Искра
Начало декабря 1774г. от Сошествия
Флисс; Алеридан
Вера. Эта странная новая вера.
Сколько помнила себя, Мира верила во многое.
В то, например, что отец — самый смелый и достойный человек на свете.
В то, что дворяне правят миром, и потому обязаны быть умны и сильны.
В то, что государство создали Праматери, и Минерва — внучка величайшей из них. Здесь мало гордыни, куда больше — долга. Должна соответствовать, должна быть идеальна и непогрешима, иначе — позор. Она сама воспитывала себя строже, чем отец, — поскольку верила. По той же причине презирала и грызла себя за каждую промашку.
Верила в то, что ум и благородство — высочайшие добродетели. Благородство нуждается в службе, а ум — в упражнениях, потому Мира всегда обожала загадки и книги, и возможность быть полезной. «Доченька, ты так мне помогла», — звучало во сто крат приятней, чем: «Ты самая красивая!» Кстати, красавицей Минерва не была — это тоже часть веры. Слишком мало женственности, слишком много янмэйского холода.
Спокойно, почти без горечи, верила она и в то, что обречена быть одинокой. Проведет жизнь на верхушке метафорической башни, с высоты ума и происхождения глядя на мир внизу. Умрет молодой: от чахотки, как мать, или жертвою заговора, как отец. Эта вера помогла ей пережить самые темные дни: в пещерах монастыря, в пыточной Мартина Шейланда. Примерно так же, как привычка гулять по морозу спасает от простуд.
В богатом и жестком наборе ее убеждений недоставало одной лишь веры: в счастье. Зачем верить в то, чего не будет? Наивно, глупо.
Сейчас, лежа в комнате гостиницы города Флисса, она открывала для себя новую веру.
Было похоже на шарик света в груди — будто боги слепили снежку из солнечных лучей и поместили Мире под ребра. От шарика разливалось по телу особое тепло, какое бывает, когда вылезешь из проруби. Загорались щеки, жаркими иголочками покалывало в пальцах. Шарик рос, распирал грудь изнутри. Хотелось вдохнуть как можно глубже и засмеяться: со смехом часть света выплеснется, станет не так тесно.
Новое чувство толкало Миру на странные поступки. Проснувшись с рассветом, она нацарапала на изморози, покрывшей оконное стекло, жуткую гримасу. Задернула занавеску, легла обратно в постель и уснула. Позже, когда принесли завтрак, а Итан зашел справиться о здоровье, Мира сказала:
— Мне ужасно спалось. Казалось, будто за мною следят из окна. Будьте добры, проверьте, нет ли кого-нибудь за стеклом.
— Миледи, мы на третьем этаже…
— Я прошу вас, Итан!..
Он отдернул занавесь и увидел клыкастую рожу с выпученными глазами.
Позже Миру проведал лейтенант Шаттерхенд:
— Миледи, я услышал одну забавную историю. Надеюсь, она развлечет вас.
Он начал рассказывать про жену пивовара, почтальона и кабанчика. Мира засмеялась.
— Но я еще не закончил, — нахмурился лейтенант.
— О, я уверена, что будет весело! Отчего бы не посмеяться наперед?
Лейтенант покачал головой:
— Я лучше позову лекаря…
Новое чувство беспокоило Миру. Что происходит? Откуда эта радость? К добру ли? Быть может, эйфория предшествует смерти от простуды? Говорят, в агонии рассудок хворого туманится. А люди, что замерзают в снегу, перед смертью чувствуют жар…
Лекарь сокрушил ее догадку:
— Вы идете на поправку, сударыня, и очень быстро. Даже, с позволения сказать, неожиданно быстро, с точки зрения науки. Вероятно, до простуды вы вели очень здоровую жизнь и укрепили организм.
— Истинная правда, — чуть не смеясь, ответила Мира. — Все лето гуляла на свежем воздухе под ярким солнышком, плясала на балах и ни о чем дурном не думала.
— Это правильно, сударыня. На то человеку и дается молодость. Кхм.
— Не дадите ли мне еще синей микстуры?
— Зачем, сударыня? Кашля больше не наблюдается.
— Но она такая сладкая! Прошу вас, сударь! Когда и пить сладкую микстуру, как не в молодости?
— Кхм-кхм… Что ж…
Мира пила тягучую синюю патоку, задумчиво посасывая ложку. Все было очень хорошо: красивые узоры на окне, мягкие подушки горкой, приятная истома в теле, сладость на языке. Прекрасны хризантемы: их принес Итан, чтобы порадовать миледи. Каким-то чудом угадал ее любимые цветы! Прохлада в комнате — и та чудесна: от нее свежо и прозрачно, а станешь зябнуть — залезешь под увесистую перину. Все до того хорошо, что тревожно.
Откуда счастье, Минерва? С чего это ты разрадовалась? Из-за победы Адриана? Думаешь, кончится война, и он возьмет тебя в жены? Ах, умница! Ой, как здорово придумала! Сирота без денег и вассалов, замешанная в заговоре Нортвудов и мятеже Ориджинов — лучшая партия для императора! Невеста, от которой просто нельзя отказаться! Да, Минерва? Не желаешь ли подумать о подвенечном платье?.. Или выбрать белье для первой брачной ночи?..
Она пристыжено лизала микстуру. Внутри счастья ворочалась неудобная, угловатая тревога. Дело не в том, что я наивна. Да, наивное дитя, при всем-то уме. И тщеславна, как дюжина графов вместе. Но не это самое худшее. Беда в самом счастье. За что оно? Какое право на него я имею? Ведь ничем не заслужила, а значит, за счастье еще придется заплатить. Чем? Подумать страшно…
Мира попыталась прогнать эйфорию. Подумала о возможном имперском суде — и не поверила себе. Слишком неразумно со стороны владыки — рисковать верными людьми и спасать ее лишь для того, чтобы потом отправить на плаху. Не будет ничего страшного, в самом худшем случае — высылка обратно в Стагфорт. При мысли о родном доме свет в груди стал еще теплее. Неоправданное, незаслуженное тепло! Боги ошиблись адресом, посылая его. Нужно исправить ошибку и вернуть чужое.
Мира стала молиться Ульяне Печальной. Сестрица смерти, пошли мне холодный свет и покой… Сбилась. Вспомнила красоту подземной часовни и добрую монашку Джен. Обжигающе вкусные кусочки сыра. Дивную легкость в теле, когда яд ушел из печени. Податливую, приятную на ощупь глину. Сверкающую смыслом меткость пяти слов — ни в каких книгах такой не встретишь!.. Монастырь, оказывается, был полон прекрасного! Как я не замечала?
И плакса Нора… где она теперь? Хорошо ли ей? Должно быть хорошо, просто обязано! Сейчас столько тепла, что хватит на всех! Нора найдет себе любовь — честную, взаимную, иначе и быть не может.
Мира кусала губы и одергивала себя. Да, Минерва, отличный ход: похвастай великодушием! Смотрите, боги, до чего я благородна: Нора меня бросила в темнице, а я ее простила. Северную Принцессу тоже простила, чуть не ревела при расставании. И Инжи Прайс — не такой уж подонок, и Виттор Шейланд, наверное, не знал о делах брата. Даже мятежник Ориджин заслуживает милосердия… Давай, подумай так! Самый глупый бог поймет: девушка с таким огромным сердцем имеет полное право на счастье!
Тьфу. Дурочка.
Она взяла учетную книгу Мартина Шейланда, раскрыла на странице, где говорилось о Линдси. И замерла, найдя то, что искала: оправдание своей эйфории. Когда человек на пороге Звезды, его тело вырабатывает сок жизни. А Мира побывала очень близко к порогу. Теплый свет в груди — это и есть субстанция, искомая Мартином. Она заслужена: болью, ужасом, отчаяньем. И она скоро пройдет — растворится в жилах без остатка. А пока, Минерва, хмурая сладкоежка, наслаждайся временным счастьем.
Она улыбнулась и сунула в рот новую ложку патоки. Вот теперь все совсем хорошо, без оговорок.
* * *
— Н… не волнуйтесь, миледи, дорога будет легкой. Мы наняли самую лучшую карету, на ней долетим до А… алеридана за два дня. А там сядем в поезд и не успеем оглянуться, как окажемся в Фаунтерре.
Мира и не думала волноваться. Радость по-прежнему бурлила в ней, и лежать в постели было уже невмоготу. Она была счастлива выбежать на улицу, в снег, в снег!
— Я п… принес вам шубу, миледи… И теплую обувь, н… надеюсь, сапожник не ошибся с размером. И в… вот, возьмите…
— Что это?.. Муфта? Какая прелесть! Право леди Нортвуд — держать руки в муфте; право леди Стагфорт — глубокая натура.
— О чем вы, миледи?
— Ах, всего лишь воспоминания юности!
— Н… не говорите так, будто юность п… прошла. Вы еще очень…
Она уже бежала по лестнице. Двор был выстелен снегом, крыши слепили белизной, крупные пушистые хлопья танцевали в воздухе. Мира ахнула от восторга, зачерпнула снега ладонями, бросила вверх. Белый шлейф тут же закружился на ветру.
— М… миледи, вам нельзя мерзнуть! П… пожалуйте в карету.
— Красиво как, Итан! Вы только взгляните!
— Миледи, я в… вас очень прошу…
На козлах экипажа пеньком торчал извозчик в тулупе и валенках. Надвинув шапку на самые брови, хмуро бормотал:
— Надо было вам, сиры, лучше сани заказать. На колесах-то намучимся, во как метет… Но, правда, сани тоже того, не самое. В Алеридане снега еще нет, там-то застрять можно. Вот это вот поди разбери, как оно лучше. Если бы спросили меня, так я бы сказал: вообще дома сидите, пока снегу не навалит, а потом в санях. Но нет, карету им подавай… Деньги, вишь, заплатим… Да разве же в деньгах дело?..
— Это не снег, сударь, — улыбнулась ему Мира.
— Не снег?.. А то что же, барышня?
— У нас в Нортвуде говорят: пока ниже пояса, это не снег, а иней.
— Ишь!..
Отряд разместился в трех каретах и тронулся в путь. Минерва жаждала общения. Спрашивала: где это мы? Что за город этот Флисс? Какие в нем люди? А вон тот красивый дом — кто в нем живет? А собор со шпилем — чей? Узнала, что Флисс — столичка зажиточного баронства, живут в нем торгаши, как и всюду по берегам Дымной Дали, красивый дом — дворец епископа, вон и его герб с жезлом и спиралью, а собор, конечно, Елены Путешественницы: видите мозаичную даму с фонарем? Мира видела и мозаику Елены, и епископский герб, и о Флиссе раньше слыхала. Но болтать было так приятно, особенно — когда кругом все белым-бело! Она прилипла к стеклу:
— Глядите — телега в сугробе! А там уже окна покрасили к Сошествию! Какие чудесные звезды!.. А там мужик чистит улицу, и собака лает. Он бросает снег — она ловит на лету и лает! Прелесть!..
Покинули город, и за окном поскучнело.
— Я давеча слышал одну историю… — начал лейтенант, и Мира хлопнула в ладоши:
— Да! Хочу историй! Расскажите, расскажите!
Он выложил одну, вторую, третью. Мира требовала еще. Шаттерхенд широко раскрыл закрома памяти, принялся сыпать былями и небылицами о придворных казусах, о смешных мещанах, о гвардейцах и барышнях.
— Еще, еще! У вас так все забавно! Право, я жалею, что не мужчина и не служу в гвардии!
Лейтенант до того увлекся, что начал было:
— Захожу я как-то в таверну на Дощатой, а там сидят две монашки и хохочут. Я к ним, гляжу: а они пьяные, как… эээ… гм, простите, сударыня, я что-то сбился с мысли.
— Нет, нет, продолжайте!
Но Итан пристыдил лейтенанта:
— Н… некоторые истории слишком грубы для ушей миледи.
Чтобы доказать обратное, Мира рассказала, как пила косуху с солдатами Шейланда. Когда окончила, умолкать не захотелось. Она вспомнила игру в прятки с мастером Сайрусом и то, как Инжи Прайс учил ее ремеслу асассина.
— Вы — п… прекрасная рассказчица! Вам бы романы писать, миледи…
— Ах, что вы! Такие пустяки! Вот лучше послушайте, как леди Иона гадала на картах — это была умора.
Карета поскрипывала, снег летел из-под копыт. Пролетала миля за милей. Мужчины ловили каждое слово Миры. Она не замечала времени, могла еще хоть сутки говорить, не умолкая.
— …И вот самое примечательное: все, что мы нагадали на крови Янмэй, сбылось в точности. Самоуверенность погубила Ориджина, и Крейг Нортвуд его не спас. Серебряный Лис разбил их внезапным ударом — все, как я сказала леди Ионе!
— Н… невероятно!..
Позже, как обещал извозчик, карета увязла в снегу.
— Вот теперь намучимся, — с хмурым удовлетворением изрек он и принялся мучиться.
Помогали и гвардейцы, и извозчики остальных карет. Вытолкали, тронулись, через милю застряли снова. При обеих остановках Мира бродила по целине и швыряла снежки, целясь в ступицу колеса. Она бы с радостью угостила снежком Итана, который все причитал: «В… вам не нужно, миледи! Вернитесь в кабину…» Но, сверив это желание со строгим кодексом внучки Янмэй, заметила несоответствие и пощадила Итана.
Снова тронулись, и Мира ощутила голод.
— Судари, простите, но у меня разыгрался аппетит…
Это высказывание тоже не отвечало кодексу: гордая внучка Янмэй должна была бы терпеть молча. Но Минерва допустила, что легкая капризность украшает девушку, и продолжила:
— Ведь мы скоро пообедаем, не правда ли?
— Как только прибудем в Колсворт, миледи. Через час или около того.
— Прекрасно! Поскольку, знаете, я очень проголодалась.
— Конечно, миледи, всего час — и мы будем в таверне.
— Я так рада это слышать! Один час — это же совсем немного. Вот в монастыре был кошмар: целый день трудишься без маковой росинки во рту. Остается только мечтать о курином крылышке или вареном яйце, или кусочке козьего сыра. Но один час — это мало, правда?..
— Совсем мало, миледи! Вы оглянуться не успеете.
— Надеюсь, что так. Один час я вполне могу потерпеть молча. Никакого труда для северянки — выдержать час без нытья. Мне представляется, даже дворянская честь требует, чтобы в данной ситуации я помолчала. И, конечно, в течение часа мой рот будет на замке. Но если вдруг мы задержимся в дороге дольше — я искренне верю, что этого не произойдет, но если вдруг!.. — тогда я вынуждена буду доверить вам тайну. Знаете, какую? Тайну о том, господа, что я голодна, как стая волков!..
* * *
В этом вот пугающе хорошем настрое Минерва прибыла в столицу Альмеры. Пожалуй, сейчас даже самое обычное село показалось бы ей милым и прелестным. Что и говорить об Алеридане — одном из красивейших городов на свете!
Восторг переполнял девушку, распирал изнутри и грозил разорвать на кусочки, если как-нибудь не дать ему выхода. Мира не могла усидеть на месте: все вокруг так любопытно, так прекрасно, столько всего нужно увидеть! Шапки снега на красных черепичных крышах, гирлянды фонариков над площадями, кони под праздничными пестрыми попонами, смешные фигурки Праматерей у дверей лавок… Вот, например, пышная Софья указывает бюстом на вход в бакалею, будто говорит: «Заходите! Здесь самые жирные колбасы!» Мира зажимала рот ладошкой, чтобы не смеяться на весь квартал. А вот — собор: обычно строгий, серокаменный, сейчас даже он смотрится весело. С фасада стекают дождики фольги и искрятся, будто целый водопад. Снег облепил горгулий, они зябко нахохлились, как птенцы. У входа стоит огромная очередь людей: на алтарь, видимо, вынесли Предметы. Взглянуть бы на них, но Мира никак не сможет выдержать медлительность очереди. Так что лучше посмотреть на людей — они так забавны! Все кажутся увальнями в своих тулупах и шубах, у всех шапки и платки так надвинуты, намотаны на головы, что лиц почти не видать. Но каждый постарался принарядиться: тот подпоясался дорогим ремнем поверх шубы; этот надел красные сапоги, а на них — галоши; вон та барышня пристегнула к тулупу песцовый воротник и совсем в нем утонула, только макушка торчит над мехом. Вдоль очереди ходят продавцы вина с бочонками, обвязанными шерстью: «Горррячее вино, добрррые люди! Всего за полтинку в честь пррраздника!» Люди протягивают кружки, которые взяли с собою из дому.
— Можно и мне вина, можно? — Мира подбегает к продавцу.
— Полтинка.
— Вот.
— Давайте кружку, барышня.
У Миры нет с собою кружки, в чем она признается, стыдливо ковыряя носочком снег.
— Как же так, барышня?.. Нехорошо…
— Я придумаю что-нибудь!
Сняв перчатки, она подставляет ладони лодочкой.
— Так не делается, вы же испачкаетесь.
Мира отвечает, мечтательно растягивая слова:
— Быть может, сударь, я того и хочу — испачкаться… Кто знает, не это ли девушке нужно для счастья?..
Продавец поддается на уговоры, и Мира пьет из рук, как кошка. Вытирает ладони и губы свежим снегом — и забывает обо всем, когда видит городской вагончик. Какой же он прелестный! Куколка! Хочется визжать от восторга! Покачиваясь на узких рельсах, блестя удивленно круглыми глазами-фонарями, вагончик проезжает площадь и становится против собора. Бойко звенит, зазывая пассажиров.
— Постойте, подождите! — кричит ему Мира. — Вы не смеете уехать без меня!
Подбегает, вскакивает внутрь. В вагончике пахнет деревом и лаком, вдоль стен ухабистые кожаные диванчики. Знающий себе цену кондуктор осведомляется басом:
— До какой станции изволит ехать барышня?
— Ой… Я хотела смотреть в окно и выйти на той станции, какая понравится.
— Стало быть, намерены кататься? — звучит грозно, как обвинение.
— Я питала робкую надежду на это… Но если кататься совсем непозволительно, то могу измыслить цель поездки. Знаете, у меня талант к постановке целей. Правда, с их достижением возникают сложности…
— Барышня впервые в Алеридане?
— Вы угадали, сударь.
Кондуктор смягчается:
— Тогда ладно, платите две агаты и езжайте. Но прежде чем выйти, спросите меня, как вернуться обратно. А то ведь заблудитесь!..
Выбрать станцию, которая понравится, оказывается трудной задачей. Нравятся все! И та, где дворец из розового кирпича, а у входа — копейщики в мохнатых шапках с кокардами. И та, где памятник коню — в смысле, юному принцу, конечно, но конь под ним огромен, а принц тщедушен, не сразу и заметишь. И та, где выстроен снежный замок на половину площади. В нем внутри — ледяные скульптуры Прародителей: целая толпа, добрых полсотни! Между скульптурами, визжа, носятся детишки. Мира боится — и не без причин — что если выйдет на слишком красивой станции, то начнет хлопать в ладоши от восторга и покажется полной дурочкой. Она выбирает остановку на ремесленной площади, где есть лишь крохотный островок красоты, зато очень изысканной. Из конской поилки вовремя не слили воду, и она заледенела, превратившись в хрустальный саркофаг, припорошенный снегом. Мира долго любуется им, воображая, какое сказочное существо — быть может, морозная фея или зачарованная принцесса — дремлет внутри хрусталя. Увлекшись фантазией, напрочь забывает обратную дорогу, которую описал кондуктор (вы все запомнили, барышня?.. — конечно, сударь, слово в слово!..). Принимается наугад искать путь к собору и теряется в лабиринте улиц — к огромному своему удовольствию.
Мира плутала по городу дотемна и получила множество впечатлений, а самым ярким из них оказался вкус гуляша. Она набрела на переулок: кривой, ступенчатый и такой узкий, что можно потрогать ладонями сразу обе стены. Мира не отказала себе в удовольствии пройти по нему. Переулок оказался тупиковым: он привел в глухой двор, посреди которого горел огонь, окруженный людьми, а над ним висел казан, полный пахучего варева. От кушанья разносился пряный, острый, резкий многоголосый запах. Мира поняла: это и есть сборной гуляш — традиционное праздничное блюдо центральных земель. Соседи приносят в общий котел разные овощи, травы, специи, мясо — кто что может. Выходит одно блюдо на всех, зато большое, сытное, вкусное. Весело готовить его вместе, а еще веселее — вместе пробовать. К этому как раз и шло дело, судя по запаху и нетерпеливым лицам людей.
Миру заметили, и она стала извиняться за свое внезапное вторжение. Никто не упрекнул ее и даже не посмотрел косо. Предложили кусок бревна вместо стула, велели садиться и дали в руки деревянную миску.
— Простите, мне неловко, — попыталась отказаться Мира, хотя и была уже очень голодна. — Не смею злоупотреблять вашим радушием. Я ведь нездешняя и явилась без приглашения…
— Да видим, что нездешняя. Не из нашего квартала — это ясно. Вы с какой улицы-то? Поди, с Купецкой или Вышней?..
— Я из Стагфорта.
— Где этот Стагфорт? За свечным заводом?..
Она сказала, где. У нее отняли миску и дали вдвое большую. Черпаком налили аппетитного месива.
— Отведайте в честь светлого праздника! Отведайте и скажите: у вас на Севере такой гуляш варят или хуже?
На Севере вообще редко варили гуляш, а такой — и подавно. Мире показалось, это самое вкусное, что она пробовала за целый год. Лучше всех лакомств при дворе и в доме Нортвудов! А уж в монастыре Ульяны за миску такого гуляша можно выменять что угодно, хоть целый ящик свечей!
Не жалея красок, она хвалила и кушанье, и гостеприимство горожан, а те довольно ухмылялись. Потом все хором пели праздничную песню, и Мира старательно подпевала, хоть и не знала ни слова. Ее спросили: что поют на Севере? И она, сама не ожидая от себя такой дерзости, взяла и спела моряцкую балладу «Из черных валов вернусь я к тебе». На турнире музыкальных талантов Минерва, пожалуй, заняла бы почетное место между гусыней и печальным медвежонком. Но великодушные альмерцы не засмеяли ее, а даже напротив, попросили спеть еще. Однако уже смеркалось, так что она, тепло попрощавшись, подалась искать станцию. Кто-то вызвался проводить ее, и как-то так получилось, что провожать пошло полдвора. «Привыкай ходить со свитой, Минерва! Вдруг станешь императрицей — пригодится». Она смеялась от своих мыслей.
В гостинице ее ждал строгий выговор. Лейтенант Шаттерхенд отчитывал Миру, а Итан укоризненно качал головой.
— Миледи, только из глубокого доверия мы дали вам свободу передвижения. И вы отплатили тем, что на день исчезли из виду! Что нам следовало делать? Где искать?
— Ничего не делать, судари. Спокойно ждать, пока вернусь. Разве я не дала вам слово леди, что не сбегу от вас? Разве этого мало?
— Да причем тут!.. Знаем, что не сбежите! Но если бы вы попали в беду?!
— С чего бы? Мы на дружественной земле. Альмера на стороне владыки!
— Галлард Альмера был и остается на своей стороне!
Мира прикусила губу. Вот дурочка! Она и забыла, кто сейчас правит Алериданом! Приарх Галлард — тот самый, что запер ее в монастыре! Эйфория не доводит до добра. Запомни это, Минерва, и успокойся.
— Простите, господа, — она склонила голову. — Я поступила безрассудно.
— Вот именно.
Мира попыталась оправдаться:
— Но вы должны меня понять. Нынче единственный мой день в Алеридане, и я так хотела увидеть город. Завтра мы уедем в столицу…
— И к лучшему. Как только вы войдете во дворец, моя жизнь станет вдесятеро спокойнее. Ложитесь спать, миледи. Утром сядем в поезд.
Несмотря на эту перебранку, Мира укладывалась в постель, мурлыча от радости: «Из черных валов вернусь я к тебе, из белого льда вернусь, так и знай…» Закрывая глаза, загадала: пускай мне приснится Адриан!
Но приснился Уэймар. Мертвая Линдси. Мартин Шейланд с пятнами крови на лимонных рукавах. Леди Иона в окружении стены из мечей.
Мира подскочила в постели, наощупь зажгла свечу. Посмотрела на огонь, чтобы успокоиться. И заметила в себе перемену. Впервые, думая об Уэймаре, она не чувствовала страха. Ужас отступил перед новоявленной радостью и верой в будущее. Он не исчез полностью, но сжался в размерах и уместился в тело единственного человека: Мартина. Остальной Уэймар с его обитателями больше не казался логовом чудовищ. Теперь Мира искала им оправданий и в каждом находила что-то человечное, хорошее. Виттор Шейланд наверняка не знал о деяниях брата, иначе не допустил бы в своем замке таких ужасов. Виттор всего лишь пытался защитить родную землю, вот почему потакал Ориджинам и использовал Миру. Леди Иона — пускай со странностью, но благородна и великодушна; не ее вина, что родилась сестрою властолюбца. Даже Инжи Прайс — не совсем еще конченый злодей, ведь он, как мог, пытался удержать Миру в стороне от подземелья и беды. Есть лишь одно чудовище — Мартин Шейланд.
Хотя нет. Эрвин Ориджин тоже ему под стать. Один убивал людей из мечты о бессмертии, второй — затеял войну из мечты о власти. Велика ли разница?! Пускай его схватят скорее. Янмэй Милосердная, пусть они оба получат по заслугам!
Полная веры во всемогущую и безошибочную справедливость, Мира начала дремать. Успела подумать: не всегда плохо, что от тебя ничего не зависит. Приятно ничего не решать, если тот, кто решает, умен и справедлив. Приятно быть серпушкой на стороне светлой искры…
* * *
Столичный поезд — громадный и роскошный, с балконами, скульптурами и витражными окнами — наполнил вокзал жизнью. Пассажиры выплеснули из здания вокзала на платформу, принялись суетливо рыскать в поисках своих мест под крики служителей: «Пожааалте по вагонааам! Пееервый — в ту сторону, шестооой — в этууу!» Счастливцы, что уже отыскали нужные двери, скапливались группами, отвешивали друг другу прощальные поклоны, в двадцатый раз повторяли напутствия. Слуги втаскивали в купе дорожные сумки, коробки, сундучки. Некая дама взяла в дорогу пучеглазую собачку и давала всем провожающим подержать ее на прощание; собачка злобно шипела. Некий господин с седыми бакенбардами наотрез не хотел предъявлять билет: «Я — лорд такой-то рода Софьи Величавой! Если сказал, что имею билет, то обязаны верить! Кто вы такие, чтобы ставить под сомнение?..» У конского вагона всхрапывали лошади; пара-тройка артачились и упирались, хозяева пытались подкупить их кусочками сахара. В кухонный вагон закидывали с телеги мешки и бочонки; старушка-пассажирка в песцовой шубе негодовала: «Произвол! Безобразие! Должны грузить с отдельного перрона!» Священник, прохаживаясь вдоль платформы, предлагал благословение на дорогу; торговец с тележкой — пирожки…
Билет представлял собою целую печатную страницу с гербом Министерства Е. И. В. рельсовых дорог, силуэтом тягача и схемой маршрута следования; с каллиграфически вписанным именем Минервы Стагфорт. Она держала его в руке, бросая последние взгляды на вокзальную суету и готовясь вступить на лесенку, ведущую в купе. И тут над платформой раздались крики служителей:
— Миледи и милорды! Судари и сударыни! Важная новость ко сведению тех, кто отбывает в Фаунтерру!
— Что еще за черт?.. — недовольно буркнул лейтенант.
— Важная новость! Судари и сударыни!.. Доводим до ведома, что центр столицы захвачен войсками мятежников!
Перрон затих, будто вымер. Только служители кричали:
— Центр столицы в руках герцога Ориджина! Рельсовые дороги его величества предупреждают о риске! Судари и сударыни могут продолжить поездку либо отказаться!
Невозможно! Абсурд, нелепица! Ведь нелепица же!..
— Отряд мятежников овладел центром столицы. Есть человеческие жертвы. Кто желает отказаться от поездки, может получить в кассах возврат денег!..
Абсурд! Ошибка!
Ведь ошибка… правда?..