор возникло движение, как будто дно ущелья начало шевелиться, как будто оттуда выливается горный поток с камнями и ветками. Металл не блестел, острия копий не виднелись. Как всегда, они пускают первой пехоту, подумал я.

Но, конечно, в нашей долине оставался не только обоз. Армий без арьергардов не бывает. Я увидел резкий взмах темных флагов, и длинные цепочки людей начали продвигаться слева направо, в сторону противника. Если бы они сделали это раньше, то попросту не дали бы хорасанцам пройти ущелье и оказаться в долине.

Но они этого не сделали. И очень немного людей здесь, в долине, знало, почему.

Медленно обтекали вяло шевелящийся обоз, слева направо, линии имперской пехоты, кавалерия обгоняла их с фланга. Я увидел также, что волочащая большие щиты пехота занимает и располагавшуюся фактически у нас под ногами дорогу, шедшую вдоль долины к ущелью в виде еще одной полки на горном склоне. Считать арьергард было бессмысленно — даже та часть лагеря Халида, которую я видел, ясно говорила о том, что хорасанцев теперь получается больше как минимум впятеро. Развернуть против них всю императорскую армию означало бы мгновенный успех, а сейчас…

— Вы хотя бы гиппокласты там выкопали? — мрачно спросил я. — Какие-нибудь марсобарбулы заготовили?

— Выкопали, выкопали, — охотно отозвался Феоктистос. — Как же без них. Вон там и там. Но они же не бросят сразу конницу. Ну, провалится в эти ямы человек десять пехотинцев, а потом… Обозначат проходы, и вперед. А марсобарбулы — вот это было бы забавно. Но придется вам удовольствоваться простыми луками. Вы бы еще попросили построить черепаху. Они ее быстро бы растащили, крючьями или чем-то в этом духе.

Я попытался посмеяться вместе с ним. Но Феоктистос уже напряженно вглядывался в черно-серый поток, быстро продвигавшийся справа в нашу сторону.

— Как монахи, честное слово, — пробормотал он. — А, вот, вы правильно все сказали. Топоры. Хорасанцы — они и есть хорасанцы.

Пыль поднималась лишь через сотню шагов от первых рядов наступавших, их шествие как бы выходило из этой пыли. И это были не просто хорасанцы, а лучшие из них, тащившие двумя руками свое знаменитое оружие — боевые топоры. Я знал, что эти топоры делают с ногами коней, да и с животами и головами тоже.

А в самой расщелине виднелись уже ряды всадников в черном, переваливающие вниз.

Кавалерия ромеев пошла вперед с глухим гулом, двумя длинными цепочками, разворачиваясь перед самыми рядами хорасанской пехоты в широкий фронт для удара. Я знал, что происходит в такой момент — и вот оно, рев, ускоряющийся мелкий перестук копыт, многоголосое «а-ах», хруст, звон. Первая линия хорасанцев подалась назад, размылась, смешалась с надвигающимися конниками, но детины с топорами начали карабкаться по склонам, обтекая постепенно императорскую кавалерию с двух сторон и готовясь ударить ей в бок.

Резко прозвучали две трубы. Острия копий поднялись вверх, кони начали разворачиваться на месте, две кавалерийские колонны двинулись обратно, влево. Хорасанская пехота, переступая через темные мешки тел на земле, медленно возобновила движение. Но навстречу ей уже шел вал ополченцев Армениакской фемы, чешуя из яйцеобразных шлемов, перехваченных сверху крестообразно двумя металлическими полосами. Никакого сплошного строя здесь не было, между отрядами оставались пространства, небольшими клиньями вколачивались они в линии хорасанцев, двигались, поворачивались, перемещались.

Я хорошо знал, что видит солдат в такой схватке. Практически — ничего. Из пыли выныривают ряды идущих убивать тебя людей, под накидками не разберешь сразу, первая ли это линия — которая почти всегда в броне — или кто-то еще, в коже и войлоке. Сзади могут угадываться силуэты повыше — всадники, они ударят, если смешаются твои ряды. Но в целом — хаос, хаос.

Может быть, кто-то из солдат в долине видел нас, пару десятков застывших фигурок на холме, с развевающимися плащами. Мы сейчас не имели значения, важно было постараться всем вместе двигаться вперед, заставить противника пятиться, спотыкаться, а потом и повернуть спину, которую от топора никакая броня не защитит.

Нам сверху было видно, что неровный фронт хорасанцев все-таки продвигается вперед, все шире рассредоточиваясь по долине, кавалерия и новая пехота на верблюдах сзади них готовятся выстроиться тесными группами. А ополченцы, отбиваясь, пятятся, а императорская кавалерия выстраивается для нового удара по двум краям долины. Бой, как я обнаружил, скоро окажется у края обоза, а еще — чуть ли не у наших ног — хорасанцы потихоньку теснят ополченцев и на дороге, приподнятой над долиной, и тут никакой кавалерии нет вообще.

— Ну, вот они, ваши гиппокласты, — вяло сказал Феоктистос за мгновение до того, как в двух местах волна хорасанцев провалилась, как река, прыгнувшая вниз по порогам.

И тут же слева две колонны кавалерии пошли сквозь проходы, ускоряя ход; ополченцы давали им дорогу, прижимаясь друг к другу и поднимая мечи в знак приветствия. Снова рев и глухой удар, снова хаос черных и серых накидок, а еще — как нам видно было сверху — справа хорасанская кавалерия готовится точно так же пройти сквозь ряды своих, мимо их топоров, обойти обозначившиеся, наконец, ямы и оказаться в долине.

И снова труба, снова разворачивается и уходит императорская кавалерия, и опять медленно ползет справа черный вал по земле — неумолимо придвигаясь к кромке обоза, с его телегами и множеством суетящихся там невооруженных людей. Вот здесь уже никакого порядка не будет, а просто побоище нестройных толп — но другие хорасанцы, пользуясь численностью, неизбежно должны обойти эту свалку, прорваться по флангу, и тогда…

Так, по крайней мере, было бы, если бы это был обычный бой.

Но ничего обычного сегодня быть не могло.

Слишком охотно отступали ополченцы, оглядываясь на телеги и вьючных мулов у себя за спинами, слишком нетерпеливо подталкивали задние ряды армии Халида своих передних, тех, что с топорами, а тут еще и их конница начала сзади напирать на пеших. Слишком быстро императорская кавалерия отодвинулась назад, оставив на месте обоз.

Я бросил взгляд в сторону Феоктистоса, неотрывно наблюдавшего за ходом схватки, и увидел, что на его лице расплывается счастливая хищная улыбка.

Я отвернулся.

Вот уже никого нет — только опустевшее пространство — между черным валом, движущимся справа, и двумя крайними большими обозными телегами, от которых…

От которых веером разбегаются люди.

Только по четыре человека остается у телег — они поспешно стаскивают с них бесформенные рогожи.

Я, не шевелясь, смотрю на то, как эти ткани отодвигаются — и из-под ближайшей ко мне показывается…

Бронзово отсвечивающая чешуей голова дракона, его оскаленная разверстая пасть.