на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Стрела

15 — 21 декабря 1774г. от Сошествия

Фаунтерра


Усталость похожа на долгую, долгую бессонницу.

Голова наполнена вязкой тяжестью, думать — все равно, что ворочать мешки с песком.

Стоять не можешь. Сидеть — да, ходить — да, стоять на месте — нет. Остановишься — веки слипаются, а ноги подкашиваются. Все время хочешь опереться на что-нибудь: стол, зубец стены, чье-то плечо, собственный меч… Хотя бы скрестить руки на груди — от этого, как будто, легче.

А чувства меркнут, покрываются туманом. Все, что происходит, — как будто не с тобою, вдали. Не живешь, а смотришь сны, к которым почти равнодушен. Лишь редкие сцены прорывают пелену, и вот они-то чувствуются особенно остро, как ножом по нервам…


Эрвин рыдал над трупом собаки. Счастье, что никто не видел этого. Какой бред! Каждый день умирают люди, а тут — собака…

Она шлепнулась с неба, брошенная камнеметом. Уже несколько дней Красный Серп слал осажденным северянам подарки из гниющего мяса. Чаще были трупы людей, реже — животных. Он рассчитывал вызвать хворь, а также деморализовать гарнизон. Одно дело, когда с неба падают камни, другое — куски мертвецов. Эрвина вот проняла собака. Мохнатая рыжая дворняга, попорченная крысами. От жалости душа выворачивалась наизнанку…

А гибель кайра Хэммонда Эрвин почему-то принял спокойно. Прямое попадание из катапульты снесло зубец стены, за которым стоял кайр. Его швырнуло на землю и расплющило камнями. Когда Эрвин подошел, Хэммонд был без сознания, но еще дышал. Кто-то сказал об ударе милосердия. Эрвин обнажил клинок и вогнал в сердце воина. Тот перестал дышать. Вот и все. Туман бесчувствия, взгляд со стороны. Это — не со мною происходит. Собака — реальность, да. А это — сон…

Усталость творит странные вещи.


От усталости Эрвин начал совершать ошибки. Первою были дворцовые слуги: не стоило отпускать их. После пожара в лазарете им нельзя было доверять, а держать взаперти стало слишком накладно: кто-то должен стеречь их, кто-то еще — носить воду и пищу. Нельзя тратить воинов на эту чушь. Эрвин приказал казнить десятерых слуг, которых считал виновниками пожара, а остальных распустил по домам. Позже подумал: стоило перебить всех. Выйдя в город, слуги, конечно, рассказали врагу и о милосердии Ориджина, и о том, как утомлены его солдаты. Ни того, ни другого врагу слышать не следовало.

Другой раз Эрвин ошибся, когда Ханай замерз. Свежий лед выглядел хрупким, и Эрвин исключал возможность наступления по реке. Однако Бэкфилд нашел пятерых смельчаков с искровым оружием, которые проползли по льду под мостом, забрались в надвратную башню и, убив часовых, попытались опустить мост. К счастью, искровая сила была отключена, и механизмы моста не сработали. Другие часовые заметили возню в башне и разобрались с лазутчиками. Но ошибка стоила Эрвину четверых воинов.

В третий раз он просто проморгал атаку. Глупо, как юнец. Красный Серп отвлек его ложным наступлением по Воздушному мосту, а основные силы бросил по льду на санях, с северного конца острова. И Эрвин поверил, перевел людей к Воздушному. Солдаты Серпа поставили лестницы и проникли во дворец…

Спасло то, в каком состоянии были атакующие. Усталость и уныние измучили их не меньше, чем северян. К тому же, прибавился и страх. Лучшие отряды Бэкфилда давно были развеяны. От батальона алой гвардии осталось меньше роты; батальон Надежды разбился в лохмотья за два первых штурма; городская полиция потеряла треть и теперь старалась держаться в стороне от войны. Бэкфилд бросал в бой все, что находил: куски личной стражи дворян, что соглашались ему помочь; наемничьи отряды из проходимцев и бандитов; ополчение из городских нищих; штрафные роты дезертиров, что прежде бежали из Южного Пути. Многочисленный мусор. Хорьки, а не воины… Стая таких вот зверьков ворвалась во дворец. Они имели шансы на победу, но когда кайры взялись за них — дрогнули и бросились бежать назад к стене, к лестницам, на лед… Лучники Джона Соколика проводили их стрелами. Однако дюжина кайров отправилась на Звезду. Дюжина сегодня, дюжина вчера, дюжина завтра… Войско таяло. Медленно, но неуклонно. С тою же скоростью, с какой таяли силы Эрвина.


— Ориджин, помнишь меня? Я — майор Бэкфилд, Красный Серп. Летом был капитаном, сейчас — майор, а с тобой стану полковником. Два чина за год — неплохо, правда? Сдашься живым или сдохнешь — мне без разницы. Полковничьи нашивки все равно будут мои. А тебе, поди, разница есть. Сдавайся, Ориджин. Пощади себя и своих людей!

Бэкфилд делал все, чтобы измотать северян. Он не имел ни хороших бойцов, ни таланта полководца, однако упорства ему было не занимать. На рассвете, в сумерках, среди ночи, в полдень — в разное время каждого дня на дворец сыпались сюрпризы. Внезапные атаки. Зажигательные снаряды. Лазутчики. Обходные маневры. Камни. Гнилье с неба… Каждый день, каждые пару часов кто-нибудь умирал. Эрвин привел с собою шестьсот человек. Сейчас боеспособными остались едва ли триста. И только трое живых офицеров: Деймон Ориджин, Сорок Два и Джон Соколик.


От усталости все время хочешь опереться. На стену, столешницу, собственный меч, чье-то плечо. На кого-то, кто старше, крепче, опытней, мудрее. Кто точно знает, пока ты сомневаешься. Кто обложит тебя последними словами, если заикнешься о поражении. Кто влепит тебе по роже, если вздумаешь трусить. На кого-то, кто выше тебя.

Эрвин видел своих солдат, и, если хватало сил на чувства, он чувствовал зависть. Во-первых, они сильней и выносливей его. Во-вторых, что важнее, у них есть он: лорд, полководец, внук святой Праматери, живое знамя. У него же не было никого. Когда искал опоры, ладонь проваливалась в пустоту.

Окажись тут отец, послал бы Эрвина на стену: дерись, выполняй приказ, не думай. Каким бы счастьем было — не думать!

Будь во дворце Джемис, он был бы мрачен, как гроб. Но он всегда мрачен, и Эрвин видел бы: ничего не изменилось, все как обычно.

Роберт сказал бы: «Бывает». В том смысле, что всякое бывает. Бывает так, а бывает и хуже. Житейское дело.

Граф Лиллидей, будь он здесь, поучал бы Эрвина. Это давало бы покой, ведь в науке нет смысла, если завтра помирать. Раз поучает, значит, не все так плохо.

А барон Стэтхем уперся бы, как старый бык, и не делал ни шагу с места. И Эрвин мог бы ухватиться за его рог, опереться на загривок.

Тьма, ему следовало взять хоть кого-нибудь старше сорока лет! Но были только Хэммонд и Деррек, а теперь оба мертвы. Остались одни юнцы. Отличные, ловкие, быстрые, зубастые молодые волки. И никто из них никогда не бывал в действительно глубоком дерьме. Только сам Эрвин. Этим летом, за Рекой… Но, по правде, тогда было легче. Он мог спать, сколько угодно, и не принимать решений.


Дождь из мертвечины прекратился, когда ударили морозы. Те подонки, кого Бэкфилд посылал на кладбища, не смогли разрыть мерзлую землю. Это можно было счесть облегчением, если бы не холод.

Искровые машины не работали, а для печей не хватало ни дров, ни рук. В разбитые окна врывался ветер и блуждал по галереям дворца. Иней покрывал картины и скульптуры, постели и скатерти. Эрвин мерз постоянно, сколько бы ни надел на себя. Спать было невозможно. Даже если бы тревога позволила сомкнуть веки дольше, чем на полчаса, мороз разбудил бы его. От бессонницы усталость становилась беспросветной и неподъемной. Будто пытаешься вылезти по стенке колодца. Ползешь, ползешь, ползешь… а над тобой еще сотни футов тьмы.


Несколько раз они спали с Аланис. Когда еще были силы и тепло, предавались любви. Потом — просто ложились в обнимку, пытаясь согреть друг друга и уснуть. Выходило скверно. Холод не уходил: их телам недоставало тепла, чтобы кого-нибудь согреть. И каждый страдал от своих кошмаров, то и дело схватывался с криком. Эрвину снились мертвые солдаты, Аланис — черви на лице, обоим — внезапные атаки. Последнее, впрочем, чаще всего оказывалось явью.

Потом они разругались. В какой-то день Эрвин заметил отсутствие путевца и спросил о нем Аланис. Она попыталась солгать, что отпустила Джоакина. Эрвин заметил ложь и взбесился.

— Ты послала его с поручением! Ты выполнила этот вздорный план, хотя я и запретил тебе!

— Вздор?! — вскричала она. — Вздор — это сидеть в ловушке и не пытаться выбраться! Наша армия тает, и что ты делаешь? Только смотришь на это?! Я же нашла путь к спасению!

Усталость делает странные вещи. В частности, убивает манеры. Эрвин схватил ее за подбородок и грубо встряхнул. Поднес три пальца к самым ее глазам.

— Один. Твой путевец — идиот. Он ничего не сможет, только попадется Бэкфилду. Тот вскроет письмо и получит лишний козырь. Два. Даже если путевец справится, этот план — дрянь и мерзость. Я не хочу использовать такие средства, слышишь? И три. Как ты посмела послать его, если я запретил?!

— Ты ничего не предпринимаешь. Только орешь по ночам и смотришь, как мрут твои люди. Чего мы ждем? Стэтхема с Робертом?! Они не успеют! Взгляни на этот снег и мороз! Они и за месяц не доползут сюда!

— Роберт сказал: три недели.

— Даже три недели — долго! И где хоть одна весть от Роберта? Почему не докладывает о продвижении? Почему не говорит, где сейчас находится? Он застрял, вот почему!

— Эрроубэк тоже не пишет, — огрызнулся Эрвин. — Путевец попался, и твое письмо настроит против нас всю страну.

— Боги!.. Да ты не в романе живешь! Нельзя выиграть войну, не запачкав рук. Очнись и действуй!

— Ты совершила действие, но Эрроубэк не пишет. Ты просчиталась, Аланис. И нарушила мой приказ.

— Но и Роберт не пишет.

Стоял мороз и мели метели. Возможно, из-за этого голуби не приносили почту в столицу. А может, по иной причине.

— Я надеюсь, — отчеканил Эрвин, — что путевец попался, и твой план сорван. Но впредь я не потерплю ослушания. Никогда.

— Да, мой господин. Что прикажете делать, мой господин? Терпеть?

— Да, тьма сожри, терпеть! Стоять и верить! Каждую ночь я спрашиваю об этом Агату. Она отвечает: держись и верь!

— Ах, ну если сама Агата… Где уж мне до нее…

С того дня они виделись редко.

Аланис была занята не меньше самого Эрвина. Птичников отослали в город, и голубятня требовала ее присмотра. В остальное время Аланис ухаживала за ранеными в лазарете. После пожара остался лишь один лекарь и один сведущий грей ему в помощь, а раненых прибывало с каждым боем. Аланис работала в лазарете днем и ночью, спала там же, выкроив пару часов. Эрвин проводил ночи в караулке на стене. Не нужно далеко ходить, а спать сидя не так тревожно, как лежа: быстрее схватишься на ноги, когда начнется бой.


* * *

Внезапная атака Серпа вторично прорвала оборону. Ценою двух десятков жизней кайры снова сумели выбить врага.

На следующий день группа лучников Соколика сбежала из замка. Собрав во дворце мелкие золотые побрякушки, парни слезли со стены и ушли по льду. Часовые заметили и обстреляли их, но греи — скверные лучники.

Эрвин вызвал Джона.

— Ты разрешил им уйти?

— Ясно, нет, милорд. Если б разрешил, то и сам не остался бы здесь. Никогда не слышал историй, как Ориджины щадят дезертиров.

— А теперь, когда знаешь о побеге, жалеешь, что не ушел с ними?

— Нет, милорд.

— Веришь в нашу победу?

— Нет, милорд. Наше дело пропащее, это всем видно. Но придет день, когда вы решите отступить. Тогда я помогу вам выбраться из ямы и получу в награду мешочек золота, а не стрелу в задницу, как дезертир.

Слова лучника задели гордость Эрвина. Она питала его целых полдня. Когда начался штурм, Эрвин бился изо всех сил — пускай не слишком эффективно, но отчаянно.

В том же бою Соколику проткнули живот.


Позже гордость померкла, и усталость взяла свое. Эрвин цеплялся за камни, чтобы не упасть. Пересохшими глазами смотрел на Ханай. Гладкий белый лед, почти надежный.

Деймон пришел сменить Эрвина: командовать всегда должен Ориджин. Эрвин спросил кузена:

— Как думаешь, у нас есть шансы? Не лучше ли… туда?

Он махнул рукой в сторону левого, лесистого берега.

— Ты очумел?! Мы же побеждаем!

— Ха-ха-ха, — выкашлял Эрвин. — Взгляни на меня. Я еле жив, и все войско не лучше. Мы не выстоим и недели. Даже если Адриан не придет. А он придет, и раньше Стэтхема. Я уповал на Персты. Без них наше дело — пропащее. Это всем видно.

— Да ладно тебе! — Деймон хлопнул его по плечу. — Мы держимся уже полмесяца против всей столицы! Они уже и атаковать-то боятся. Идут нехотя, шлют вперед самых тупых отморозков. Я видел и пьяных в бою, и еще кое-кого похуже. Без крепкого зелья у столичников трясутся поджилки. Вот мы их как! Мы — непобедимые Ориджины!

Эрвин скривился и полез в карман за пузырьком змей-травы.

— Кстати, о крепком зелье…

— Отдай эту дрянь, отдай! — Деймон вырвал у него пузырек. — Ты и без того совсем больной, да еще травишься вдобавок. Прекрати ее пить, иначе станешь, как шут Менсон! Слыхал о нем?

— Не могу не пить. Только из-за этой дряни я и стою на ногах. Не выпью — свалюсь.

— Так и свались! Должен командовать Ориджин — вот я командую. А ты иди, поспи.

— Не могу спать. Страшно.

— Страшно? Тебе?!

— Мне. Усну — случится какая-нибудь дрянь. Они нападут. Кто-то умрет. Если сплю дольше часа, кто-нибудь умирает.

— Вот что, брат: не дури. Ложись и спи. Если нападут — я им задам перцу. А умереть — это уж нет, не собираюсь. Разве что заработаю небольшой шрам на лице, чтобы не быть таким… ну, ты знаешь.

Эрвин вымученно улыбнулся кузену и ушел в караулку. Ему таки удалось уснуть.


А когда очнулся, кипел бой.

Из Маренго пришел полубатальон морской пехоты, и Бэкфилд сразу швырнул его на штурм.

Эрвин командовал лучниками вместо Соколика. Указывал цели, стрелял и сам. Когда подошли ближе, бросал камни в бойницы, отпихивал багром лестницы, кого-то рубил, кого-то сталкивал вниз. Все было в тумане, неясное, сонное. Это не со мной, это вдали… А четко различалась одна мысль: куда подевался Деймон? Найду его — засмеюсь в лицо. Иди поспи — конечно! Я сказал, что будет дрянь, значит — будет дрянь. Не спорь со внуком Светлой Агаты!..

К утру врага содрали со стены, отпихнули на лед, отогнали камнями и стрелами. Кузена Эрвин так и не встретил. Зато его нашел лекарь и сказал:

— Милорд, вам нужно пойти со мной.

Как-то сразу, за миг, все стало ясно. Эрвин ни о чем не спрашивал. Молча пришли в лазарет.

Стрела попала Деймону в глаз. Наконечник торчал возле уха, древко — из пустой глазницы.

Усталость пока еще накрывала Эрвина спасительной пеленой. Не чувствуя ничего, кроме тупой, ноющей боли, он осмотрел кузена, приложил пальцы к шее.

— Еще жив?

— Дышит.

— А шансы есть?

Вместо ответа лекарь поджал губы.

— Делайте, что можете.

— Что могу… — лекарь качнул головой и взял клещи, чтобы вытащить стрелу.

Тогда Деймон-Красавчик пошевелился и произнес:

— Мне страшно.

Эрвин зажал рот, чтобы не завизжать. Ужас порвал пелену усталости.

— Мне страшно, брат… Не хочу умирать…

Древко торчало из дыры на месте правого глаза, но левый смотрел прямо на Эрвина, и зрачок был кошмарно ясен, в нем читалось сознание. Как может быть в сознании человек со стрелой в черепе?!

— Эрвин… скажи, что я не умру… скажи, что все будет хорошо…

Но как?! Никогда, ничего уже не будет хорошо! Стрела вошла тебе в глаз и пробила череп. Наконечник торчит в виске. Что я скажу тебе, что?!

Лекарь подтолкнул Эрвина к кузену.

— Скажите ему, милорд.

— Все. Будет. Хорошо. — Эрвин даже не узнал свой голос. Это сказала деревянная кукла, не он.

— Страшно умирать… Жить хочу. Спаси меня!

— Скажите.

— Да, брат. Ты. Выживешь. Все. Будет. Хорошо.

— Возьмите за руку.

Эрвин присел рядом с ним. Не в силах оторвать взгляд от лица Деймона, на ощупь нашел его ладонь. Сжал. В единственном глазу брата выступила слеза.

— Правда, спасешь? Ты же сможешь! Обещай…

Да чего же ты от меня хочешь?! Как я скажу тебе правду??!

— Ты. Будешь. Жить. Клянусь. Агатой.

Он погладил руку Деймона.

— Больше не будешь… красавчиком. Получишь шрам… как ты мечтал. Наконец… все тебя… зауважают.

Деймон улыбнулся. Ни по каким законам мира он не мог улыбаться. Но губы растянулись, обнажив резцы, а глаза прищурились. Стрела шевельнулась в глазнице и, видимо, коснулась нерва. Закатив зрачок, Деймон лишился чувств.

Эрвин поднялся, опершись на руку лекаря.

— Приступайте. Делайте, что надо. Только…

— Да, милорд…

— Если снова очнется и будет умирать в сознании — не зовите меня, ладно?

Глаза лекаря — красные и мутные. Ему стоило больших трудов понять, о чем просит герцог.

— Не хотите прощаться?

— Хватит с меня прощаний… Просто доложите: жив или умер, ясно?

— Да, милорд.

— Если понадобится удар милосердия…

— Не понадобится, милорд. Я извлеку стрелу. Вероятно, этого хватит.

Эрвин кивнул и пошел к двери. Все вокруг кружилось, звенело, плыло пятнами… Падали сумерки — странные, темные и быстрые, словно уронили штору…


Он вывалился в дверь и сделал несколько шагов, хрустя снегом. Кто-то возник на пути.

— Какие приказания, милорд?.. Мне возглавить оборону?

Эрвин уставился на человека, не понимая, кого видит перед собою. Да сквозь слезы он почти и не видел.

— Ты кто?

— Кайр Генри Хортон. Сорок Два. Я теперь старший офицер.

Эрвин потер глаза, пытаясь разглядеть его, понять, о чем речь…

— Прикажете мне возглавить оборону? — снова спросил этот странный назойливый человек.

Эрвин откашлялся, сглотнул комок в горле и неожиданно для себя заорал:

— Да, тьма сожри! Да! Надень чертовы доспехи Деймона и командуй! Ориджин должен быть на стене, ты понял меня?!

— Милорд…

— Ступай, тьма тебя! Командуй! Если не помрешь до вечера, я тебя сменю.


Сорок Два ушел, и Эрвин сел в снег. Вспышка сожгла остатки сил. Теперь ничего не было. Совсем. Пустота.

Ни стоять. Ни чувствовать. Ни плакать. Ни дышать… Ничего.

Сидя в сугробе, он стал качать головой взад-вперед.

Зашептал… Может, мысленно, а может, вслух…

— Не могу. Больше не могу. Агата… услышь меня. Услышь меня, ладно? Больше не могу. Не могу, ты слышишь? Агата… Нет сил. Дай мне что-нибудь. Помоги… Я не выдержу. Честно, верь или нет. Плевать на победу, на славу, на жизнь… Меня нет. Дай хоть что-нибудь. Если тебе не все равно… Помоги. Агата… помоги…

Он завалился в снег и потерял сознание… а может, нет. Сознание мало отличалось от тьмы.


Открыв глаза, он увидел Светлую Агату. Во плоти. Протяни руку и коснись.

Он улыбнулся:

— Наконец-то… Теперь отдохну.

А потом улыбнулся еще шире:

— Какая же ты страшная! Тебя рисуют красавицей, а на деле… Боги, ты бы себя видела!

Светлая Агата ужасна. Тоща, как мумия, все кости светятся сквозь сухую кожу. Выпирает челюсть, торчат скулы, чернеют глазные впадины… Целовать такую — все равно, что целовать труп.

Вдобавок щеку режет темный бугристый шрам.

— Будь ты хоть немножко жив, — бессильно выдыхает Агата, — я бы тебя придушила. Бери, читай.

Она бросает ему ленточку и пытается встать. Эрвин хватает ее за подол и тянет к себе. Агата настолько слаба, что без сопротивления валится рядом с ним.

— Прочти сама, — говорит он ей. — Я не могу…

— Развалина, — ворчит Агата. — Размазня. Тоже мне, герцог Ориджин…

— Уродина, — отвечает Эрвин без злобы, с любовью. — Прочти. Окажи милость…

— Ладно…

Она дает ему левую руку, пока правой ищет ленту. Ладонь скелета — все суставы видны. Эрвин касается губами ее пальцев. Они теплые. Боги, на свете до сих пор есть что-то теплое!

Найдя ленту, она кое-как развертывает ее одной рукой, но вторую не отрывает от Эрвиновых губ. Возможно, губы все еще теплы. Возможно, она думает: «Боги, на свете еще осталось что-то теплое!»

Она читает:

— Кузен, мы идем. Много снега, но черт с ним, справляемся. Вошли в Земли Короны. Осталась неделя. Держись. Стисни зубы и держись. Роберт. Пост скриптум: бывает и хуже.


Искра | Лишь одна Звезда. Том 2 | Колпак