9 декабря

Под утро Анатоль решился. Он натянул старое черное пальто, надел потертую меховую шапку и осторожно, стараясь не хлопнуть, закрыл за собой дверь. На улице уже появились редкие прохожие.

По пустынному переулку он прошел мимо синагоги, до сих пор единственной действующей в Москве. «Сколько же робких заклинаний, сколько отчаянных проклятий слышали эти стены», — подумал Анатоль. До войны они жили неподалеку отсюда. Синагога была чистенькой и тихой — нынешнее столпотворение в ней показалась бы тогда диким. Не одну тысячу раз прошагал он по этому переулку за руку с отцом, но так и остался равнодушным к вере предков.

Колю он нашел там, где и ожидал — около дверей пивного бара. Хотя пивнушка открывалась в одиннадцать, старик уже спозаранку бродил вокруг. Анатоль надеялся на его помощь, но Коля не захотел ввязываться.

— Лучше ты ничего не мог придумать? — сказал он, отводя глаза.

— А ты бы что предложил?

— Да, тяжелый случай…

— Потому я и пришел к тебе. Раньше ты мне всегда помогал.

— Пойми, я уже не тот. — Коля исподлобья взглянул на Анатоля. — Я просто не в состоянии идти на такое дело.

Анатоль смотрел на него, словно видя впервые — приземистого, с вызывающе еврейской бородой, с большими выцветшими глазами и висящей, как у слона, морщинистой кожей.

— Я не могу брать вею ответственность на себя, — сказал Анатоль.

— Придется. Посоветоваться тебе не с кем. Стариков уже нет, а молодежь… У них свои дела.

Мимо промчалась милицейская машина, брызнув из-под колес грязью на тротуар. Анатоль молча проводил ее взглядом. Затем грустно произнес:

— Похоже, я остался один.

— Так оно и есть, дружище. Надеюсь, Господь не покинет тебя.

Эту ночь Николаева спала хорошо. Проснувшись, она ощутила прилив сил и — новый приступ ненависти. Анатоль — жалкий трус. Пусть прячется в своей конуре, как старый никому не нужный пес. Она сама разберется с Калягиным.

Лена уже ушла на занятия и вернется часам к четырем. День сегодня был особенный — они собирались пойти в гости к Марине Александровне. Лена, разумеется, потащит туда и Сашу.

«Кстати, надо бы сегодня выглядеть получше», — подумала Николаева, и ее мысли опять вернулись к Калягину.

Дай Бог памяти, когда они в последний раз виделись с ним? Боже, какая она дура! Достаточно взглянуть на свою дочь — у той прямо на лбу написан точный день и даже час.

Калягин!

Ира мысленно повторяла это имя снова и снова. Сначала она ненавидела его за то, что должна была с ним встречаться, а потом — долгие годы — за то, что его не было рядом.

После той ночи она не позволила ему даже прикоснуться к себе. Ни разу, ибо все уже знала наперед.

Всего они виделись раз десять. А потом Ира отказалась идти к нему. Во время предыдущей встречи он заметил, как округлилась ее талия, и все прочел в ее глазах. Ира вспомнила его гнусную самодовольную ухмылку; он словно заглянул в будущее и с удовлетворением увидел там ожидающие ее беды.

А затем он исчез. Пропал бесследно как раз в тот момент, когда ей требовалась помощь после родов. Ушел, когда ей не с кем было поделиться первой радостью матери. Сбежал, когда она осталась без копейки и не имея угла, где приклонить голову.

Роддом, ЗАГС, милиция, детская поликлиника, собес, ясли, садик, школа — вся бюрократическая махина советского государства навалилась на ее плечи.

— Калягин, — простонала она снова.

Похоже, наступил его час расплатиться за все.

Ира сидела на кухне, наблюдая в окно, как малыши во дворе возятся в снегу. Рядом группками стояли их бабушки и судачили между собой. Следить за детьми, пока матери на работе, было их заботой, святым долгом, который возложило на них государство. «А как же иначе?» — удивились бы они.

У Николаевой сложилось иначе. Все с самого начала было против нее. Еще до родов, в женской консультации на нее обрушился град вопросов: кто отец? Почему вы не знаете, где он? Что-то натворил и скрывается? Почему вы молчите? Почему, почему, почему?.. Она слышала это повсюду — в яслях, в садике, в школе на родительских собраниях, на родительском комитете…

Ирина потеряла счет мелким обидам и унижениям, но чувства бессильной ярости и стыда остались навсегда. Какое право имели эти сытые лицемеры осуждать ее, ведь они сами разглагольствовали о моральном облике строителя коммунизма лишь с девяти до шести на службе, а дома, запершись, жрали друг друга поедом.

Наскоро одевшись, Николаева спустилась во двор. С ней никто не поздоровался. Поскользнувшись, она чуть не упала. Но сейчас она просто не обратила внимания на такие мелочи. Одна мысль поглощала ее: наконец кто-то заплатит за все — за ту ночь в Таллинне, за тысячи других дней и ночей.

Ближайший телефон-автомат был разбит, но следующий работал. Николаева набрала две цифры. Ответил милый женский голос:

— Ноль-два. Милиция вас слушает.

— Соедините меня, пожалуйста, с госбезопасностью.

— Извините, я не могу этого сделать. Что у вас случилось?

Николаева ожидала такого ответа. Однако «нет» в Советском Союзе редко означает действительный отказ. Обычно это приглашение к дальнейшему разговору.

— Хотите иметь крупные неприятности?

— Ждите!

Дежурная женщина-милиционер на Зубовском бульваре нажала две кнопки на пульте: первая подключала ее непосредственное начальство, вторая — систему поиска абонента.

— Ваша фамилия, имя, отчество?

Ира колебалась всего секунду.

— Николаева Ирина Дмитриевна.

— Что вы хотели сообщить? Говорите.

Замерзая в грязной телефонной будке с выдавленными стеклами, Николаева бросала в трубку бессвязные слова. Измена Родине. Предатель, стоящий в полушаге от абсолютной власти над государством. Проморгали шпиона у себя под самым носом. Ира ощущала, как нарастает напряжение на том конце провода. Почувствовав, что сказала достаточно, она повесила трубку и побрела домой. У милиции было вдоволь времени, чтобы проследить звонок, но что нового даст им эта информация? Абсолютно ничего.

Николаева уже забыла, когда в последний раз ей было так легко. Тело стало невесомым, голова ясной, ничего не болело. Да, сегодня ее звездный час — настоящий дар Божии.

Ей даже не пришло в голову, что сегодня четверг и она выполнила старую клятву, которую дала себе в тот июньский четверг в таллиннской квартире Калягина. Теперь с Калягиным покончено так же наверняка, как если бы она сама спустила курок.

Расшифровка записи ее звонка легла на стол дежурного по Московскому управлению КГБ. Майор проштамповал на папке «В разработку» и задумался, кому ее передать. Ему показалась странной одна деталь. Слишком уж отличался этот звонок от обычных доносов, столь необходимых, видит Бог, для бесперебойной повседневной работы. Зря что ли их управление поощряет откровенность жителей и гостей столицы с органами?.. Но все же звонок был необычным. Слишком много конкретных деталей и касаются они таких высоких сфер, что дух захватывает. Майор решил от греха подальше скормить дело центральному компьютеру.

Пусть там разбираются.

Начало темнеть. Пора, решил Анатоль и достал из шкафа старинную дубовую трость — подарок англичан. По его прикидкам дорога займет не меньше трех часов. Всегда полезно иметь запас времени, а главное — не пренебрегать мелочами и свято соблюдать правила конспирации. Снова его вел почти забытый автопилот.

Он спустился в метро, выбрав маршрут против потока возвращающихся с работы людей. Какой-то мужчина быстро прошмыгнул вслед за ним в соседнюю дверь вагона. Прошло целых тридцать секунд, прежде чем Анатоль осознал этот факт. По правилам полагалось прежде всего взглянуть на обувь и головной убор «хвоста». Но шапка на мужике была кроличьей, ничем не примечательной, сапоги — как на половине мужчин в вагоне: обычный москвич среднего достатка.

Войдя в вагон, мужчина сразу же уткнулся в «Советский спорт». Анатоль, не отрываясь, сверлил его взглядом, но тот даже не повел глазом в его сторону. Они оба вышли на «Маяковской». На платформе Анатоль замешкался, делая вид, что ищет что-то по карманам. Пусть любитель спортивной прессы выйдет из метро первым. Когда Анатоль оставил в покое свои карманы, незнакомец уже исчез в толпе.

На улице Анатоль влился в поток пешеходов, потом простоял двадцать минут в очереди на стоянке такси и зверски промерз. С кряхтеньем опустившись на заднее сиденье, он хрипло бросил: «Останкино», — и видя, что водитель не пошевелился, прибавил:

— Я бы хотел попасть туда еще сегодня, шеф.

На этот раз шофер молча кивнул, и машина тронулась. Анатоль посмотрел в заднее стекло, но ничего подозрительного не заметил.

Николаева и ее дочь опаздывали в гости. До нужного дома на Ленинском проспекте они добрались, уже почти поссорившись. Сейчас Ире меньше всего хотелось идти на званый ужин.

— Какой у них код? — раздраженно спросила она Лену в подъезде.

— Ну, откуда мне знать, мама? Я была тут всего один раз, да и то год назад. Ты ходишь сюда почти каждую неделю и забыла.

— Я думала, у тебя хоть что-нибудь есть в голове. Похоже, я ошибалась, — ядовито заметила Николаева.

Невесть откуда взявшийся подросток проскользнул между ними, набрал шифр и открыл дверь.

— Пожалуйста, проходите, — пригласил он, улыбаясь.

Они в растерянности уставились на мальчишку.

Марина Александровна лишь отмахнулась, когда они начали извиняться за опоздание.

— Ничего вы не опоздали, — сказала она. — Это другие пришли раньше времени.

Николаева впервые была здесь вечером, когда соседи Марины уже вернулись с работы. Из-за тонкой стены соседской комнаты доносились звуки радио, на кухне слышались чьи-то голоса. Хозяйка угадала ее мысли.

— Прелести коммунальной жизни. Едва ли Ильич представлял себе, что это такое. Даже на подселение Сталина в Мавзолей не согласился, того и выкинули.

Все рассмеялись. Николаева с любовью смотрела на Марину. Ее старинная подруга и наперсница не имела ничего общего с Ириной тайной жизнью. Марина вообще мало интересовалась политикой. Бесхитростный, добрый и надежный друг, она олицетворяла здоровое начало русского характера. Закончив медицинский институт, Марина погрязла в текучке районной поликлиники, где с каждым годом все больше времени уходило на бумаги, и все меньше — на больных.

Марина была невысокой брюнеткой с короткими прямыми волосами и бюстом, размер которого невольно внушал уважение. Жила в ней неукротимая вера в справедливость и светлое будущее. Николаева даже сказала ей однажды: «Случись атомная война, ты и тогда будешь маршировать по развалинам Москвы, призывая повышать производительность труда и дисциплину». Хотя Марина обиделась, она все же почувствовала, что по сути подруга права.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она Иру.

— Ты же знаешь, как я себя чувствую.

— Да нет, я не об этом. Боли не усилились?

— Не хочу даже вспоминать о них, хотя бы один вечер.

Николаева обвела взглядом комнату. Всего пришло восемь человек. Лена уже присоседилась к Саше, и они болтали, не замечая никого вокруг. Ира нахмурилась.

Марина взяла ее под руку.

— Тебе не нравится этот мальчик?

— Мы с ним давно знакомы. И его родителей я знала. По-моему, мальчишка обычный лоботряс. Нигде не работает, целыми днями бьет баклуши.

— Он талантливый музыкант.

— Слышала, слышала. Может, я и не права. В конце концов Лена достаточно взрослая, чтобы решать самой.

Марина вытащила на середину комнаты стол и быстро накрыла его. Выглядел он потрясающе. Николаева по собственному опыту знала, скольких часов, проведенных в очередях, стоит эта роскошь. Снова Марина будто прочла мысли подруги:

— На Западе в магазинах есть все, зато на столах пусто. У нас же на прилавках хоть шаром покати, зато столы в каждом доме ломятся.

Гости расселись по местам. Поначалу за столом ощущалась скованность, но после первых тостов она исчезла. Ведь собрались близкие друзья и добрые знакомые. Каждый тост был понятен всем присутствующим и порой выжимал слезу. В итоге все перемешалось, пили за всех и за каждого в отдельности. Марина так и лучилась счастьем. Она искренне любила их всех.

К половине девятого Николаева заметно устала.

— Прошу простить меня, друзья, но я вынуждена покинуть вас. Завтра мне предстоит тяжелый день. Спасибо за прекрасный вечер.

Марина проводила ее до лифта.

— Через часик я пошлю Лену домой. Саша проводит ее. Я не хочу, чтобы ты долго оставалась одна.

— Не надо меня опекать, я уже большая девочка.

— Спокойной ночи, дорогая. — Марина обняла ее на прощание и еще продолжала махать рукой, когда лифт уже поехал вниз.

Часом позже она зажгла свечи и выключила свет в комнате. Около пианино стоял Саша.

— Я расскажу вам одну историю, — торжественно произнес он, — а потом сыграю.

И Саша поведал о том, как будучи студентом консерватории он с друзьями случайно нашел черновик нотных записей композитора Тамарского, который покончил жизнь самоубийством. Тамарский, сказал Саша, попытался вырваться из заколдованного круга земной гармонии и создать музыку мироздания. Но когда он осознал неисполнимость мечты, то выбросился из окна девятого этажа.

Вместе с товарищами Саша расшифровал его записи, и они переправили их в Париж. Там, на вечере в Версале один известный дирижер исполнил произведение Тамарского. На следующее утро дирижер попал под колеса грузовика прямо у порога собственного дома. Произведение называется «Сатанинский концерт».

— Сейчас вы услышите его, — закончил рассказ Саша. — Я буду третьим его исполнителем.

Анатоль приехал в Чертаново, когда Николаева прощалась с компанией на Ленинском проспекте. За три дома до Ириного, он снова позвонил ей. Никто не подошел. Теперь ему могла помешать только ее дочь.

К вечеру сильно подморозило. Улицы опустели. Автобусы ходили редко. Лишь бездомная собака, свернувшаяся калачиком у бордюра, проводила Анатоля внимательным взглядом. Он прошел мимо припозднившегося пьянчужки, которого тащила домой жена, попутно награждая тумаками. В один момент Анатолю показалось, что женщина выбилась из сил и сейчас бросит непутевого благоверного головой в сугроб на обочине. Из-за этих высоких снежных валов по краям пешеходная дорожка напоминала скорее туннель.

Почти все окна в окрестных домах горели. Занавески скрывали от постороннего глаза немудреные радости обитателей спальных районов столицы — секс, телевизор, водку. Отгородившись тонкими стенами и тряпками, люди отдыхали друг от друга… Анатоль чувствовал, что его одинокая фигура бросается в глаза. Надо бы уйти с улицы. Неровен час остановит милицейский патруль, или какой-нибудь бдительный гражданин позвонит куда следует: мол, бродит под окнами подозрительный тип.

Он подошел к соседнему с Ириным дому, который смотрел фасадом на выход из метро. Хорошо бы спрятаться где-нибудь здесь… Лампочка в парадном была разбита, но света уличного фонаря хватало. Анатоль решил использовать старый трюк: лег на пол у стены, притворившись пьяным. Мимо прошел кто-то из жильцов, затем на него чуть было не наступила женщина. Но никто не удивился и не заподозрил неладное при виде старика, павшего в неравной схватке с зеленым змием. Анатоль органично вписывался в местный ландшафт.

Николаева с удовольствием вдыхала морозный воздух. Застолье измотало ее. По пути домой она все время думала о дочери, Почему Лена проводит столько времени с этим Сашей? И как ее угораздило выбрать именно его, ведь крутом столько молодых людей!

Хотя чему здесь удивляться! Мальчишка был «гаврошем» — так они звали детей, которых использовали в качестве связных. «Гавроши» шныряли повсюду, вынюхивали, следили… Словом, работали на англичан ничем не хуже взрослых.

Каждый из их организации старался жить обособленно, однако время от времени взрослые должны были встречаться. Заодно встречались и их дети. Жизненные пути подрастающего поколения пересекались, а затем и сплетались в неразрывный клубок тайн и секретов. Нравилось это Николаевой или нет, но Саша был частичкой их организации.

Когда случился провал, они разбежались кто куда. Саша не должен был возвращаться в Москву. Кстати, надо бы завтра спросить его, зачем он приехал.

Дорога домой заняла больше часа. Снова вернулась тупая боль и ее неразлучный спутник — страх. Несмотря на холод, Николаева вся вспотела, пока шла от метро. Оскальзываясь, она брела по той же дорожке, что и Анатоль двумя часами раньше. Господи, как ей хотелось лечь сейчас в сугроб, чтобы мороз наконец доел то, что не успел сожрать рак!

Заметив ее, Анатоль вздрогнул. Он поднял голову с кафельного пола и почувствовал, как затекла шея. Как раз в этот момент по лестнице спустились двое жильцов с твердым намерением прогнать алкаша из родного подъезда. Один из них обещал вызвать милицию. Слава Богу! Старая мудрость гласит: не бойся того, кто грозится, бойся того, кто не тратит времени на угрозы.

Выйдя из парадного, Анатоль оказался шагах в двадцати за спиной Николаевой. Он начал было нагонять ее, как вдруг заметил фигуру мужчины у ее подъезда. Очевидно, тот поджидал соседку, чтобы пожелать ей спокойной ночи. Однако Николаева вдруг остановилась. До нее оставалось не больше пятнадцати шагов. Анатоль явственно слышал ее тяжелое дыхание и сухой кашель. Он хотел уже повернуть назад, но в этот момент человек у подъезда сорвался с места и почти бегом направился в противоположную сторону — к автостоянке. Анатоль понял, что судьба послала ему шанс.

Николаева собралась было двинуться дальше, когда дубовая палка обрушилась ей на голову. Из-за вязаной шерстяной шапки удар получился почти беззвучным. Словно с облегчением Ира опустилась на снег. Второго удара она не почувствовала. Она лежала тихо, прильнув щекой к ледяной корке на асфальте. Глаза ее были закрыты, на лице разлилась умиротворенность.

Ее душа отлетела в ту самую минуту, когда Саша взял заключительный аккорд «Сатанинского концерта». Там, в квартире на Ленинском, замерли последние звуки фортепьяно, но гости продолжали сидеть молча. Только что исполненная музыка была громкой, вызывающей, неблагозвучной. Никто не аплодировал. У каждого остался осадок, что произошло нечто страшное и непоправимое.