В тот же злополучный житомирский период внесла определенную нервозность и мать Куприна, приехавшая погостить. Приведем фрагмент ее письма Марии Карловне, отправленного перед отъездом к сыну: «Если бы Вы знали, как дорога мне Люленька и что я должна скоро ломать свою душу при виде второй дочки моего Саши. <...> Я числа 12 (мая 1909 года. — В. М.) еду в Житомир... Вот где и начинается моя душевная ломка... <...> Пишите мне, Муся моя дорогая, на имя Зины для передачи мне»^[236]. Значит, Зинаида Нат, не отталкивая брата, покрывала переписку его бывшей жены с его матерью. Можно только посочувствовать Елизавете Морицовне, тем более что она осталась одна — Куприн отсутствовал почти все лето.

Для работы над продолжением «Ямы» он уехал в Даниловское. Перед отъездом, окрыленный, видимо, Пушкинской премией, решился посетить Толстого в Ясной Поляне и отправил телеграмму Софье Андреевне: «Провожая Вас из Ялты, получил милостивое приглашение посетить Ясную Поляну. Не обеспокою ли я Вас и Льва Николаевича, если в середине июня заеду всего на час?» Однако эта встреча не состоится. Возможно, до Куприна дойдет отзыв Толстого на «Яму», чего он опасался: «Если он отзовется не лестно о первой части, то это может неблагоприятно отразиться на дальнейшей моей работе. Слова Л. Н. для меня имеют большой вес»^[237]. (Как признается Куприн в одном из интервью: «Я боюсь его. Ну, что я скажу ему? О чем спрошу? Он все знает. Глянет — и уж насквозь видит тебя. Вот это-то и страшно!»^[238]) Хороших слов о «Яме» Лев Николаевич не нашел: «Я знаю, что он как будто обличает. Но сам-то он, описывая это, наслаждается. И этого от человека с художественным чутьем нельзя скрыть»^[239].

Куприн прожил в Даниловском около месяца, затем вынужден был ехать в Петербург по случаю получения развода с Марией Карловной. Надо сказать, это было грустное расставание: «Поздно бросил я играть в лейтенанта Глана, и вот куда это завело. Прощай, Маша»^[240].

А тут, в Петербурге, и соблазн — «венский» омут. В эти дни его увидел поэт Виктор Гофман, о чем рассказал в одном из писем: «Первое впечатление: пьяное и неопрятное животное. Затем виден чрезвычайно острый проницательный ум, громадное знание и понимание людей. Перед ним нельзя притворяться (он увидит малейшее притворство), и это смущает. Человек позирующий и рисующийся... будет чувствовать себя с ним невыносимо. Он 'eдок, беспощаден, несколько груб в своих опытах над человеком: совершенно не умничает, так как знает, что умен. Мне он наговорил сначала много любезностей, которые я, однако, остерегся принять за чистую монету; затем не без задних мыслей стал допрашивать о том, что я думаю о критике и т. д. Впрочем, в конце концов он представляет собою довольно безобразное зрелище»^[241]. Чуть позже, в другом письме, Гофман добавил деталей: «Окружают же его совершенные психопаты... Они не только тешат его всевозможными способами, но выполняют и более существенные услуги: напр<имер>, приглашают для него проституток и т. д. Делается это вполне открыто. Лично же вести “переговоры” Куприн, по-видимому, уже слишком ленив»^[242].

Явившись в столицу для оформления развода, Александр Иванович, судя по всему, как-то легализовался, чем облегчил работу прокурора Санкт-Петербургского окружного суда (поместившего в газетах даже объявление о его розыске). «Дело Чухнина» требовало удовлетворения, и по возвращении в Житомир писатель был ознакомлен с бумагой из столичной судебной палаты с требованием к местной полиции или взыскать с него 50 рублей штрафа, или посадить под домашний арест. В тот момент Александру Ивановичу нужно было смирить свои офицерские замашки и дружить с полицией: от нее зависела выдача новых документов, куда была бы вписана Елизавета Морицовна. Он выбрал домашний арест, о чем и сообщили газеты 10 августа 1909 года.

Дальше начинаются загадки. Александр Иванович должен был находиться под арестом примерно до 20 августа. Однако 16 августа он каким-то образом обвенчался с Елизаветой Морицовной! Ситуация для него была не из легких: требовалось уговорить священника сделать вид, будто Ксения — не годовалая девочка, а младенец, крестить ее и сделать метрическую запись о ее рождении. А дату венчания поставить такую, чтобы она опережала дату рождения ребенка.

Это была целая спецоперация, в которой много тумана и даты «пляшут». Улики по этому делу сохранились в метрической книге церкви Рождества Пресвятой Богородицы^[28*] села Гуменники, что под Житомиром. Запись священника Иоанна Чернодубровского не оставляет сомнений в том, что он совместно с псаломщиком 16 августа 1909 года совершил таинство венчания. Стоящий пред ним жених был «временно жительствующий в городе Житомире отставной поручик Александр Иванов Куприн православного вероисповедания разведенный по первому браку, 39 лет». Невеста — «жительница города Житомира^[29*] дворянка Елизавета Морицовна Гейнрих православного вероисповедания первым браком, 27 лет». Среди поручителей (свидетелей) со стороны жениха назван «магистр истории всеобщей литературы императорского С.-Петербургского университета надворный советник в отставке Феодор Димитриев Батюшков»^[243].

Последнее очень странно. Всего за два дня до этого, 13 августа, Куприн писал Батюшкову, что сидит под домашним арестом по чухнинскому делу, сообщал, что собирается ехать в Гагру, и ничего больше. Правда, житомирский миф повествует о том, что арест этот был одной лишь видимостью: Куприн-де зазывал сторожившего его городового за стол, щедро поил-кормил, тот засыпал, а арестант спокойно сбегал. Однако сам писатель, рассказывая о домашнем аресте, был серьезен: «Уже к концу третьего дня мной стали овладевать тоска и тяжелая злоба при одной мысли, что чужой волей я прикован к определенному маленькому месту. На пятый день я уже просил начальство, чтобы остальные дни мне заменили деньгами. Оказалось, что это не так-то легко»^[244]. Как же он мог отлучиться в Гуменники? Тем не менее на гравировке сохранившегося обручального кольца Елизаветы Морицовны та же дата венчания: «Александр 16 августа 1909».

Если углубиться в метрическую книгу церкви Рождества Пресвятой Богородицы, то можно с изумлением прочесть запись о рождении и крещении Ксении Куприной. Те же Чернодубровский с псаломщиком засвидетельствовали, что 26 августа 1909 года они крестили девочку, родившуюся 16 августа. То есть в день венчания ее родителей! И затем указано, что при сем присутствовал магистр, а вместе с ним Зинаида Ивановна Нат. Однако 26 августа Куприна уже не было в Житомире. 22 августа в его паспорте была сделана запись о прибытии в Одессу.

Совершенно запутавшись, предоставим слово Ксении Куприной, которой позже эту семейную историю рассказывали с хохотом родители:

«Священник наотрез отказался крестить годовалого ребенка, не желая марать таким безобразием церковные книги. Его долго упрашивали, и наконец он согласился с тем условием, что запишет меня как новорожденную. Подумав, мои родители согласились, зная, что для женщины впоследствии всегда будет приятно быть моложе в официальных бумагах.

Рассказывали, что когда по ходу церемонии нужно было опустить меня в купель, я вытянулась дугой и так закричала, что задрожали своды сельской церквушки. Услышав мой вопль, наш пудель Негодяй ворвался с диким лаем в церковь, что, конечно, вызвало переполох.

Федор Дмитриевич Батюшков, дрожа от беззвучного смеха, не заметил, как, держа в руках зажженную свечку, нечаянно поджег длинную гриву священника. Пока тушили попа, выводили из церкви Негодяя, прошло довольно много времени, и измученный священник согласился не окунать меня в купель, а только окропить мою голову»^[245].

Что называется — без комментариев. Напрашивается только один вопрос: как Александр Иванович, первая свадьба которого была такой неудачной, позволил себе превратить и вторую в фарс?

Итак, два года унижений для Елизаветы Морицовны кончились; она стала законной женой Куприна. 18 августа 1909 года Житомирское городское полицейское управление выписало ей бессрочную паспортную книжку. Когда была выписана книжка Куприну, мы не знаем, знаем только, что его постоянным местом жительства в ней обозначен Житомир^[246]. Вместе с тем, оформив отношения и получив документы, Куприны собрали вещи, прихватили няньку Ксении, сгребли в охапку Негодяя и уехали в Одессу. «Опять один Аллах ведает, как, почему и зачем очутились мы вместо Гагры в Одессе», — сообщал Куприн Батюшкову, с которым породнился; тот стал его кумом.

Один Аллах ведал и то, как Негодяю удавалось теперь находить хозяина. Одесса значительно больше Житомира, и радиус поисков шире.