11 декабря
Джордж Паркер сидел в посольстве Ее Величества и писал рождественские поздравления. Последняя дипломатическая почта перед праздниками уходила сегодня днем.
Для лондонских коллег он заготовил специальный подарок — старую черно-белую открытку с видом площади Дзержинского и надписью «С Новым годом!» Простенько и со вкусом. В Лондоне должны оценить его поздравление.
Прошло шесть месяцев с тех пор, как он получил там последние инструкции. Телефонный звонок раздался, когда Паркер застегивал последний чемодан. Рядом стояли его родители, приехавшие проводить их в аэропорт. Возбужденные и обеспокоенные, они смотрели на сына, взявшего трубку.
Голос на том конце провода сказал:
— Просим вас заехать к нам по пути в аэропорт. Это займет не больше пяти минут. — И после паузы: — Извините, если побеспокоили.
Разумеется, побеспокоили! Родители совсем расстроились, а Стивен закатил истерику, пока они ждали его в машине за углом.
— Не знаю, в полной ли мере нам удалось довести до вашего сознания одну важную деталь. — Заместитель начальника свесил голову на бок, внимательно наблюдая за Паркером. Он ужасно напоминал заинтересованного ньюфаундленда. — Поэтому я решил еще раз напомнить, что среди обломков, которые вам придется разбирать после… гм… Долинга, кое-что осталось нетронутым. Вернее, кое-кто.
— Да?
— Довольно ценный парень, поверьте мне. Он занимает высокое положение. Вообще-то, мы уже давно его не слышали. Три года назад он залег в спячку. По нашей рекомендации, разумеется. В той обстановке мы боялись перегреть ценный источник. Но как бы то ни было, уверены, что он по-прежнему наш. Надеюсь, вы поняли, о чем я говорю.
Паркер понял.
— Да, еще одна тонкость. Ваш посол. Вы можете посвящать его в свои дела, но только в самых общих чертах. После того, как русские навалили кучу прямо ему на крыльцо, грех не дать старику лопату, чтобы он мог сгрести это дерьмо. Правда, на вашем месте я бы не говорил ему о нашем спящем друге. Вы меня поняли?
Паркер улыбнулся, вспомнив, как забавно при этом шеф свесил голову на другое плечо. Он так и продолжал улыбаться, когда секретарша посла вызвала его в «изолятор».
— Лондон обеспокоен. — Посол внимательно смотрел на Паркера.
— Прошу прощения, сэр, но мне казалось, что я в посольстве единственный человек, кто контактирует с моим начальством. Еще раз простите, сэр.
— Не кипятитесь, Паркер. Уж если кому из нас двоих обижаться, так это мне. Мы с Харриет едем на досуге в Хельсинки кое-что купить, а меня хватают, волокут в тамошнее посольство — потрясающее здание, между прочим, — и ведут в кабинет начальника канцелярии. Бедняжка Харриет тем временем томится в «Stockmanns». Как вы думаете, кому я понадобился? Разумеется, Харгривсу из вашей конторы, который и заявил, что Лондон обеспокоен. Они не уверены, что в деле Долинга сошлись все концы.
Паркер не на шутку разозлился.
— С Долингом покончено раз и навсегда, и они прекрасно это знают: выжали ведь его досуха во время следствия! А кроме того, не слишком ли поздно они спохватились?
— Долинг был вашим предшественником. Полагаю, мне не надо объяснять вам, что это значит. — Взгляд сэра Дэвида стал жестким. — М-м…?
— Послушайте, понятия не имею, почему они снова вернулись к этому делу. Лично я объелся им еще в Лондоне. Долинг шьет мешки на острове Уайт. Его сеть ликвидирована — большинство попало в лапы КГБ, нам удалось спасти одну Сильвию. И все, хватит об этом.
Паркер хотел было встать из-за стола, но остался на месте — в «изоляторе» не особо разбежишься. Все-таки, удивительно метко прозвали секретную комнату.
— Лондон хочет убедиться, что Долинг не выдал больше никого… Из крупных фигур.
— Кого?
— Откуда мне знать? Меня ведь не посвящают в ваши секреты.
— Мы прочесали протоколы всех допросов Долинга, разобрали их по косточкам, но не обнаружили ничего подозрительного. Я твердил им об этом, пока не посинел.
— Да не волнуйтесь, Джордж, я верю вам. Но в Хельсинки меня не покидало странное чувство. Мне показалось, что в Лондоне думают, будто кто-то благополучно проскользнул сквозь сети.
Сэр Дэвид снял очки и аккуратно положил их на стол. Его голубые глаза вопросительно смотрели на Паркера.
Леди Харриет Уайт прищурилась и, оскалившись, продемонстрировала зубы — на дипломатическом языке эта гримаса означала приветствие.
— Все в порядке, дорогой?
Сэр Дэвид, кряхтя, опустился в уродливое старинное кресло, украшенное резными виноградными листьями.
Леди Уайт подошла поближе и внимательно оглядела мужа.
— Ты себя хорошо чувствуешь? — обеспокоенно спросила она.
— Да, великолепно. А ты?
Это был ежедневный ритуал. Взаимный допрос мог продолжаться часами, пока кто-то из них не выдерживал и признавался в головной боли или вросшем ногте.
— Ты чем-то взволнован, Дэвид. Не спорь, я вижу.
Стараясь прекратить разговор на эту тему, посол развернул «Правду». Но леди Уайт опустилась на колени около кресла и смотрела на мужа поверх листа. Сэр Дэвид отложил газету.
— Уверяю тебя, дорогая, у меня все в порядке.
— Гм, — леди Уайт снова продемонстрировала зубы. — Уверена, что сейчас тебе может помочь только горячий пунш.
Она поднялась и быстро вышла на кухню. Лимонный сок, коричневый сахар, бренди, горячая вода — рецепт путешествовал с ней по всему миру. Сэр Дэвид слышал, как она размешивает питье в стакане. Бедняжка! Как она старается помочь ему, вникнуть в его дела. Увы, Харриет совсем не разбиралась в политике, полагая, например, что «разрядка» означает паузу между упражнениями в аэробике.
Как много раз, оказавшись на перепутье, он хотел выслушать здравое мнение близкого ему человека, нечто большее, чем пустое: «Все образуется, дорогой» или «Не огорчайся, получится в другой раз».
Хотя надо признать, что банальные суждения и простодушие жены действовали на него успокаивающе, с ней он мог расслабиться, отдохнуть от забот.
Харриет вернулась из кухни со стаканом на чайном блюдце. Сэр Дэвид взял стакан и стал потихоньку, с наслаждением потягивать горячий напиток. Жена заметила, как дрожит его рука, но промолчала.
Почти каждый день в Москве шел снег, но это почти не отражалось на состоянии городских магистралей — днем и ночью с фанатичным упорством их расчищали снегоуборочные машины.
По случаю субботы в центре почти не было движения. Паркер не спеша ехал по набережной, любуясь зимним солнцем, заходящим за кремлевские купола. Сегодня природа расщедрилась, отпустив москвичам явно больше девяти минут солнечной погоды — среднесуточного зимнего пайка. Этим стоило воспользоваться, ибо назавтра солнышко могло и вовсе не показаться.
Паркера ожидал пренеприятный вечер — дружеский обед «а-ля фуршет» у Харрисонов. Хозяева, конечно, будут в спортивных костюмах и белых кроссовках — два этаких фонтана бодрости и здоровья. И говорить, разумеется, придется о пользе бега трусцой. Супруга Харрисона, должно быть, забрасывает картошку в кастрюлю с помощью теннисной ракетки…
С досады Паркер так резко затормозил у светофора, что машину занесло. Постовой гаишник проводил его удивленным взглядом.
Еще за дверью слышно было, как Сузи кричит на Стивена. Паркер подхватил малыша на руки и прошел в детскую, не обращая внимания на жену, продолжавшую грозить проказнику. Комната сына — уголок детства с яркими картинками на стенах и книжками про поросенка Сэма — всегда его успокаивала.
Пока он переодевался, Сузи продолжала пилить малыша. Слишком часто она стала срывать на ребенке собственное плохое настроение. В Лондоне все было по-другому. Там ей не приходилось постоянно нервничать из-за пустяков. Она прибиралась по дому, варила обеды и души не чаяла в маленьком. Все тревоги, все неурядицы оставались за порогом их дома.
Но в Москве безмятежная жизнь кончилась. Любая мелочь выводила Сузи из равновесия. Паркер вспомнил последний скандал — на прошлой неделе посольский шофер забыл отвезти ее на рынок. Жена устроила Паркеру истерику по телефону: теперь, мол, она вынуждена отказаться от прогулки с ребенком, не попадет на каток, пропустит урок русского языка… Список невосполнимых потерь был бесконечным. Два или три дня она дулась на мужа — во всем виновата его любимая Москва.
Раздался звонок в дверь. Они впустили няню Шарон — когда-то из Блэкпула, а сейчас с нижнего этажа их дома — и вышли из квартиры. Не дожидаясь лифта, спустились по лестнице и сели в машину.
Во дворе Харрисоновского дома их окутала атмосфера ностальгии по старой доброй Англии. Из его квартиры доносилась запись «Битлз» тех времен, когда поп-звезды еще носили галстук. Чистый смех, да и только. Паркер пожалел, что не захватил с собой порнофильм вместо бутылки бордо урожая 1982 года.
Харрисон приветливо улыбнулся бутылке и сказал:
— Рад тебя видеть, Джордж. Сузи, моя радость, ты все хорошеешь. Позволь-ка мне…
И он присосался своей красной рожей к бледной английской розе. Ах, тоненькая элегантная Сузи! Как она вспыхнула и затрепетала, бедняжка… Паркер оторвал жену от Харрисона и прошел с ней в комнату.
Здесь толкался народ с пластиковыми тарелками и стаканами в руках. На столе возвышалась горка нарезанного хлеба, рядом лежала половина головки стильтона.
— Привет, Джордж, — послышалось со всех сторон.
В футе от себя Паркер увидел загорелое личико Харрисоновской жены — маленький острый носик, часто моргающие глаза и мышиного цвета волосики, собранные сзади в пучок, перевязанный резинкой.
— О, привет, как дела?
Но она уже тащила Сузи к столику с напитками.
Паркер повернулся к танцующим. Посольский протокол трещал по всем швам: первый и второй секретари и советник плясали с секретаршами и машинисткой, а сбоку — в одиночку, без кавалера — вовсю старалась русская телефонистка, как бы напоминая своим видом остальным, что те находятся не дома, а за границей.
Паркер всей душой ненавидел подобные сборища. Он никак не мог привыкнуть к царящей здесь толчее. Каждый, кто проходил мимо, так и норовил зацепить его за руку, толкнуть в плечо, в спину. «Извини, старик». «Ах, простите, пожалуйста». «Разрешите пройти». «Дай дорогу, Джорджи». Все это напоминало лондонскую подземку, где тело человека принадлежит не ему, а толпе.
Паркер поежился и встряхнулся, как собака после купания. Он решил спрятаться на кухне, слишком поздно заметив, что там в углу, согнувшись, возится Харрисон.
— А, Джордж! Вот подметаю осколки. Этот козел Дженкинс раскокал бокал. Настоящий Уотерфорд, между прочим, и стоит теперь немалых денег.
Было заметно, что Харрисон сильно расстроился.
— Действительно жаль, — неуверенно посочувствовал Паркер. — Кстати, ты можешь содрать с него компенсацию. Кажется, на этот счет есть какие-то правила.
Харрисон, разогнувшись, выбросил осколки в мусорное ведро.
— Раз уж мы оказались вдвоем, Джордж, хочу попросить тебя об одолжении. Я бы очень желал хоть иногда помогать тебе в канцелярии. Готов на любую работу в любое время дня и ночи. Ты же знаешь, в нашем консульском отделе можно окончательно отупеть.
— Ну, я бы не назвал работу а канцелярии интеллектуальным занятием. Все зависит от того, чего ты хочешь добиться. Впрочем, я не против, давай попробуем — этим летом, например.
Услышав шаги за спиной, Паркер обернулся. Сзади в неловкой позе застыла жена Харрисона. Супруги смотрели на Паркера с одинаковым выражением лиц.
— Ах, простите, — смущенно пропела хозяйка и удалилась обратно в комнату.
— Послушай, Джордж, будет просто грандиозно, если ты сможешь устроить это, — просиял Харрисон. — Пойдем опрокинем еще по стаканчику, — сказал он, подталкивая Паркера к двери.
— Да я и первого не выпил, — вяло запротестовал Паркер.
Но Харрисон уже не слышал его.
По пути домой они помирились. Сузи осторожно дотронулась до его руки и сказала:
— Наверное, я страшная зануда, да?
Она взглянула на него снизу вверх широко раскрытыми виноватыми глазами. Паркер неожиданно вспомнил их первое свидание.
— Конечно, зануда, — улыбнулся он. — И всегда была такой.
Сузи некоторое время молчала. Их машина пересекла улицу Горького.
— Джордж.
— М-м?
— Я ужасно глупо веду себя здесь, в Москве, правда? Я постоянно чувствую себя не в своей тарелке. Но я исправлюсь, обещаю тебе.
Паркер положил ладонь ей на руку.
Сузи хихикнула.
— Знаешь, мне сегодня рассказали о жене одного французского дипломата. Она уже почти год никуда не выходит из дома. Боится. Целыми днями слоняется по квартире в домашнем халате, кормит кота и сама ест конфеты. Видишь, твоя женушка не совсем уж плоха, бывают хуже… Хотя, кто знает, — добавила она. — Может, такая жизнь как раз по мне?
«Что тогда говорить о моей жизни?» — подумал Паркер.
Дома они застали спящую няньку и бодрствующего ребенка. Впрочем, редко что в Москве не делалось шиворот на выворот.
Через час, отчаявшись заснуть, Паркер встал и на цыпочках вошел в детскую.
По привычке он дотронулся ладонью до лобика Стивена и тут же отдернул руку. Еще не веря себе, Паркер снова пощупал лоб ребенка. Сомнений не осталось. Малыш горел, как в огне.