Он поднялся. Он пойдет к лодке и попросит ее показать ему, как развести огонь. Она скажет: конечно. Или: оставайся тут, у нас есть огонь. Он видел, как шевелятся ее губы, выговаривая эти слова, и рукава ее футболки на смуглой коже, и чувствовал ее соленый запах.

Заморосило. Ветряные колокольчики Гретель, утяжеленные тельцами зверушек, были все время повернуты к кустам. Лодка скрывалась за прибрежными зарослями. Он стал обходить их, засунув мерзнущие руки в карманы. Он услышал, как кто-то из них напевает, без слов, один мотив. Выйдя из-за зарослей и увидев лодку, он остановился.

Сара прикрепила шланг к баку с водой и держала его конец над собой. Ее голые ноги стояли в грязи, а под мышками темнели густые пучки волос. Вода хлестала на ее запрокинутое лицо, затекала в открытый рот. Ее кожа отливала лиловым от холода. Позади нее стоял лодочный мотор.

Ему уже случалось видеть голых людей. Когда он заставал в душе Лору – складки на ее розовом животе, бледная кожа на внутренней стороне рук. Или Роджера – ноги с синими венами, тощая задница. Или Фиону за приоткрытой дверью – линия бедра за расстегнутой молнией юбки, выпуклость размером с мандарин в ее белых трусах.

Но это было другое. Он уже не мог не смотреть на нее. Как качались ее груди – левая чуть больше правой, когда она терла волосы обеими руками. Как сокращались мышцы на ее маленьких руках и крепких икрах ног. Как угадывалась кость – он подумал о рентгеновском снимке – под краем бедра; шрам на колене. И, конечно, там. Там у нее тоже кустились темные волосы, в ложбинке между бедер. Его взгляд немедленно пристал к этому месту, так что он не мог сказать – когда он пришел в себя и поднял глаза, – как долго она смотрела на него.

Когда он снова проснулся в тот день, он увидел над собой лицо Гретель, почти нос к носу, и почувствовал ее ладони, обхватывавшие его лицо. Он задержал дыхание. Она пристально смотрела на него широко открытыми глазами.

Я победила, сказала она, когда он моргнул, и рассмеялась сквозь зубы. Сара говорит, ей нужна твоя помощь.

Выйдя с Гретель из кабины лодки, он увидел на берегу рослую женщину с копной волос и изящными руками, которая курила самокрутку и сплевывала табак. Женщина была торговкой мясом и рядом с Сарой казалась медведицей. Они обе посмотрели на него, и торговка сказала что-то Саре, а та негромко ответила: все верно. Торговка присела и потушила самокрутку.

Он ожидал, что Сара скажет что-то о том, как он смотрел на нее под душем, но она только сказала: идем, поможешь нам. И указала на маленький буксир торговки мясом. Он пошел за ней. Она легко касалась его то за руку, то за плечо и говорила ему что-то, во что он не вникал и слабо понимал. Она подняла свои волосы к затылку, отчего они стали похожи на тугой канат. Он отмечал каждое место, где она коснулась его: тут и тут, и тут. Она цыкала на него, прищелкивала языком. На шее у нее был шрам, поперек артерии, как будто ее пытались удавить струной. И это еще больше убедило его в ее неуязвимости, выходившей за пределы мира, в котором он жил.

Они вошли в кабину лодки. Туши лоснились белесым жиром, их ноги были шириной с его грудную клетку. Он не мог сказать, чьи туши это были: свиные, говяжьи или овечьи. В мясной лодке было холодно, как в погребе. Куски туш свисали с крюков вдоль стены. Сара взялась за один и сняла его, а затем качнула к нему, чтобы он подхватил его. Когда он взвалил мясо себе на плечо, колени его согнулись и задрожали, и он увидел свое дыхание, вырывавшееся серыми клубами. Это мясо было самым тяжелым, что он поднимал за всю свою жизнь. Когда он забирался по ребристой металлической лестнице, его хромая нога подвернулась, и мясо уперлось ему в щеку, а Сара стала цыкать на него. Он вспомнил, как втаскивал по ступенькам мертвое тело в той, другой лодке и как тяжело ему было. Он перевел дыхание. И почувствовал, как дрожат его руки.

Вставай, сказала она повелительно, вставай-вставай. И он вернул себе равновесие и поднялся на ноги. Ну же. Пошел.

Ему хотелось сказать ей, что он не собирался глазеть на нее, на ее растительность и болтавшиеся груди, что он жалеет об этом. Гретель пританцовывала по тропе, дергая руками крапиву, как будто та не жалила ее, скидывала с ног ботинки, опускалась руками в грязь и закидывала ноги выше головы. На земле была расстелена синяя парусина, на которую они опустили мясо. Маркус начал различать его анатомию. Торчавшие в стороны ноги, ровно срезанный выступ шеи. Рядом лежала холщовая сумка соли. Сара показала ему, как втирать соль в мясо.

Не так, сказала она. И придавила своей ладонью его ладонь, вдавливая в мясо. Сильнее, вот так. Кожа ее была жесткой, большие пальцы, точно лямки кожаного ремня. Они солили мясо до тех пор, пока соль не забилась ему под все ногти; он чувствовал себя так, словно это его засаливали, что это его кожу они дубили, чтобы вода не проникала сквозь нее. Он мельком подумал о том, как это – дышать под водой. Это, наверное, не так уж плохо. Никто тогда уже не увидит его. Он будет жить под водой. Только ведь – он вдруг вспомнил об этом – там был мертвец.

Она снова взяла его за руку. Сильнее, втирай сильнее. Он испытывал неимоверное смущение оттого, что теперь так четко представлял себе, что и где у нее находится. Он попробовал думать о других, более отвлеченных предметах: об умножении, о границах между странами. Она убрала свою руку, и он почувствовал под пальцами срезанный край туши.

Мясо тощее, не как прежнее, сказала она торговке, которая сворачивала им самокрутки. А Гретель тянула ее за рукав.

Я возражаю. Торговка не подняла взгляда от своих рук. Мясо с той же фермы, рядом с топливной станцией. Хозяева их кормят прямо со своих тарелок. Словно малых деток.

В середине мясо тощее, сказала Сара. Оно старое. Я носом чую. Сбавляй цену.

Он знал, что Сара добьется своего. Торговка прищурилась и расставила ноги шире, но Сара оставалась непоколебима как скала. Он подумал, что она наверняка всегда чего-то требовала и не успокаивалась до тех пор, пока не получала этого. Он задумался, чего она потребует от него – и у него свело живот. Может, ему лучше скрыться, пока до этого не дошло? Но он сомневался, что сможет куда-то скрыться от нее. Он ведь был надежно загарпунен.

Ну хорошо, сказала торговка и вскинула руки.

Он увидел, как они пожимают руки, и присел с краю берега. Сара попросила Гретель принести им чаю, и та подчинилась, ворча и хмурясь. Он почти не говорил. Что он мог сказать? Когда Сара спросила торговку, как идут дела, та стала рассказывать о приливных частях реки, где ходили корабли, огромные как дом, и где смещения течений крушили не меньше круизных лайнеров, чем в море; рассказала, как грибок съел носовую часть ее лодки, и ей пришлось месяц кантоваться у сестры в гостиной, пока не починили лодку, и общаться с ее мужем, сквернословом.

Маркус то и дело поглядывал на них и замечал, что Сара смотрит на него сквозь извивы сигаретного дыма. Он почувствовал, как под одеждой у него пищевая пленка сдвинулась с места.

На той неделе тоже случилась напасть, сказала торговка, вставая и потягиваясь.

На крыше кабины Гретель сделала рискованную стойку на руках, закачалась и упала через голову.

А что такое? – спросила Сара.

В прошлый понедельник. Я даже ничего не слышала, а утром вижу, навесной замок сорван. Не знаю, чьих это рук дело, но они вытащили одну из телок – я их иногда покупаю на речной ферме – больше нас с тобой вместе взятых, порубили ее на тропе и забрали себе несколько кусков.

Порубили?

Ага. И птиц нескольких забрали. Пару кур. Тот старик – как его, забыла – ему вечно одних перепелов подавай, так что я всегда держу не меньше дюжины. Почти половина пропала.

А ты на кого думаешь – подростки?

Может. Зла на них не хватает. Не слышу их на лодке. Я сплю вполглаза, иногда всю ночь не сплю. Думаю, услышала бы, будь это детишки. Обычно я слышу, когда они ищут, где бы пристроиться с бухлом.

Маркус пришел из твоих краев. Тоже слышал всякое. Слышал ведь? – спросила Сара.

Да. Он сглотнул, стараясь не смотреть ни на одну из них, и в итоге поднял глаза в небо, задрав голову.

А что ты слышал? – спросила торговка.

Он никак не мог собраться с мыслями. Я не знаю. Кто-то из рыбаков говорил, что по ночам пропадают вещи, и я подумал… подумал…

Он уже был готов рассказать, что он видел в роще в тот день – на краю откоса, в лучах солнца, но при взгляде на лицо Сары подумал, что после их вчерашнего разговора она решит, что он того: тронулся, видит глюки.

Так кто это тогда? – спросила Сара.

Торговка развела руками в недоумении. Понятия не имею. Она сбила грязь с каблука ботинка. Сомневаюсь, что они сюда пожалуют. Что им тут красть? Хочешь пару кроликов?

Ну давай.

Они смотрели, как она обходит баркас и забирается внутрь, отчего он немного просел под ее весом. Маркус сидел очень тихо.

Чую, будет дождь, сказала Сара, поднимаясь. Руку дать?

Она была права; он отсидел себе ногу.

Ее протянутая рука была широкой и плоской, точно рыбий хвост.

Нельзя почуять дождь, сказала Гретель.

Можно. Он пахнет железом. Давай зажжем лампы.

Гретель научила его играть в «Скраббл». В печке шумел огонь, и в лодке было жарко, как в духовке, а вдоль стен горели свечи. Он думал, что она, возможно, жульничала. Слова были хитрыми и никак не складывались, только расползались, словно стайки рыб. Он бы предпочел собирать пазл, как дома, разложив кусочки по ковру. Иногда, поглядывая искоса на буквы, он думал, что мог бы сложить какое-нибудь слово, но у него по большей части получалось только что-то вроде оно, жир или ус.

Нетушки, сказала Гретель. Двухбуквенные слова не считаются.

Есть такое правило?

Датушки.

Пищевая пленка, стягивавшая ему грудь, была влажной и плотной. Ему хотелось снять ее, выбросить в реку. Но он не смел. Сара двигалась, то возникая в свете свечей, то растворяясь в темноте, – она убирала в чехол нож, которым резала кролика, подвесив тушку к потолку. Ночные бабочки, привлеченные светом, садились на стол, шевеля крыльями. Сара наклонилась над столом, передвинула его буквы – она была так близко, что он чувствовал ее прокуренное дыхание на своей шее.

Вернувшись в свою палатку, он нащупал в кармане что-то мягкое, пушистое. Он вынул это. В мышиных глазках, как в бусинках, отразилась река. Он поднял руку, думая выбросить мышь в траву. Но передумал. К нему пришла мысль. Он медленно нагнулся и положил ее у входа, свернутую калачиком, словно спящую. На случай, если она послужит ему чем-то вроде оберега. Чем-то вроде оберега от всего этого: от воды и деревьев, и человека, которого он убил, сам того не желая, и от девочки с капканами, и от женщины с ее быстрыми руками, в темные волосы которой он мечтал зарыться лицом.