Но, открыв глаза, я видела вокруг вооруженных людей в черных мундирах, охранявших все выходы из нашей клетки, и тогда перезвон тарелок напоминал мерное тиканье готовой вот-вот взорваться бомбы. Я думала о прошлой ночи, об ужасе, охватившем меня при мысли, что нас раскрыли, о дохлой мыши. Хватит лжи, я взваливала на себя ее груз всякий раз, когда встречалась с мужчиной, – странно, что те этого не замечали. Но расслабляться нельзя: рано или поздно правда выплывет наружу.

Тем утром, как только я пошла на автобус, Мурлыка принялся тереться о мои ноги, но я грубо отпихнула его. «Знаю, знаю твой секрет, – слышалось угрожающее мяуканье, – не думай даже, что все обойдется». «Котейка-то тебе чем не угодил?» – проворчала Герта. Я так и обмерла.

Все вышли во двор, я осталась в столовой одна, и пиршественная какофония сменилась мучительным воспоминанием о когтях Мурлыки, скребущегося в дверь сарая.

– Берлиночка, – Эльфрида уселась напротив, подперев подбородок кулачком, – с тобой все в порядке? Пройтись не хочешь?

– Пожалуй, нет. Так, небольшая изжога, должно быть от яда, – попыталась отшутиться я.

– В таких случаях помогает молоко. Только не ворованное.

Мы рассмеялись, и Эльфрида развернула стул, пристроившись так, чтобы видеть двор.

Хайке сидела на качелях, Беата ее раскачивала: ни дать ни взять школьницы на переменке. Должно быть, лет двадцать назад все было точно так же.

– Неразлейвода, – заметила я, поняв, что Эльфрида тоже за ними наблюдает.

– И однако, Беаты не было рядом, когда с Хайке приключилась неприятность. – Она впервые упомянула об аборте, хотя все еще избегала называть вещи своими именами.

– Но Хайке же сама не стала ее просить, – возразила я. – Интересно почему?

– Не хотела рассказывать, что связалась с малолеткой.

Выходит, Эльфрида тоже об этом знала: наверное, Хайке проговорилась по дороге.

– Может, поэтому они до сих пор вместе. Впрочем, – добавила она, – люди оправдывают любовью даже самые отвратительные поступки.

Эта фраза прозвучала для меня как пощечина: я вдруг явственно увидела взволнованного Альберта, притаившегося за дверью сарая, и свисающую из Мурлыкиной пасти дохлую мышь.

– А ты считаешь, это неправильно? – выдавила я наконец.

– Видишь ли, берлиночка, кто угодно может оправдать что угодно, было бы желание. – Она обернулась, чтобы посмотреть на мою реакцию. – Если бы Хайке считала, что права, она бы непременно обсудила все с лучшей подругой. А перед нами ей не так стыдно. И знаешь почему? Потому что мы ей чужие. Или, может, – Эльфрида скосила глаза, словно обдумывая мысль, – Хайке воображает, будто Беата не готова к таким подробностям. Что она просто не захочет об этом знать. Понимаешь, иногда лишнее знание – тяжкое бремя, и Хайке предпочла не взваливать его на Беатины плечи. Тем более ей повезло, есть с кем поделиться.

Конец притворству! Это ведь она обо мне говорила, это меня уговаривала открыться: сбрось груз с души, поделись со мной! Она ведь не Беата, она поймет.

Или поморщится и заявит, что я хуже Хайке?

Но зачем обманывать себя, притворяясь, что ты лучше, чем есть на самом деле? С Эльфридой я, по крайней мере, хотела быть честной. И заяви она, что глупо бояться дохлых мышей, я бы поверила.

Посидев еще немного, но так и не получив ответа, Эльфрида поднялась, подошла к охраннику и попросилась в уборную. Это был сигнал: она явно хотела, чтобы я пошла с ней, как в тот раз. Или надеялась, что я из чувства противоречия откажусь: мол, не исповедуйся мне, не делай меня своей сообщницей?

Юбка скрывала ее ноги до середины лодыжек, ниже напрягались и снова расслаблялись мышцы: носок – пятка, носок – пятка. Меня завораживала эта горделивая поступь. Эльфрида с самого начала действовала на меня гипнотически: ей достаточно было поймать мой взгляд, чтобы держать меня на крючке. Должно быть, именно поэтому через мгновение я уже бежала ей вслед, а поравнявшись с охранником, пробормотала: «Мне тоже нужно».

В уборной Эльфрида сразу юркнула в кабинку и попыталась захлопнуть дверь, но я ее придержала.

– Тебе разве не срочно? – ехидно спросила она.

– Подождет. Нужно поговорить.

– А у меня не подождет!

– Эльфрида…

– Слушай, берлиночка, времени нет. Умеешь хранить секреты?

У меня все внутри сжалось. Эльфрида осторожно сунула руку в карман и достала сигарету с коробком спичек.

– Я подымить сюда хожу, пока никто не видит. Вот и весь секрет.

Она присела на корточки в углу кабинки и сделала затяжку, потом, ухмыльнувшись, выдохнула дым прямо мне в лицо. Я отшатнулась, прижавшись спиной к дверному косяку, но эта редкая для Эльфриды беспечность только усилила мое желание поскорее поговорить с ней. Она ведь не откажет, она поймет, а я наконец успокоюсь.

Снаружи послышался женский голос. Эльфрида резко притянула меня к себе, захлопнула дверь, в последний раз затянулась, затушила сигарету о кафель и приложила палец к губам: «Тсс». Вошедшая женщина устроилась в одной из свободных кабинок.

Мы прижимались друг к другу совсем как в тот, первый раз, но теперь Эльфрида не пыталась меня запугать. В ее глазах, обычно серьезных, плясали чертенята, левая рука с сигаретой между пальцев летала туда-сюда, разгоняя дым. Все происходящее настолько забавляло ее, что она прыснула, хлюпнув носом и судорожно втянув голову в плечи. Мы стояли совсем близко, лицом к лицу, и я тоже беззвучно рассмеялась, словно была ее отражением, на мгновение забыв, где мы повстречались и что свело нас вместе. Я очутилась внутри ее личного мирка, и это вызвало у меня невероятную эйфорию – как у девчонки-школьницы, забившейся с подругой в кабинку уборной, чтобы поделиться невинным секретом, который не стоило бы включать даже в мой список.

Как только женщина покинула уборную, Эльфрида прижалась ко мне лбом.

– Ну что, переходим к нежностям? – прошептала она. – Или ты считаешь, что это слишком опасно?

– Охранник, наверное, уже ищет нас и скоро начнет ломиться в дверь…

– А ты права, – хитро прищурилась Эльфрида, доставая коробок спичек.

– Если хочешь еще покурить, я, пожалуй, тебя подожду.

– Сколько?

– На пару затяжек хватит.

Спичка вспыхнула, и пламя принялось пожирать бумагу.

– Тогда одна из них твоя, – подмигнула она и сунула сигарету мне в рот.

Я неумело втянула дым, больше выдохнув, чем проглотив, и меня слегка замутило.

– Смотри-ка, даже не кашлянула, молодец, – усмехнулась Эльфрида, забирая сигарету, и, полуприкрыв глаза, от души затянулась. Выглядела она довольной. – А если нас вдруг поймают, что будешь делать, а, берлиночка?

– Конечно, разделю твою участь! – воскликнула я, театральным жестом прижимая руку к груди.

– Меня ведь накажут! Ты к этому готова?

В этот момент охранник решил напомнить о себе:

– Идете, нет?

Эльфрида бросила сигарету в унитаз, спустила воду, распахнула дверь кабинки, где мы прятались, потом дверь уборной, и вышла, не оглядываясь.

Возвращались мы молча. Эльфрида вдруг вся подобралась, будто задумавшись о чем-то, что было выше моего понимания. Ее глаза уже не блестели, она не смеялась, даже дружелюбная улыбка куда-то исчезла.

А мне вдруг стало ужасно стыдно. Мы больше не были школьницами. И как понять эту женщину?

В столовой она вдруг спохватилась:

– Кстати, берлиночка, о чем ты там хотела поговорить?

Если я ее не понимаю, с чего бы ей меня понимать?

– Так, ерунда.

– Ну же… Прости, не хотела тебя прерывать…

Нет, слишком опасно рассказывать ей о Циглере. И ей, и кому бы то ни было еще. И что за глупость пришла мне в голову?

– Ничего особенного. Правда.

– Как знаешь.

Разочарованная Эльфрида направилась к двери во двор, и, чтобы удержать ее, хоть немного еще побыть с ней рядом, я выпалила:

– Знаешь, в детстве, пока брат спал, я наклонилась над его колыбелькой и изо всех сил укусила за руку. – (Эльфрида молчала, ожидая конца истории.) – Так вот, иногда я думаю, что из-за этого он мне больше не пишет.