Глава 62. Действительно тайная советница
— Сказал бы мне кто, что я у баб стану совета спрашивать!.. — ухмыльнулся Пётр, теребя свои кошачьи усики, — а поди ж ты! Ладно, что сестрица моя — природная царевна. Но ты-то с чего это вдруг такая понятливая?
— В мать пошла, — совершенно серьёзно пояснила Лиза. — Агата Кристобальевна зело рассудительна. И в папу своего Джонатана Софья Джонатановна тоже удалась — очень он мужчина решительный, хотя и с оглядкой. Испей, Петруша, кофию, — подала она на стол скромный деревянный поднос с двумя чашками, расположив его поверх разложенных по столу бумаг.
Мы с царём сделали по глоточку, а там и по второму.
— Выписал бы ты, Пётр Алексеевич, умельца из Турции, — ухмыльнулся я софочкиными устами, — чтоб показал нам, неучам — как этот напиток полагается готовить.
— Пронюхала уже, что мы с Османами… как бы так выразиться…
— Проводим консультации по животрепещущим проблемам современности, — подсказал я.
— Так почему турки столь изрядно напугались этого глупого водовода? — задал государь волнующий его вопрос.
— Инженерные мероприятия по подготовке к штурму Перекопа, — пожал я софочкиными плечами. — Князь Василий убедил басурман, что намерения у нас серьёзные, вот они и забеспокоились.
— А крепость на Таманском полуострове ставить нужно?
— Государь! Я ни в военной науке не смыслю, ни в резонах государственных. Есть у тебя мужи основательные. Пусть они над этим репы свои морщат.
— Не смыслишь, значит! Тогда объясни мне содержание вот этой сказки про Золушку, — государь добыл из ящика стола свиток и протянул мне.
"Главному дьяку Счётного Приказа от настоятеля лодочного двора Никишки Золкина сказка из городу Тобольску.
От прошлого летнего солнцевороту по нынешнее людишками фрейлины Софьи товаров перевезено на 52 рубля 40 копеек, от которых двадцатая часть 2 рубля и 26 копеек, а с десятины земли на которой двор поставлен с позволения воеводы ещё рубль, да рубль воеводе. И с пяти мужей, что на дворе, по полтине итого 6 рублей и 12 копеек в казну да рубль воеводе."
— В народе это называют парадигмой, — пробормотал я себе под нос. Но государь расслышал:
— Какой такой парадигмой?
— Никиша заявил, что считает себя верным твоим подданным, отчего положенные с него подати исчислил и в счётную палату с объяснениями доставил. А что описку допустил в промежуточной записи, так итог-то он вывел верный.
— И кем, интересно, такие подати положены?
— Мною, конечно. В тех, которые нынче действуют, мозги сломать можно, вот я и придумала понятные. Так, чтобы не безделицу платить, но и дышать оставалось.
— С тебя, если по правильному, податей вообще брать не следует, как и с дворов твоих и с людишек, — нахмурился Пётр. — Но деньги, что поступают из Архангельска, Котласа и Мурома столь значительны, что смеха не вызывают, в отличие от сей забавной эпистолы. А теперь объясни, почему ты так дело решила, а не иначе?
— Простой расчёт, — хлебнул я ещё кофе. — Ты, чтобы собрать податей на два рубля, небось, рубль тратить вынужден. Траты эти исчислить нелегко — они размазаны по жалованиям или пожалованиям. По расходам, связанным с посылкой людей, с переписями дворов и прочими хлопотами. Опять же бояре! Денег они тебе платить не должны, потому что службой своей отслуживают. Так ведь службу эту на весах не взвесишь, аршином не обмеряешь. Зато попробуй у них таможни внутренние отбери!
— По твоему способу тоже неладно, — рассудил Пётр. — Если такую цену за землю стану ломить, то Строганов по миру с сумой пойдёт. Ему немалых волостей и не перечесть сколько принадлежит. А из-за обложения выручки купцы взвоют. Да и подушная подать не так-то проста. Если её с души брать, так где крепостной на неё тех копеек насобирает, когда ему нечего продать? А брать с хозяина того крепостного тоже не дело. Этого бояре не допустят, потому что платить для них не в обычае.
Нет уж — пусть остаётся, как есть. Даром, что Софья Алексеевна на твоей стороне, но я такого допустить не могу. Вот, если только твои дворы… Хотя, почему только твои? Есть же и другие! Канатный, например… Ты, Джонатановна, кофий-то пей. А то, ишь, чего удумали! Один двор — одна подать. Ну и повинности, кои в кошель не положишь.
Вот так юный государь девятнадцати лет от роду задумался о движении денег в собственной стране. Быстро он взрослеет, что не может не радовать.
— Звал, Твоё Величество? — через дверь в комнату беззвучно проник старшой нынешней смены караула. Охотники вообще ногами не топают и не пыхтят при ходьбе.
— Сядь, Векша, — показал государь на лавку. — Дай сюда твою треуголку.
Получив требуемое Пётр принялся разглядывать металлическую бляху на левом "прищепе".
— Мелом начищаете? — спросил он чуть погодя.
— Тряпицей иной раз пыль сотрём, — развёл руками сермяжник. — Не темнеет она. И ржой не покрывается.
— Белый металл, на серебро блеском не похожий, — продолжил рассуждать царь. — Не темнеет, как будто золото. Что это? — перевёл он взгляд на мою реципиентку.
— Сталь, легированная не ведаю чем, — отмолвил я.
— Вязкая она, — кивнул Векша. — Точится плохо, но режущую кромку не держит. Из неё даже проволока тянется неохотно. Но на крючки одёжные и на пуговицы хороша. Только в нашей амуниции это применять нельзя, потому как блестит и демаскирует. Когда в поиск идём, прячем.
Государь между тем разглядывал русскую букву "С", вписанную в окружность. Она смотрелась отчётливо и выпукло.
— Хоть монету чекань, — невольно восхитился он. — Так почему ты это носишь?
— Оберег, Твоё Величество. Человек худой или зверь голодный как увидят, сразу понимают — не трогай, обойди стороной.
— Сам ты, Векша, вижу — человек грамотный, — продолжил беседу Пётр.
— Два класса прошёл, — кивнул зырянин. — О следующем в третий сяду, когда сысольский взвод вместо нашего заступит.
— А вот выучишься ты — кем станешь?
— Если осилю — шарманщиком. А потом на инженера стану учиться. Ну а дальше — на учёного, чтобы тайны природные описывать. Как раз детей в школу отведу.
— И что? Вы там в Котласе все такие пытливые?
— Разные мы, Твоё Величество. Охриму тайга снится, Барсуку — отцовская кузня. Соблёк любит сытно поесть и сладко поспать, а Копыл — баб потискать.
— А к шаманизму ты как относишься? — Пётр подозрительно прищурился.
— Так а чего к нему относиться? — удивился Векша. — В лесу или на реке хочешь, не хочешь, а к голосам духов прислушаешься.
— И бубен у тебя есть?
— Бубен это пляски театральные. Зверей распугать да на людей впечатление произвести. А вера суеты не терпит и на публике не демонстрируется.
— Слушай, лесной человек! — оскалился в улыбке государь. — Откуда ты слово это узнал? Театр.
— Ставили мы в школе "Маша и медведь", "Вершки и корешки" ну и "Рукавицы и топор", потому что театр. Я помогал с декорациями и реквизитом — из бересты лучше меня никто коробов не плетёт.
— Может, ты и кофе пил?
— Отведывал. Горький напиток. И на зубы осадок от него скрипучий. У нас из белоголовника заваривают со смородиновым листом. На чай похоже.
— Не простых людей ты, Джонатановна, готовишь, — перевёл Пётр глаза на нас с Софочкой. Очень непростых. А ну, реши пример, — написал он условие на клочке бумаги, который придвинул к нашему сермяжнику. Векша без промедления вычел столбиком:
— Умножать и делить я тоже обучен, — добавил он с видимой гордостью. — И знаю разницу между понятиями "вещество" и "элемент", но получать из камня ничего кроме углекислого газа не умею.
— Повеселил ты меня, Векша, — разулыбался царь. — Ладно, ступай к своим постам.