3. Шура продолжает темнить... – И с десяти метров ему отстрелили до боли родной бантик... – Худосоков владеет ситуацией. – Оплакиваю Ольгу...

Я посмотрел на часы – было уже половина седьмого вечера – и подошел к Шурику. Он был без сознания. Я развязал ему посиневшие руки размял их немного и справа – слева влепил ему пару легких пощечин. Шура сразу же открыл глаза и уставился на меня выпученными, ничего не понимающими глазами.

– Я это! Женя Чернов, – сказал я, тряхнув его за плечи.

– Чернов... А... Это ты... – едва слышно прошептал Шурик и в бессилии прикрыл веки.

– Ты чего раскис? Давай, поднимайся. Ты кашу заварил, тебе и расхлебывать.

– А Инка... Инка где? – не открывая глаз уже спросил, а не прошептал Шура.

– Не знаю.

– А Ирина... Ирина Ивановна?

– Она с Ольгой на свалке прячется. А где Борис? – в свою очередь спросил я.

– Его... в сауне... с самого начала... заперли... Избили... до полусмерти... – пробормотал Шура и уронил голову набок.

– Вставай, давай, – продолжал я его тормошить обеими руками, но безрезультатно.

И, взявшись подмышками, потащил его к русской печи "деревенской" стены кают-компании. Но по дороге Шура неожиданно очнулся, вырвался и, покачиваясь, встал на ноги. Постояв так немного, он мотнул головой и довольно твердо пошел к столу. Сев на свое место, он подозрительно потянул носом и спросил:

– Хачик здесь сидел?

– Да... Ну и нюх у тебя!

– Не нюх у меня, а запах от него.

И пересев на место подальше, спросил угрюмо:

– Чего ты от меня хочешь?

– Ты вызвал сюда Хачика?

– Вызвал? – искренне удивился Шура. – Зачем? Чтобы из окна поболтаться? Я смирных для твоего удовольствия вызывал. А Шалого с Хачиком – это же надо, чтобы такое в голову пришло... Перенервничал ты, Костик...

– Так... – протянул я, соображая, можно ли верить шизопараноику и, решив, что другого выбора у меня нет, продолжил допрос:

– Хачик интересуется каким-то компроматом... В шахте, сказал, спрятан. И что мучить тебя будет, пока не скажешь где...

– Пусть мучит...

– А в нашем ящике что было? Не эти бумаги? Я давно заметил, что Ольга здорово чем-то интересуется. Я ее спрашивал, а она все темнила, отшучивалась...

– Это не моя трагедия...

– Ну, конечно... Он шлепнуть всех нас хочет, причем самым непрятным, то есть зверским образом. Что он злой такой на тебя?

– Когда он освободился, ему кто-то прямо у ворот зоны половые органы отстрелил... Он и десяти метров по воле не прошел...

– И он решил, что это ты ...

– Да... Мне кореш по зоне рассказал, что когда Хачик в больнице без бантика жить привыкал, ему большой букет красных роз и гроздь бананов прислали. А в букете записка была: "С любовью от Шурочки!". Шурочкой он меня в тюрьме называл...

– Юмористы... Бананы кастрату послать... Так, значит, это не ты Хачика сюда пригласил... Жаль... Я, честно говоря, надеялся, что если ты пригласил, то должен был и...

– Встречу подготовить?

– Да... Типа страшилки с армейской гранатой: ""Дерни колечко", – ей дядя сказал, долго по полю бантик летал..." Теперь как из этого дерьма выбираться будем? Я лично выхода не вижу...

– Вечно ты торопишься... И боишься. Бздить – товар коптить.

– Торопишься, торопишься, – вспылил я, потому что действительно был, мягко выражаясь, не в своей тарелке. – А ты знаешь, что Елкин на небо улетел?

– Да... – ответил Шура, нахмурившись. – Худосоков его сильно покалечил... Давай поспим теперь... Мне надо...

И, опустив голову на сложенные на столе руки, сразу же уснул сном младенца.

Постояв над ним, я подошел к окну. Было уже темно и под ним ничего не было видно. Только далеко вдали на сопках верхушки елей щекотали смуглое вечернее небо.

"Разбить стекла и выскочить на улицу? – подумал я, переведя взгляд под здание. – Но там внизу асфальт, ноги только поломаешь... Где же Коля? Куда пропал, засранец? Затаился? За это время можно было бы сюда подземный ход с восьмого горизонта прокапать... Если бы он сейчас что-нибудь предпринял, пострелял, что ли, то я мог бы... Что мог бы? Нет, здесь нужны ходы поумнее... Но это уже завтра".

И, послонявшись еще немного по комнате, я очутился на кухне у холодильника. В нем были квас, холодная кабанятина и блины. Поев, выбрал себе несколько ножей поудобнее и поострее, вернулся в кают-компанию, припрятал их в нескольких укромных местах и лег спать на теплой русской печи.

Проснулся я в половине пятого утра. Шура спал все в той же позе. Негромко выругавшись, я вытащил из-под подушки нож и пошел к двери.

И в это самое время она распахнулась и в кают-компанию друг за другом вошли Хачик с Худосоковым.

– Окончен бал, погасли свечи. Публика жаждет кровоточащих зрелищ! – сказал последний и противно захихикал. Отсмеявшись, истерично крикнул, ткнув автоматом в мою сторону:

– Кидай перо в сторону, фраер! Кишки выпущу!

– Успокойся! – прикрикнул на него Хачик. – В поле ветер, в жопе дым! Забыл, зачем мы в эту таежную срань пришкандыляли? – И продолжил, обращаясь ко мне:

– Значит так, дорогой! Сейчас Худосоков потопает с тобой за деньгами. Если глупость какую-нибудь сотворишь, он тебя убьет, а я всех остальных убью. Усек?

– Усек. Инку только отпусти, иначе не пойду, убивайте. Знаю, живы они все, покуда деньги у меня.

– Иди, Женя, иди... – услышал я сзади слабый голос Шуры и обернулся к нему. Фельдмаршал сумасшедших сидел в кресле, опершись локтями о колени и обхватив лицо ладонями.

– Никуда я не пойду! Понимаешь, у нас обоюдный цуг-цванг^[14], как говорят шахматисты. Любой ход, и Хачика, и наш, может быть последним. Нам остается только ждать, пусть господь бог ходит.

– Нет, Женя, иди... – покачал головой совершенно опустошенный на вид Шура. – Прошу тебя, иди. Так будет лучше... Для тебя.

И посмотрел на меня то ли прощаясь, то ли пытаясь что-то сказать своим помутненным взглядом.

– Ну, ладно! – сказал я, поддавшись его воле. – Ты сам этого хотел. Но я не прощаюсь. Пошли, Ленчик.

Всю дорогу меня грызла мысль: "А почему Хачик не спросил меня о результатах разговора с Шурой? Не спросил, значит все слышал?" И всю дорогу до свалки дуло автомата грызло мою поясницу. Худосоков, судя по всему, был опытным гангстером. В его движениях совсем не чувствовалось страха или хотя бы нервозности. "Убьет ведь, гад. Точно, убьет!", – подумал я и чуть прибавил шагу.

– Иди, как шел, – тут же услышал я его скрипучий голос. – Побежишь – убью!