ГЛАВА 31

Корреспонденции Нины Рудинской, вопреки отзывам о ней, как о журналистке эрудированной, знающей языки и интересующейся политикой, ничего интересного не содержали. Если в репортажах со швейной фабрики в Нагатине, открытия китайского ресторанчика на Волхонке, презентации турбюро «Круиз» и конкурса красоты «Мисс Москва-XX век» была какая-то «живинка» (хотя бы перечисление закусок и напитков на фуршетах), то заметка о пресс-конференции лидеров партии «ВиП» была написана подчеркнуто сухо:

«В ЛУЧАХ «АЛЬТАИРА».

Вчера в помещении Фонда содействия предпринимательству «Альтаир», что на Старопетровском проспекте, состоялась презентация новой российской партии «Власть и порядок». Журналисты получили возможность задать вопросы председателю Б. В. Костромскому и руководителям этой перспективной организации, объединившей под своими знаменами свыше полумиллиона человек более чем в тридцати регионах. Такой стремительный рост численности сторонников «ВиП» легко объясним: программа партии предусматривает содействие демократизации общества, объявляет войну правовому беспределу. Ведь не секрет, что указы и постановления Президента и правительства нередко «тормозятся» местной исполнительной властью. Региональные комитеты партии «Власть и порядок» существуют во всех сферах деятельности — промышленности, подразделениях армии, флота и правоохранительных органах.

Заинтересованность в новой партии проявляется в ее поддержке со стороны как властных, так и коммерческих структур, представители которых присутствовали на презентации. Это и упомянутый выше депутат Госдумы Б. В. Костромской, и президент фонда «Альтаир» A.M. Ленюк, выдающиеся спортсмены Г.С. Напрасников, Н.А. Левкоева, представитель высшего командного состава МВД М.И. Глуховец, главный налоговый инспектор страны Конопахин А.Т., заместитель министра юстиции Донец А.В. и многие другие, заинтересованные в укреплении правопорядка и продвижении демократических реформ.

Нина Рудинская».

Женька перечитывал ксерокопии, сидя на кухне. Время было позднее, шел третий час ночи, но сон не приходил.

Он сунул в соковыжималку апельсин, выпил соку, потом надел тренировочный костюм и отправился на школьный стадион.

В ночные часы тихо вокруг, светит луна, дышится легко. Никто и ничто не отвлекает, да и бегать — не на табуретке сидеть: вроде что-то делаешь, чем-то занят… И думается легче.

«Алкашкой она была — это точно! — пришел Женька к выводу, мысленно возвратившись к Рудинской. — Папа и мама, видать, строго ее контролировали. Вот и отрывалась девушка вроде как по заданию редакции на всякие там фуршеты с «Клико» и «Шабли». Тут ее кузина Наташа была права: никакой глубины, никаких интересов…»

Вспомнив о Наталье Петровне Введенской, Женька невольно подумал и об ее отце, звонившем Валерии в офис накануне вечером. Этот «Чехов», желая ускорить поиск племянницы, уже совершил опрометчивый поступок, несмотря на строгий запрет самостоятельно предпринимать что бы то ни было, побывал в комбинате бытового обслуживания у себя в Новоселках и поинтересовался, не проявлял ли кто-нибудь цветную пленку «Кодак» в день исчезновения Нины. Ну конечно, ответ фотографа из ателье был отрицательным! Женька рассердился не на шутку и битый час потратил на то, чтобы вызвонить несчастного «Антона Павловича» и устроить ему раздолбон.

Завтра в Новоселки должен был отправляться Викентий. В Новоселки, в Козьминское, в Солотчу, в Рыбное…

«Надо еще людей, — подумал Женька. — Надо выдергивать ребят, пусть берут на себя оперативную работу. Просить Нежина или доставать Игоря с командой».

Игорь, Вадим и Алик были «вольными стрелками». Не совсем, конечно, вольными: Вадим работал в охране «Коммерсбанка» по схеме «сутки-трое»; бывший опер Алик преподавал в милицейской школе рукопашный (он начинал когда-то в текстильном институте у Женьки и был классным таэквондистом); что же до Игоря, то этот двадцатипятилетний бывший десантник когда-то входил в группу Каменева, но вместе с ним ушел из МУРа и теперь вроде прозябал, находясь не у дел.

Обежав вокруг стадиона десять раз (итого — десять «кэмэ»), Женька подтянулся на ржавой перекладине, проделал несколько специальных комплексов высшего мастерства таэквондо, с досадой отметив потерю былой формы, и вернулся домой.

На кухне горел свет. Заспанная Валерия в ночной рубашке просматривала копии статей Рудинской, оставленные Женькой на столе.

— Ты что не спишь? — удивился он.

— Каменев разбудил. Велел передать, что черный «БМВ», о котором ты его спрашивал, числится за независимой ассоциацией по обеспечению безопасности бизнеса и частного предпринимательства. Техпаспорт на имя некоего Григорьева Тадеуша Станиславовича. Вот, на листочке записаны данные о его водительском удостоверении, — протянула Валерия квадратную бумажку.

Женька пробежал глазами по номеру и серии, данным о техосмотре.

— Спасибо, иди ложись.

Он стянул с себя мокрую футболку, взял из шкафа бритвенный станок.

— Женя, а эта партия «Власть и порядок» — та самая, в которой состоял Богданович? — зевнув, спросила Валерия.

— Что?.. Какой Богданович?.. — на секунду задержался Женька перед тем, как войти в ванную. — А-а? Да, кажется…

Он закрылся, включил воду, но через полминуты снова вышел в прихожую:

— Постой, Валерия… Богданович?.. Ну да, именно «Власть и порядок». Думаешь, есть какая-то связь?

— Я ничего не думаю, Женя, я спать хочу, — укрылась она одеялом и, отвернувшись носом к ковру, погасила торшер.

Женька побрился, стал под горячий — насколько можно было вытерпеть, чтобы не свариться, — душ, минуты через три резко переключил воду на ледяную, затем повторил эту процедуру еще пять раз. Тело словно помолодело, кожу стало покалывать иголочками, сердце заработало в повышенном режиме — хотелось куда-то бежать, что-то делать. Обжигающий густой кофе («Горький, как моя жизнь», — шутил он по поводу такого), дорогой французский лосьон, свежее белье и легкий костюм (пиджак поверх наплечной кобуры с «Макаровым») — и вот уже можно снова бежать, искать, охотиться за пока еще миражом, вести бой с пока еще тенью.

Пожав лапу сонному Шерифу, он дошел до гаража, завел «Рено» и поехал на заправку. Нужно было поручить Валерии разузнать о партии «Власть и порядок» хотя бы из других газет, предупредить ее, что Старый Опер может выйти на связь по закрытому каналу, но он пожалел ее.

«Пусть поспит хотя бы до восьми, — решил, — потом позвоню».

Заполнив бак горючим, он доехал до агентства, позвонил на пульт сигнализации, потом набрал номер Викентия:

— Вставай, милый мой, с постели, грибы жарены поспели! — пошутил вместо приветствия. — Ты еще не выехал на Рязанщину?

— Уже на пороге, — ответил Решетников.

— Жду тебя в агентстве, Вик. Планы меняются.

На восьмые сутки Фрол успокоился: если ему до сих пор не предъявлено обвинение, значит, оно и не будет предъявлено, а держит его здесь Протопопов от собственного бессилия — за неимением доказательств. Эти восемь суток стали для него хорошей жизненной школой. Теперь он уже никогда не примет на веру россказни продажных уголовных репортеров, байки киношников и беллетристов о суровых милицейских буднях и искусных следователях. Все их искусство в том, чтобы посадить человека в каталажку и ждать, покуда он сознается. Даже в том, чего не совершал. И разгружать сизо им ни к чему: именно в таких нечеловеческих условиях подследственные и ломаются.

— Это херня, — сплюнув на грязный пол, сказал татуированный с головы до пят урка по кличке Кабан. — Вот те срок припаяют, отправят лес валить, там ты узнаешь, что такое ломка! Благодари Бога за то, что в правильную хату попал. А кинули бы в пресс-хату к сукам, там бы ты уже давно раскололся!

Урку арестовали, по его словам, четыре месяца тому и с тех пор вызывали на допрос четыре раза — по разу в месяц, да и то по каким-то косвенным делам. Всего он отсидел одиннадцать лет, побывал на зонах от Надыма до Кушки, воровские законы знал. Это стало ясно сразу: вошел, поздоровался с братвой, кинул торбу на общак, спросил, куда лечь. Вчерашний обидчик Фрола кивнул на его место, но, подойдя, Кабан оценил первоходчика (хотя по возрасту Неледин был старше Кабана на два года), швырять его на пол не стал, а попросил уступить место рядом. Коренастый крепыш, претендовавший на лидерство среди мужиков, не посмел перечить — по всему знал, с кем имеет дело.

— Чего мне колоться, — Фрол давно нарушил обет молчания и прекратил голодовку по слабости характера, — если я ничего не делал?

— Это ты следователю скажешь.

— Он не верит.

— Так ты что же, хочешь, чтобы я тебе поверил?! — возмутился Кабан. — Мент, следак ему не верит, а Кабан поверит?! Я что, по-твоему, хуже мусора?!

Камера — все тридцать шесть человек — потешались над этой старой воровской «примочкой». Хохот стоял — даже контролеры по очереди стали в «глазок» заглядывать.

После завтрака — миски мороженой капусты, разведенной кипятком, — Фрол с Кабаном отошли в сторонку покурить. Раньше ему этого никто не предлагал, а попросить он не решался.

— Мне тут адвоката нанять присоветовали, — проговорил Фрол вполголоса. — Соглашаться, нет?

Кабан окатил его оценивающим взглядом сквозь прищур, выпустил в потолок несколько колечек дыма.

— Деньги есть — Иван Петрович, денег нет — мудак и сволочь, — ответил заковыристо.

— Вроде бесплатно, — доверительно сообщил Фрол. — Сеструха нашла какого-то.

Кабан вздохнул, протянул ему окурок:

— Что я тебе могу сказать, если про твое дело ничего не знаю?

Койка у Кабана была своя — никто его согнать не решался. И лежал он на ней, когда и сколько хотел.

«Кремень мужик. Такой не продаст», — все более проникаясь уважением, подумал о Кабане Фрол и присел на корточки у его изголовья.

— Меня завтра отпустить должны, — не очень уверенно сказал Фрол.

Кабан удостоил его презрительным взглядом и заржал, что конь:

— Дурела ты, первоходок! Ой, дурела!.. Если тебя следак на допросы вызывать забывает, то выпустить и подавно не выпустит. Покуда ты не расколешься. А даже если и «облакат»: выпустят, а назавтра опять посадят. Все по тому же подозрению.

— Слышь, — наклонившись к самому уху Кабана, решился Фрол. — Там одну телку похитили. А может, убили, мне неизвестно. Я с ней спал. У нее предки упакованные от и до. Следак считает, что я виноват. Мол, рассказал сообщникам, как ее захомутать. Ну, там еще дело было… По пьянке уговорил ее попозировать. Она телка-то ничего, к тому же сговорчивая. Ну, думаю, снимки можно будет в журнальчик американский предложить, бабки заработать. Только я… — Он осекся, наивно полагая, что часть его истории можно выбросить из рассказа и это не повлияет на убедительность. — Потерял я эту пленку. А потом, когда телка исчезла, в ее хате один кадрик нашли, меня по нему и взяли…

Кабан рывком сел на койке, схватил цепкой татуированной клешней Фрола за шиворот:

— Ты че, гнус?! — зашипел в лицо. — Кабана со следаком перепутал? Ты кому вешаешь, баклан? Как это кадрик нашли — засвеченный, что ли? Или ты уже проявил эту пленку? А?

— Да нет, не проявлял я ее, не проявлял! — тщетно попытался вырваться Фрол. — Тот, кто нашел, тот и проявил.

— Когда?!

— Да в тот же день, когда я потерял…

— В Москве, что ли?

— Да нет!.. Пусти!..

Кабан отпустил, толкнул Фрола так, что он не удержался и коснулся цементного пола «пятой точкой»:

— Пшел!.. Умник!.. Пусть твоя сеструха снимает «облаката» хоть за бесплатно, а хоть натурой с ним расплачивается!.. Ему навешаешь, он за валюту чему хошь поверит, а и не поверит, так защищать все равно будет! — выпалил Кабан, щедро пересыпая тираду матом. — А сеструха-то у тебя ничего, а?.. Можно ее?.. — последовал непристойный жест.

Жар окатил Фрола с головы до ног, он поймал Кабана за руку и попытался сдернуть его с лежбища, но тот подобрал ногу, выбросил ее, угодив в живот наглецу — легко, просто, все продолжая ржать и скалить прокуренные остатки зубов. От такого вероломства, от обиды на самого себя — надо же, в «молчанку» прекратил играть, жрать начал, поверил в то, что и здесь можно жить, почувствовал рядом сильную личность, бывалого, который отнесся по-людски! — Фрол стал отмахиваться направо и налево, ничего не видя перед собой, не обращая внимания на кровь. Он думал, стараясь попасть пальцами в Кабаньи глаза, что выкрикивает какие-то угрозы, но на самом деле он ничего не вскрикивал, а только бросался с беспомощным рычанием на обидчика, пока тому не надоело, и он не ударил его кулаком в нос. Тогда Фрол отлетел и стукнулся лицом о металлическую раму койки напротив, а в камеру вбежали контролеры, оттащили озверевшего Кабана: «В карцер его!» — слышал Фрол голоса. «Опять ты за свое, Кабанников?!», «Да сколько ж тебя переводить можно?!»

— Я вас, блядей, всех порешу! — орал в припадке ярости Кабан. — По одному или всех сразу?.. Коз-лы! Педерасты, мать!..

Дверь захлопнулась. Фрол снял с себя грязную, провонявшую потом и нечистотами сырую рубаху, стал промокать кровь. Никто к нему не подходил, никто не предложил даже воды. Все обитатели камеры разбрелись кто куда; стучали в стенку из соседней камеры условным стуком: «Что там у вас стряслось?»

— Норма, нет базара! — рявкнул кто-то «с решки».

Контролер по фамилии Лучник остановился рядом с Кабаном, повернутым лицом к стене, и, пока его напарник открывал дверь, успел выслушать лаконичный отчет:

— Через сестру ему пытаются навязать адвоката. Трусоват, болтлив, дорожит сестрой. На пределе. Нуждается в совете. Доверчив. Забирай в «тубанар», и колите.

— Не разговаривать! — рявкнул Лучник. — Пошел!

Привычно заложив руки за спину, Кабан зашагал по коридору дальше.

— Прекратить!..

Кабан был мастером инсценировок, умел найти подход к любому объекту. Такой дешевке, как Неледин, достаточно было подсунуть сигарету с подмешанными в табак сухими лепестками василька. Это вызывало чувство бессилия и страха. Он сразу определил слабый тип нервной системы — по голубому цвету глаз, по физической усталости, по тому, что в прошлом Неледин был женат (люди с расторгнутыми браками потенциально боязливы), по урчанию в животе — верному признаку проявления страха, по тому, что Неледин чаще, чем положено, ходил в туалет. Кабану даже не понадобилось подмешивать ему в чай смесь люминала с лофофорой или гидрохлорид иохимбина. Определив тип нервной системы, он сделал то, что и намеревался: установив с объектом доверительные отношения, внезапно разрушил их, нанеся ему психологическую травму. Теперь с ним достаточно было просто поговорить.

Бросок «мордой в койку» был тоже рассчитанным, начавшееся кровотечение из носа и рассеченной брови требовало перевязки. Его отвели в лазарет и здесь обработали ушибы хлористым кальцием, а раны — перекисью. На надбровную дугу пришлось поставить пару скоб, нос заткнуть ватными тампонами.

— Пусть полежит, — сказал врач. — У него болевой шок, к тому же он истощен. Не жрал, что ли?

— Было дня три, — ответил контролер.

Неледина отвели в палату на восемь мест с зарешеченными окнами. Фельдшер принес капельницу. Обессиленный, сломленный, Фрол почти тотчас же впал в забытье… Ночью он проснулся от лунного света. Круглый люминесцирующий блин в матовом ореоле висел прямо перед его лицом; глядя на него, Фрол стал различать уши, глаза, рот, нос — все у луны, оказывается, было, как у человека, нужно только хорошенько всмотреться. У нее даже был мозг, и она умела говорить.

— Что, браток, больно тебе? — шепотом спросила Луна. — На-ка, попей чайку с мятой.

Фрол почувствовал, как кто-то подложил под его голову теплую мягкую ладонь и поднес к губам эмалированную кружку с теплым чаем. Он сделал глоток, потом еще один и еще. Чай был сладкий, с кислинкой, вроде туда подмешали малинового варенья, и действительно пахнул мятной свежестью.

— Спа-си-бо, — сказал он Луне.

Луна улыбнулась. Маленькая темно-синяя тучка наползла на ее лицо, словно на ее глаза надели карнавальную маску.

Как ни странно, мысли в его голове прояснились. Он твердо решил завтра же сделать заявление. Нужно только связаться со Стасом Хижняком, чтобы он пришел сюда со своим журналистским блокнотом и чтобы с ним был еще кто-нибудь из фото-цеха — Дима Васинев, к примеру, или Славка Каленов. Именно сюда и именно завтра, чтобы они сфотографировали его небритым, избитым, похудевшим. И пусть Хижняк напишет куда-нибудь в «АиФ» или «Тайме», что делают гниды с человеком, посаженным в тюрьму только потому, что какому-то милицейскому капитанишке взбрело в голову подозревать его.

Фрол даже удивился, что не сообразил сделать этого раньше. Можно было давно подбросить эту идею сестре. Если даже ребята не смогут к нему пробиться, она расскажет им…

Идея принесла успокоение. Фрол стал фантазировать, как выйдет на свободу, где уже, должно быть, вовсю буйствует весна, как получит наконец бандероль…

— Какую бандероль, Фрол? — ласковым шепотом спросила Луна.

…получит бандероль с сигаретами и напечатает фотографии…

— Фотографии? — улыбнулась Луна. — А где ты снимал? Это те, что на даче у Рудинских?

…фотографии… они обязательно получатся. Лица… того, в тельнике… и головореза с хищным таким оскалом… и со шрамом… мотоциклы в грязи… номер… на одном есть номер… а тягач — он особенный, его легко будет найти…

— А где все это хранится? — погладила его по волосам Луна тонким нежным лучом.

…я никому не скажу. На почте. На почте… бандероль…

— На какой почте, Фрол?

…Проспект Мира… возле выставки… я как раз шел на выставку и отправил…

— Кому отправил?

…отправил себе… себе… от Хижняка… Я получу, сделаю фотографии, а потом найду их… и Нинку… Нинку Рудинскую найду… она не виновата!.. Она…

— Спи, Фролушка, спи, — сказала Луна.

Фрол открыл глаза, но ее уже не увидел — только маленький желтенький краешек в правом верхнем углу расчерченного клетками и залитого синим светом окна.

Действие скополамина кончилось. Большая доза в его состоянии была опасна для жизни — падало артериальное давление, ослабевала сердечная деятельность, могло остановиться дыхание. Оставалась еще надежда на сонный бред: его должна была спровоцировать подмешанная в мятный чай настойка белладонны.

Надежда не оправдалась, во сне Фрол разговаривал с сестрой о том, что у него будет много денег и он обязательно поможет и ей, и матери, разговаривал с женой Ингой — просил ее вернуться, начать все сначала. О пленке больше ничего узнать не удалось, но и того, что он уже сказал, было достаточно: он отправил пленку по почте бандеролью, отправил на свое имя из отделения связи на проспекте Мира неподалеку от выставочного центра, в сигаретном блоке или коробке из-под сигарет, предварительно проявив пленку и убедившись, что лица «охотников», мотоцикл с номером, тягач получились, и теперь собирался найти их, а через них найти Нину Рудинскую.

К утру скополамин, введенный через не оставляющую следов инсулиновую иглу, в его крови не удалось бы обнаружить даже по спектральному анализу. Но никому бы не пришло в голову исследовать его кровь, да и сам Фрол Неледин никогда не вспомнит о своем ночном разговоре с Луной.