15. Они приходят только за непокорной девой
Слепящее полуденное солнце сменилось медово-золотым, а потом – янтарным и охряным. Тусклая половинка луны показалась прямо над бледно-желтой полосой неба. Дневная жара ушла вместе с солнцем, и работавшие на ячменном поле начали дрожать от остывающего пота. Константин забросил косу на плечо. Кровавые мозоли появились под загрубевшей кожей у него на ладонях. Придерживая косу кончиками пальцев, он держался подальше от Петра Владимировича. От желания перехватывало горло, от ярости пропал голос. «Это был бес. Это твое воображение. Ты не изгнал ее: ты полз к ней».
Господи, как ему хотелось вернуться в Москву… или уехать в Киев… или еще дальше. Вдоволь есть горячий хлеб, а не голодать по полгода, оставить хлебопашество деревенским жителям, обращаться к тысячам, никогда не лежать без сна, в сомнениях.
Нет. Господь дал ему дело. Нельзя бросить его незаконченным.
«Ах, если бы только его можно было закончить».
Он стиснул зубы. Он закончит. Он должен. И перед тем, как умереть, он снова будет жить в том мире, где девицы не непокорствуют, а бесы не разгуливают под христианским солнцем.
Константин миновал убранное поле и обошел выпас с конями. Край леса отбрасывал голодные тени. Он отвел взгляд и устремил его на щиплющих высокую траву животных. Какое-то яркое пятно мелькнуло между серыми и гнедыми боками. Константин прищурился. Один конь, боевой жеребец Петра, застыл неподвижно, высоко вскинув голову. Тоненькая фигурка стояла у его передней ноги темным силуэтом на фоне заката. Константин тут же ее узнал. Жеребец наклонил голову и прикусил кончик ее косы, а она по-детски засмеялась.
Константин никогда не видел Васю такой. Дома она была то серьезной и настороженной, то небрежной и очаровательной: сплошные глаза, угловатость и бесшумные стопы. Но сейчас, под небом и одна, она была хороша, как годовалая кобылка или только полетевший сокол.
Константин придал лицу маску холодности. Ее люди одаривали его воском и медом, молили о советах и молитвах. Они целовали ему руку, лица их светлели при его появлении. А вот эта девица избегала его взгляда и его шагов, однако какая-то лошадь, бессловесная тварь, способна была вызвать у нее это сияние. Это сияние должно было бы предназначаться ему… Богу, и ему, как Божьему посланнику. Анна Ивановна правильно о ней говорила: жестокосердая, непокорная, лишенная девичьего стыда. Она беседует с бесами и посмела хвастливо заявить, будто спасла ему жизнь!
Однако его пальцы зудели от желания схватить доску, воск и кисти, чтобы запечатлеть любовь и одиночество, гордость и зарождающуюся женственность, которые читались в очертаниях девичьей фигурки. «Она спасла тебе жизнь, отче Константин».
Он решительно прогнал и эту мысль, и этот порыв. Кисти и краски нужны для прославления Бога, а не восхваления немощи этой временной плоти. «Она призвала нечистую силу, а спасла меня десница Божья». Но даже когда он заставил себя отвернуться, картина слово запечатлелась на его веках.