XII. Ввести!
Пока Найджел Стрейнджуэйз копался в далеком прошлом, инспектор Райт со своими подручными занимался тем, что произошло недавно. Встретившись наутро после звонка генерала Торсби, Найджел и Райт обменялись добытыми сведениями. После дополнительной проверки Райт в конце концов исключил из списка подозреваемых такие второстепенные фигуры, как сам генерал и третий муж убитой; последний не встречался с ней со времени их развода. Что же касается сотрудников издательства «Уэнхем и Джералдайн», а также Киприана Глида, то о них Райту не удалось узнать ничего нового.
Найджелу было ясно, что инспектора больше всего занимает Киприан Глид. И неудивительно. Они с матерью не любили друг друга. Он был человек безответственный, аморальный, вероятно, и буйный; ему позарез нужны деньги, а мать отказалась их дать до положенного срока. Райт к тому же установил, что Глида приперли к стенке кредиторы, которым он задолжал довольно крупные суммы. Все это внушало подозрения на его счет. Однако ни опрос жителей в домах на Эйнджел-стрит и поблизости от квартиры Глида, ни обычные беседы с шоферами такси пока не давали оснований думать, что Глид выходил из дому в день убийства между половиной пятого и семью часами вечера.
Повторный допрос не поколебал алиби других подозреваемых, — эти люди не меняли первоначальных показаний и не противоречили себе в деталях.
Райт был почти уверен, что убийца взял с собой чемодан, чтобы вынести окровавленную одежду и орудие убийства. Вопрос заключался в том, когда он вынес чемодан из здания. Он мог это сделать либо сразу же после убийства, либо в выходные дни, если у него был ключ от боковой двери. Оставить чемодан на ночь можно было без всякой опаски, так как деловая часть здания пустовала с вечера пятницы до понедельника. Охотясь за чемоданом, Райт установил следующее.
Стивен Протеру пришел в пятницу утром с саквояжем. Мисс Сандерс заметила, что, уходя в 5.20, он унес его. Друзья в Гемпшире, у которых он провел выходные дни, сообщили, что это был его первый визит к ним и что он привез с собой саквояж того же размера и цвета. Более того, хозяин болтал со Стивеном в спальне, пока тот его распаковывал. Стивен выбросил содержимое на кровать, что было бы немыслимо, если бы там находились окровавленная одежда и орудие убийства.
Бэзил Райл. Никто в ту пятницу не видел его с чемоданом. С другой стороны, никто не мог поклясться, что он не приносил чемодана в контору, — он легко мог спрятать его у себя в кабинете. Райл шел в Фестивал-холл через Хангерфордский мост; он мог оставить чемодан в гардеробе, но никаких данных о том, что он это сделал, у полиции не было.
Лиз Уэнхем. Когда она пришла на коктейль в Челси, чемодана у нее определенно не было. Нашли шофера такси, который ее вез, и тот показал, что, когда она села к нему на Стрэнде — вскоре после 5.30, — с ней не было никакого багажа. По дороге в Челси они нигде не останавливались.
Оставался Артур Джералдайн. Его жена показала, что без десяти шесть слышала, как он вошел в квартиру. Он прошел прямо в спальню, принял ванну и переоделся — это была его всегдашняя привычка. Он мог снять и спрятать окровавленную одежду, но это было бы весьма рискованно. За обедом, по словам миссис Джералдайн, он вел себя как обычно.
Что касается выходных дней, то ясности было еще меньше. Артур Джералдайн, к примеру, работал в субботу утром дома, потом поехал с женой в Ричмонд проветриться. Служитель гаража сообщил, что, когда мистер Джералдайн пришел за машиной, чемодана в руках у него не было. Где находились всю субботу и воскресенье мисс Уэнхем и мистер Райл, проверить было нельзя. Стивен Протеру бесспорно был в Гемпшире. Проследить от начала и до конца пьяные похождения Киприана Глида было почти невозможно.
Но инспектор Райт теперь уже сомневался, что убийца в выходной день вернулся в издательство за чемоданом. В выходные на Эйнджел-стрит малолюдно, и вероятность быть замеченным у бокового входа велика. К тому же, входя, убийца мог наткнуться на мистера и миссис Джералдайн или их служанку.
— Итак, мы снова возвращаемся в лоно нашей старушки Темзы, — сказал Райт Найджелу, вопросительно вздернув брови.
— Понятно. Да. Вероятнее всего. Однако не с набережной.
— Если он не растерялся и не захотел избавиться от него как можно скорее. Нет. С Хангерфордского моста. Вчера вечером я прошелся по нему в час пик. Множество людей спешат на вокзал Ватерлоо. Сезонники бегут, как стадо баранов, ничего вокруг не видят, только бы поскорей вернуться к своей супружнице и телевизору. Когда идешь по мосту на юг, по правой стороне на балках горят небольшие дуговые фонари. А левая сторона в тени. Держишь на ходу чемодан над перилами левой рукой и просто его отпускаешь, даже не останавливаясь, или же задерживаешься на секунду, чтобы полюбоваться красивым отражением огней в воде. Чего проще. На мосту в часы пик ежеминутно грохочут поезда. Всплеска не слышно. Прощай, улика. Конечно, чемодан надо нагрузить, чтобы он потонул. Поэтому он должен быть достаточно прочным, не то лопнет, ударившись о воду. Но убийца-то наверняка предусмотрел такую неприятность.
— Вы хотите протралить дно? Во время отлива? Или пустить водолазов?
— Пустили. Но течение очень сильное. Чемодан уже, наверное, на полпути к Тилбери. Так я думаю. Тащится по дну.
— Что ж, если вы правы, это несколько сужает круг возможных убийц.
— Да. И Протеру и Райл — оба шли по мосту между пятью двадцатью пятью и шестью пятнадцатью.
— О чем и сообщили нам сами, без утайки.
— Точно. А ваш милый дружок Киприан Глид говорит, будто сидел дома и ждал мамочку, хотя и он мог в это время пробежаться по мосту.
— Вы хотите опубликовать обращение к прохожим?
— Да. В вечерних известиях по радио и в завтрашних газетах. И провода будут раскалены докрасна от звонков тех, кому кажется, будто они видели какого-то подозрительного человека или слышали всплеск воды. Но что касается опознания — сами понимаете… Повернитесь лицом к реке, перегнитесь через перила, и свет будет у вас за спиной, а лицо — в тени. Рост, пол, пожалуй, еще одежда — вот и все, что можно увидеть. Но эти сезонники ничего не заметят, даже если вы кинете в реку слона.
Найджел кратко рассказал инспектору о том, что ему удалось сделать за последние тридцать шесть часов. Силок, который он расставил за обедом у Артура Джералдайна, так и остался пустым: никто не пытался украсть рукопись автобиографии Миллисент Майлз. Правда, это ни в какой мере не помогло бы убийце, так как в Скотленд-Ярде были сделаны фотокопии подозрительных страниц. Однако интерес Киприана Глида к этому сочинению заставил инспектора задуматься, и он попросил Найджела повторить весь разговор с юношей.
— Значит, он хотел выяснить, когда к нему перейдет имущество матери, — задумчиво произнес Райт. — И сказал, что вопрос о том, ближайший ли он родственник, не стоит, ибо ее девический роман был бесплоден. Это наводит на размышления, а?
— На какие?
— Значит, Глид не понимает, что, если у нее и родился тогда ребенок, ближайшим родственником он бы не считался: внебрачные дети не наследуют, если есть законное потомство.
— Верно, если ребенок у нее в самом деле был, и притом незаконный. — Найджел стал рассказывать Райту, что ему удалось узнать об Артуре Джералдайне (Райт, кажется, этим не слишком заинтересовался), сообщил и о существовании Пола Протеру, погибшего в казармах Уломбо.
— Генерал Торсби обещал найти его послужной список, а я поручил одному человеку в Сомерсет-Хаусе просмотреть списки родившихся в двадцать шестом году. Если он что-нибудь обнаружит до одиннадцати часов, он позвонит мне сюда.
— Протеру не такая уж редкая фамилия.
— Нет. Но если у мисс Майлз родился ребенок и Стивен Протеру был его отцом, мы найдем хотя бы какую-то связь между убийством и скандалом с книгой Торсби.
— Вы полагаете, что либо Протеру, либо Майлз, либо они вдвоем поработали над версткой, зная, что мальчик погиб в Уломбо?
— Вот именно. Но я думаю, что занимался этим один Протеру. Он хотел, чтобы Блэр-Чаттерли был опозорен в отместку за смерть сына, погибшего из-за его, Блэр-Чаттерли, бездарности. Мисс Майлз узнает, что он восстановил купюры, грозит сообщить об этом компаньонам, и тогда он убивает ее, чтобы не лишиться места.
Найджел подробно и с большим жаром развивал свою версию. Когда он кончил, Райт откинулся на стуле и стал его разглядывать, склонив голову набок, как птица над норкой земляного червя.
— Ишь ты. Здорово. На бумаге. И вы считаете Протеру способным на убийство? На такое убийство?
Найджелу не пришлось отвечать на этот нелегкий вопрос, потому что молчание прервал телефонный звонок.
— Вас. Из Сомерсет-Хауса.
Найджел взял трубку и стал молча слушать.
— Минуточку, — прервал он разговор и обернулся к Райту. — Двадцать девятого ноября тысяча девятьсот двадцать шестого года в Грин-гарте, графство Нортумберленд, родился ребенок, Пол Протеру. Родители, указанные в метрике: Стивен Протеру и Миллисент Протеру. Это тот самый Пол Протеру, которого убили в Уломбо. Даты смерти совпадают. Есть вопросы?
— Попросите найти запись о браке Протеру с Миллисент Майлз. И узнайте, наводил ли кто-нибудь подобные справки, скажем, за последние полгода.
Найджел передал обе эти просьбы, поблагодарил звонившего и положил трубку. Инспектор Райт, который не умел подолгу сидеть спокойно, барабанил пальцами по столу дробь.
— Что же, это ваша добыча, — сказал он. — Вы расследуете дело о клевете для издателей и теперь получили зацепку. Жмите на Стивена Протеру изо всех сил. Но убийства не касайтесь. Откровенно говоря, мистер Стрейнджуэйз, тут я не согласен с вами, у нас пока что нет ни малейших улик.
Минут через десять Найджел был уже в издательстве. Мириам Сандерс сообщила ему, что мисс Уэнхем желает его немедленно видеть. Отложив объяснение со Стивеном Протеру, он пошел к ней.
В это утро светило солнце. Лучи его, косо падая из высокого окна, расцвечивали яркий эскиз суперобложки и зажигали золотое тиснение корешков на верхней полке книжного шкафа. Однако утренний свет не красил Лиз Уэнхем. Ее седые волосы и обычно такие живые глаза сегодня казались тусклыми, кирпично-розовые щеки посерели. У нее был выцветший вид сельской жительницы, долго просидевшей в душном помещении.
— А вот и вы, — приветствовала она Найджела, как всегда с такой интонацией, в которой слышалось: «Где вы пропадали?»
— У вас усталый вид, — сочувственно заметил Найджел.
— У вас был бы такой же, если бы вам пришлось везти этот воз практически в одиночку. Артур половину времени занят процессом о клевете. А Бэзил, видно, совсем спятил, никак не может сосредоточиться. Будь она проклята, эта женщина! Просто не знаю, что бы я делала, если бы не Стивен!
— Он держится хорошо?
— У него есть характер. Стивен не может рухнуть.
— Никогда?
— По-моему, он за десять лет не пропустил ни единого дня, за исключением праздников. — Она вдруг замахала перед носом у Найджела пачкой бумаг. — Сколько раз я вам говорила, что заказы на подписку надо печатать отдельно?..
— Да, мисс Уэнхем. Извините.
Бесшумно вошедшая секретарша схватила бумаги и выбежала из комнаты, словно ее вынесло сквозняком.
— Дурочка! Совсем голову потеряла. Когда этот инспектор оставит нас в покое?
— Наверное, когда арестует кого-нибудь.
На секунду ясные глаза Лиз Уэнхем застыли от страха или тревоги.
— Какая чепуха! — мужественно объявила она. — Одного из нас? Просто нелепость. Ваш инспектор, он что, фетишист?
— Простите?..
— Вчера вечером он явился ко мне и стал рыться в шкафу с обувью, — негодующе пояснила Лиз. — От этого даже я могу заболеть.
— Наверное, он искал галоши.
— Галоши? Господи спаси! В жизни их не носила! При чем тут галоши?
— Убийца был в галошах. Чтобы не промочить ноги, — сухо пояснил Найджел.
— Ах да. Помню, вы об этом говорили за обедом. Но неужели ваш инспектор думает, что… тот, кто это сделал, поставит галоши обратно в шкаф? Ерунда… О чем бишь я говорила, когда эта идиотка…
— Вы говорили, что Стивен Протеру за десять лет не пропустил ни единого рабочего дня. А по виду он вовсе не такой уж здоровяк. Неужели он никогда не болеет?
— Лет десять назад у него случилось что-то вроде нервного расстройства… — Лиз Уэнхем произнесла слово «расстройство» осуждающим тоном. — Отсутствовал неделю или две. Но это было в первый и последний раз.
— Переработал?
— От работы не болеют. Наверное, какие-то душевные переживания. — Тон ее явно показывал, что душевным переживаниям она сочувствует ничуть не больше, чем нервному расстройству.
— Это было в сорок седьмом году?
— Не понимаю, почему это вас интересует? Но все же. В сорок седьмом? Помню только, что это было в тот год, когда мы выпустили «Погребенный день». Стивен его редактировал. Выпуск книги задерживался из-за его болезни. — Лиз повернулась и сняла книгу с полки за спиной. — Вот. Да, это было в сорок седьмом.
Найджел напомнил Лиз Уэнхем, что она зачем-то хотела его видеть.
— Ах да. Два дела. Мне бы хотелось, чтобы вы побеседовали с Бэзилом. Как я вам уже говорила, он очень мрачен и я не могу его расшевелить. Пожалуй, ему не мешает встряхнуться. А что это за разговор вы завели тогда вечером насчет рокингемского сервиза Артура? — продолжала она, пристально глядя на Найджела. — Вам удалось вывести его из равновесия.
— Разве после моего ухода эта тема обсуждалась снова?
— Нет. Но когда вы что-то сказали насчет Рокингема, о котором упоминает в автобиографии Майлз, Артур был раздосадован — я заметила. Нет, после вашего ухода, должна вам откровенно сказать, Артур сразу заговорил о том, что пора с вами расплатиться. Мы вам крайне признательны за помощь во время этого полицейского следствия, однако…
— Понимаю. Хотя история с «Временем воевать» все еще не разгадана.
— Мне казалось, что вы тут зашли в тупик.
— Было дело. Но вчера я получил новые сведения. По-моему, теперь я знаю, почему верстка была подправлена. А раз известно «почему», можно узнать и «кто».
Тут зазвонил телефон, и Лиз Уэнхем сцепилась с литературным агентом на другом конце провода. Схватка обещала быть долгой, поэтому Найджел поднялся и пошел в кабинет Бэзила Райла.
Молодой человек был несомненно подавлен. Он сидел, уставившись в пустоту, и, кажется, даже не сразу узнал Найджела. Глаза повернулись в сторону посетителя так медленно, как будто это стоило Бэзилу громадных трудов.
— Вы, я вижу, совсем расклеились, — сказал Найджел. — А не взять ли вам на несколько дней отпуск?
— Ради Бога, скажите, сколько еще это будет тянуться? — спросил Райл надломленным голосом.
— Следствие? Понятия не имею.
— Да я не о том…
— До тех пор, пока вы не пожелаете взглянуть правде в глаза, — невозмутимо заметил Найджел.
Рыжие волосы слиплись, лицо было беззащитное — в эту минуту Бэзил Райл напоминал больного мальчишку.
— За прошлую неделю я насмотрелся правде в глаза и больше не хочу ее видеть!
— Это вам кажется. Вы до сих пор пытаетесь оправдать то, как она с вами обошлась, хотите убедить себя, что она была замечательной женщиной, какой вам когда-то казалась… Нет, вы уж меня выслушайте. Знаете, что вас больше всего донимает? Не то, что вы ее потеряли. А то, что вы потеряли уважение к себе. Самоуважение дорого человеку, который, как вы, трудно выбивался в люди. В ваших отношениях с ней самолюбие было чересчур больно задето. Когда она на вас накинулась и показала свое настоящее нутро, она нанесла вашему самолюбию смертельный удар. Она вывернула наружу всю подоплеку ваших отношений, и вы, естественно, растерялись. Если она — не она, то кто же тогда я? Подобное ощущение разрушает личность. И с тех пор вы пытаетесь вернуть свое обманчивое представление о ней, потому что для вас это единственный способ вернуть самоуважение, снова стать самим собой.
— Пожалуй, вы правы, — жалобно пробормотал Бэзил.
— Но это ошибка! Нельзя строить жизнь на самообмане. На такой зыбкой почве не устоять. Вот почему вы в плохом состоянии. Берегитесь, оно может перейти в тяжелую неврастению. Вам надо честно признаться себе, что вы были идиотом, а она… ну, тем, чем она была. Взгляните на этот факт прямо, и вы придете в себя.
Бэзил Райл поднял на него красные, полные мрачного отчаяния глаза.
— Господи, да конечно я был набитый дурак! Меня надо…
— Ладно, ладно… Признавайте, но не тешьтесь этим сознанием. Отвращение к себе бодрит, но может перейти в дурную привычку.
— До чего же вы нравоучительный господин! — На лице Райла впервые появилась улыбка. — Странно, вы мне поначалу не понравились. Когда же это было, неужели только десять дней назад? Время с тех пор словно перестало существовать… — Голос его замер, и лицо снова застыло от горя.
— Вы верите в припадки безумия? — спросил он.
— У людей они бывают.
С огромным усилием, словно вытягивая из себя клещами каждое слово, Бэзил Райл произнес:
— Вот это меня и пугает… Я сам мог это совершить… Мог ее убить накануне вечером. Я ведь убежал из ее дома, чтобы не тронуть ее. Весь в липком поту. Почем я знаю, что на следующий вечер у меня не было такого припадка? Только одно помню: как я тут сидел, оглушенный горем, униженный, в ярости, а потом, чтобы хоть как-то погасить злость, пошел в Фестивал-холл.
— Слушайте, придите в себя. Вы же, кажется, не шизофреник. Но даже если шизофреник и могли ее убить под влиянием, как вы говорите, «припадка», вы бы не сумели так детально все продумать. Это было тщательно подготовленное убийство, рассчитанное до малейших подробностей.
— Слава тебе, Господи… Теперь вы понимаете, что меня мучит? Просто камень с души свалился.
— Не могли вы убить Миллисент Майлз в припадке безумия, — уверенно сказал Найджел, глядя ему прямо в глаза.
— Да, кажется, я понимаю… Да… Я не сумасшедший, ну а что, если я изверг? — Райл неуверенно засмеялся. — Но вы странный тип, а? Ведь вы только недавно говорили, что ссора с Миллисент доказывает мою невиновность?
— Она может доказывать и обратное — это часто бывает в жизни. Очень хитрый убийца пошел бы к ней и намеренно спровоцировал бы ссору. Мы ведь знаем только с ваших слов, что у вас с ней произошло, к тому же вам идеально подыграла эта любопытная немка, которая слышана, что хозяйка с гостем ссорится, но не понимала, о чем они говорят. И полиция рассудила бы, что, если он намеревался ее убить, он убил бы ее тогда, доведенный до крайности, а раз не убил, то маловероятно, что он сделает это, остыв, на другой день.
— Для меня все это чересчур тонко, — произнес Райл уже довольно сварливым тоном. — Ну а теперь, Бога ради, ступайте и поговорите с кем-нибудь другим. Мне надо работать.
Найджел задумчиво побрел по коридору. Какая-то мысль сидела у него в подсознании и никак не могла оформиться. Придется обождать; есть более срочная проблема — именуемая Артуром Джералдайном, и Найджел не знал, как к ней подступиться. Он понимал также, что попутно откладывается окончательное объяснение со Стивеном Протеру. Самым грустным в его увлекательной работе было то, что ему нравились многие из людей, с которыми она его сводила. А некоторые из этих людей были убийцами. И убийцы в общем и целом оказывались менее отвратительными, чем их преступления.
У подножия лестницы он повернул назад и решительно направился в кабинет Артура Джералдайна. Надо взять в меру агрессивный тон.
«Послушайте, Джералдайн, скажите прямо: вы хотите или не хотите, чтобы эта история с версткой была распутана? Мисс Уэнхем говорит, что вы больше не желаете пользоваться моими услугами. Отлично. Но задача уже почти решена, и вы, надеюсь, все же захотите узнать имя виновника. Мое расследование постоянно тормозилось нежеланием некоторых людей признать, что они давно знакомы с мисс Майлз; точнее говоря, двух человек, и вы, Джералдайн, — один из них».
Репетируя этот театральный монолог, Найджел подошел к двери старшего компаньона, отворил ее — и был отброшен назад волной дыма и жаркой духоты. В кабинете — он сразу это понял — не было пожара, а если и был, то люди, сидевшие за длинным столом, относились к нему на редкость спокойно. Их было шестеро — все молодые и видные, франтовато одетые, они самозабвенно курили. Катар горла и фронтит лишили Найджела обоняния. Во главе стола восседал Артур Джералдайн.
— А, доброе утро, Стрейнджуэйз. — Он повернул голову. — Что-нибудь срочное? У нас до обеда совещание с разъездными агентами. Вы, кажется, не знакомы с этими джентльменами? — Джералдайн, как всегда изысканно вежливый, представил их друг другу. Шестеро элегантных джентльменов разом поднялись и по очереди произнесли: «Доброе утро, сэр». Эту церемонию несколько испортила Лиз Уэнхем, которая, влетев в кабинет, воскликнула: «Господи, какая духотища!» — и распахнула окно.
С другого конца длинного стола Найджелу подмигнул Стивен Протеру.
— Эти джентльмены, — величественно произнес старший компаньон, — наш боевой отряд, от которого зависит благосостояние фирмы. Наша танковая бригада. Они не только отважно бросаются в бой, но и приносят трофеи.
Эта метафора была встречена довольным перешептыванием «танковой бригады», которая словно по команде снова расселась вокруг стола. С ощущением нереальности происходящего Найджел извинился и покинул собрание. Официальный Артур Джералдайн разительно отличался от неофициального — непринужденного и простого. Поднимаясь по лестнице, Найджел размышлял о том, как парадоксально соединяется в ирландцах церемонность с экспансивностью, высокомерие с дурашливостью, бойкость со скрытностью.
В кабинете Стивена Протеру он полистал какие-то бумажки, посмотрел в окно, а потом заглянул в комнату, где закончила свои дни Миллисент Майлз, — теперь там было совершенно пусто, если не считать стола и стула. Странно, что она и Стивен Протеру столько времени проработали рядом, соединенные лишь раздвижным окном и мертвым незаконнорожденным сыном. А может, Пол Протеру был узаконен?
Найджел позвонил в Сомерсет-Хаус. Через несколько минут его приятель подошел к телефону. Нет, записи о браке между Стивеном Протеру и Миллисент Майлз не обнаружено — ни до, ни после рождения Пола Протеру. Значит, тот, кто записывал ребенка, изменил фамилию матери, дабы соблюсти благопристойность? Или в жизни Стивена были две разные Миллисент? Предположение слишком унылое. Насколько собеседнику Найджела было известно, никто за последнее время справок об этой метрической записи не наводил.
От нечего делать Найджел стал рыться в столе Стивена. Один из ящиков был заперт. Не найдя ключа в других ящиках, Найджел все-таки справился с замком. Полиция, надо полагать, обыскивала стол несколько дней назад, однако Найджел вскрывал ящик не без волнения. Правда, там не оказалось ни галош, ни бритвы, ни окровавленной одежды, но он не был пуст: Найджел увидел ворох бумаг — разрозненные листки были покрыты пылью, а некоторые уже пожелтели от времени. Он вынул бумаги. Под ними лежала книга «Пламя и пепел» — единственное живое дитя поэта Протеру.
Однако было у него много и других детей, мертворожденных или задохшихся при родах, хилых уродцев. Листки, под которыми покоилась поэма «Пламя и пепел», были черновиками стихов. Найджел быстро понял, что это неопубликованные стихи, а не первые варианты тех, что вошли в «Пламя и пепел». Даты на них отсутствовали, но можно было предположить, что написаны они после издания книги: зачем бы Стивен стал хранить юношеские стихи, написанные до 1927 года?
Читая черновики, Найджел снова испытал чувство, которое охватило его в квартире Киприана Глида: смешанное чувство сострадания, неловкости и даже брезгливости. Ящик, из которого он вынул эти листки, был склепом, где покоились неудачи. Тут лежали десятки и десятки стихотворений, исчерканных, испещренных поправками. Почерк был мелкий и аккуратный, но ни одно из них не было закончено. Пламя, породившее первый шедевр, испепелило талант Стивена своим жаром. Эти наброски были мертвыми. Несмотря на свое мастерство, Стивен не мог вдохнуть в них даже видимость жизни. Найджел представил себе, как с каждым новым стихотворением убывала его уверенность, а он мучительно пробивался к какой-то неясной цели, потом и вовсе терял ее из виду и вместе с ней — и сноровку, и интерес.
Уложив эти жалкие обрывки назад в ящик, Найджел с облегчением принялся листать «Пламя и пепел». Он не в первый раз перечитывал поэму за последние десять дней, но от близкого знакомства впечатление ничуть не ослабевало, знакомые строки снова проходили перед глазами одна за другой и били по сердцу с нестерпимой силой и точностью. Это была жестокая, кровоточащая книга, запечатлевшая любовь к женщине на всех ее стадиях — от страстной веры до сокрушительного разочарования. Сурово и без жалости к себе показан был путь любви к неизбежному трагическому концу — недаром, первые критики сравнивали книгу с «Современной любовью».[60] На ее страницах возникали могучие образы любви, сладострастия, невинности, предательства, ненависти и отчаяния, и в их холодном, безжалостном свете герой и героиня поэмы превращались в пигмеев, затерявшихся среди длинных теней собственной судьбы.
Найджел закрыл книгу, положил в ящик и закрыл его. Когда четверть часа спустя Стивен Протеру вернулся с совещания, Найджел долго на него смотрел, словно не признавая в этом тщедушном человечке создателя такого сурового и страстного произведения искусства.
— Что-нибудь случилось?
— Надо поговорить, — сказал Найджел. — О Поле Протеру.