Глава 59

Среди зеленых холмов в окрестностях Рима скрывалась от глаз людских великолепная вилла, из окон которой можно было видеть даже море. Дом окружал чудесный парк, но ворота всегда стояли закрытыми и открывались лишь на краткие мгновения, чтобы кого-то впустить или выпустить. Жилище это называлось просто: «Моя вилла» – и было построено около ста лет назад для любовницы папы римского Александра VI Борджиа. В парке, поражавшем воображение разнообразием растений, было множество обитателей, в том числе олени и птицы в сказочных оперениях и поблескивали небольшие озерца.

Принадлежало все это великолепие некоему лорду Стуарти. Окрестные жители почти ничего о нем не знали кроме имени. Их нового соседа охранял внушительный отряд вооруженных воинов под командованием капитана, которого изредка видели те, кто подходил к дому. Служили в доме только женщины, нанятые в Риме. Торговцы допускались не далее задней двери. Ни один местный житель не мог похвастаться, что когда-либо бывал на вилле.

Ходили слухи, что у лорда Стуарти есть жена, но она никогда не показывалась на людях. Было также известно, что иногда он навещает трактирщицу Джованну Руссо, но когда местные жительницы пытались вытянуть из нее хоть какую-нибудь информацию об обитателях виллы, то слышали один и тот же ответ: «Он хороший человек, которому выпало много страданий. Больше ничего не спрашивайте – все равно не скажу».

Это было очень странно, поскольку Джованна была женщиной добросердечной и известной любительницей посплетничать. Постепенно, однако, местные жители смирились со странностями загадочного соседа и перестали проявлять нездоровый интерес к «Моей вилле».

Френсис Стюарт-Хепберн не намеревался возвращаться в Неаполь: вилла «Золотая рыбка» пробуждала в нем ужасные призраки прошлого, – поэтому была куплена новая и, когда они с Катрионой вернулись в Италию, уже ждала их. Ботвелл был благодарен Богу за то, что у него появился свой дом, куда он мог привести жену, и этот дом позволял вести скрытный образ жизни.

После множества суровых испытаний и последнего ужасного происшествия Катриона долгое время находилась на грани жизни и смерти, и он был убежден, что лишь его воля к жизни, его отчаянное желание видеть ее живой, любить, удерживали ее на этой грани, не давая опуститься во мрак.

По пути домой Кэт то приходила в сознание, то опять впадала в беспамятство. При этом у нее постоянно держался жар, она отказывалась от любой еды, что бы ей ни предлагали. Френсису удавалось лишь иногда вливать ей в рот немного питательного бульона. И все-таки он сумел не дать ей умереть, даже, возможно, вопреки ее желанию.

Странным образом несчастье Катрионы отвлекло Сюзан от оплакивания собственной участи. Она и сама вытерпела изрядно, но все же не как хозяйка, и теперь винила себя за случившееся с ней.

«Это я виновата в том, что она так пострадала, – сказала она однажды Ботвеллу, еле сдерживая слезы. – Но я помогу вам, милорд, сделать ее прежней, клянусь!»

Френсис был благодарен девушке и рад ее обществу. Когда они добрались до «Моей виллы», их там уже ждала юная Мэй. Сестры бросились друг другу в объятия. Мэй, благодарная как Сюзан, так и хозяйке, за то, что спрятали ее от насильников, с готовностью включилась в работу и стала активно помогать вернуть Катриону к ее обычной жизни.

Графиня Ботвелл не произнесла ни слова с ужасной ночи, ее прекрасные глаза теперь ничего не выражали. Иногда граф чувствовал на себе ее взгляд, но когда поворачивался к ней, глаза все так же оставались пустыми. Он по-прежнему любил ее, даже сильнее, чем прежде, и, скрывая свое отчаяние, пытался вести себя так, словно все нормально.

Он не делил с ней постель, но спал в соседней комнате, оставляя на ночь дверь между комнатами открытой, на случай если она вдруг позовет его. Хотя ее лицо ничего не выражало, а из уст не вылетело ни слова, она вроде бы его понимала. Они общались между собой взглядами и жестами.

Конелл зорко следил, чтобы возле виллы не появлялись незнакомые мужчины: это могло вызвать у Катрионы приступ паники. К ней мог зайти, кроме мужа и его самого, только юный Ашер Кира.

В Рим они прибыли в разгар лета, а теперь, с наступлением чудесной осени, Катриона начала выбираться в парк, где долго гуляла. Ее всегда сопровождала Сюзан или Мэй, а садовников просили не появляться в это время, объяснив им, что вид незнакомых людей может обострить болезнь, которой страдает хозяйка.

По округе снова пошли сплетни, но и теперь они касались мадонны Стуарти. Пусть садовников и не было в поле зрения Катрионы, никто не мог запретить им разглядывать ее откуда-нибудь из-за кустарника. В таверне Джованны Руссо они потом восхищались ее золотистыми волосами (они так и не обрели прежнего цвета темного меда), превозносили изумрудно-зеленые глаза, вовсю расхваливали великолепную кожу и прекрасное лицо без единой морщинки, поражались стройности фигуры.

Джованна Руссо подливала им в кружки лучшее местное вино, шлепала по шаловливым ручонкам и жадно слушала. Ей всегда была интересна жена любовника, хотя он никогда о ней не говорил, и женщина была уверена, что скорбь, угнетавшая лорда, связана с какой-то трагедией, произошедшей с его женой. Он навещал Джованну только для удовлетворения мужских потребностей, но она была довольна и этим. Он ничего ей не обещал, но оказался лучшим любовником из всех, что у нее когда-либо были – сильным, нежным и заботливым.

Однажды Джованне удалось проскользнуть в парк при вилле: очень уж хотелось увидеть соперницу, – и потом ее раздирали противоречивые мысли.

Если прекрасная леди снова обретет здоровье, Джованна наверняка потеряет любовника. Но она по-своему любила Ботвелла и хотела, чтобы он тоже обрел счастье. Будучи доброй и сострадательной, она стала возжигать в деревенской церкви свечи за Катриону.

Как-то во время очередной прогулки Ботвелл жестом отослал постоянных компаньонок своей жены, взял ее под руку и сам повел по залитому предзакатным солнцем парку.

– Сюзан похвасталась, что ты стала понемногу есть, – попытался он с ней заговорить. – Это заметно: от еды и свежего воздуха у тебя снова порозовели щеки.

Она ничего не ответила, но по ее губам скользнула еле заметная тень улыбки. В молчании они продолжали прогулку, а потом, вдруг Ботвелл схватил ее за плечи и, глядя с мольбой в глаза, воскликнул:

– Кэт! Ради бога, дорогая! Скажи хоть что-нибудь! У меня нет больше сил!

Он вдруг увидел, как из ее глаз постепенно уходит пустота.

– Я люблю тебя, голубка! Теперь еще больше, чем раньше. Не отстраняйся от меня, Кэт! Не уходи опять!

– Как ты можешь любить меня, Френсис?

Голос ее был тих, так тих, что он не мог бы сказать с полной уверенностью, что действительно слышал, но движения губ видел.

– Почему же я не могу любить тебя, милая?

– Боже, Ботвелл, неужели у тебя совсем нет гордости? – с презрением медленно проговорила Кэт. – Я в грязи с ног до головы, так что до конца дней не отмыться.

– Ты одна считаешь себя нечистой. Да, твое тело жестоко использовали, я не могу этого отрицать, но никто никогда в действительности не обладал тобой, дорогая. Никогда! Твоя душа всегда оставалась только твоей!

– Тебе придется довольствоваться своей пухленькой кабатчицей, Френсис, – добавила она. – Если мужчина когда-нибудь прикоснется ко мне, я умру.

Он отнесся спокойно к сказанному, совершенно не удивившись, что ей известно про Джованну.

– Отлично, любовь моя, я не буду пытаться затащить тебя в постель, но я уверен, наступит ночь, когда ты изменишь свое мнение. Я готов ждать, сколько понадобится, только, прошу, не замолкай! Если на то божья воля, я до конца своих дней готов только слышать твой голос, и все равно буду счастлив.

На какое-то мгновение по ее губам скользнула так хорошо знакомая ему прежняя улыбка, глаза заблестели.

– Лицемер!

С этой послеобеденной прогулки состояние ее стало улучшаться. Ботвелл, не поставив ее в известность, написал ее сыну, графу Гленкирку, чтобы отправил к ним детей, и тот пообещал привезти их ближе к Рождеству. А тем временем Френсис решил применить новую тактику: принялся ухаживать за Катрионой, надеясь вновь обрести ее любовь и доверие. Теперь каждое утро они вместе завтракали в ее спальне, после чего слушали мессу в часовне. Затем он оставлял ее, не всегда появлялся к обеду, но ужинал всегда вместе с ней.

Френсис тщательно продумывал, как пройдет каждый ужин, хотя Кэт этого не знала. С исключительным вкусом он подбирал меню, вина и цветы, ему доставляло удовольствие делать ей маленькие подарки вроде деревянной шкатулки, инкрустированной перламутром, бледно-зеленой ночной рубашки, клетки с весело распевающими зябликами яркой окраски. Эти знаки внимания и любви графиня принимала благосклонно: шкатулку – с улыбкой, ночную рубашку – с порозовевшим лицом, птичек – с легким восклицанием восторга.

Часто он ощущал на себе ее взгляд из-под густых опущенных ресниц. Днем походы к Джованне были сведены к минимуму, а ночные и вовсе прекратились. Он слышал, как безостановочно Катриона ходит по своей спальне. Ботвелл не пытался посягать на нее, он знал, что ее душевные раны еще слишком глубоки, чтобы позволить плотские наслаждения. Но знал он и другое: такие чувственные натуры не могут долго без любви. А потому ждал.

21 декабря, в День святого Фомы, по гравию подъездной аллеи прогромыхал тяжелый экипаж и остановился прямо перед входом. Ботвелл поспешил к жене и предложил спуститься с ним во двор встретить гостей.

– Как ты мог! – возмутилась Катриона. – Я не хочу никого видеть!

Но Френсис возразил с улыбкой:

– Погоди сердиться, милая! Это сюрприз, причем очень приятный.

Внезапно ее сердце заколотилось как бешеное: неужели?..

– Ох, Френсис! Это наши дети?

Его рука обхватила ее за плечи, губы коснулись лба.

– Да, родная, наши дети.

Тем временем кучер спрыгнул с облучка и открыл дверь кареты. Первым в проеме показался мальчик, и Ботвелл затрепетал, увидев свою копию.

– Иэн!

Катриона вывернулась из-под тяжелой руки мужа и бросилась к сыну.

– Мама!

Мальчик уткнулся лицом в теплую шею матери, потом, будто смутившись, попросил опустить его на землю и поднял взгляд на Ботвелла.

– Мой единоутробный брат, граф Гленкирк, объяснил нам ситуацию, сэр, и предложил самим выбрать себе имя: либо Лесли, либо ваше родовое. Я полагаю, отец, мы предпочтем ваше, поскольку вы нас признали.

Граф Ботвелл сглотнул образовавшийся в горле комок и улыбнулся: уж больно забавно было слышать такие слова от маленького мальчика. Не в силах больше сдерживаться, он сгреб его в охапку и прижал к груди. Улыбка на лице сына потрясла его до глубины души. Каково же было его изумление, когда мальчик прошептал ему на ухо:

– Пожалуйста, отец, опустите меня на землю, а то сестры почувствуют себя обделенными, ведь они привыкли, что все их балуют.

Ботвелл опустил мальчика и повернулся к жене. Катриона, стоя на коленях, обнимала двух девочек. Та, что постарше, была вылитая мать: с такими же волосами цвета меда и изумрудными глазами. Младшая взяла что-то от обоих родителей: у отца – темно-рыжие волосы, у Кэт – изумрудные глаза. Мать им что-то шепнула, и девочки повернулись к графу. Их детский лепет и сказанное тоненькими голосами «папа» вызвали слезы у него на глазах.

В последующие дни графиню было не узнать: Ботвелл понял, что дети словно отогнали прочь злых духов и она стремительно возвращалась к жизни. Теперь воздух на вилле и в саду звенел от радостных детских голосов, и Френсиса потрясло сделанное им открытие: быть отцом здорово!

Нынешнее Рождество стало первым, которое они провели вместе. Поутру вся семья и домочадцы присутствовали на благодарственном богослужении в часовне, а затем Катриона с девочками отправилась в деревню раздавать беднякам милостыню и подарки. Крестьян буквально поразила эта красивая стройная дама с золотистыми волосами и изумрудными глазами, которая так хорошо говорила на их языке, а ее очаровательные малышки вызвали умиление. Кстати, называли они друг друга на итальянский манер: Джаннета и Франческа.

Когда корзина с подарками и милостыней опустела, Катриона решила посетить таверну: перекусить и отведать местных деликатесов. И пока девочки уминали рождественские сладости и играли с новорожденными котятами, их мать заказала бокал вина и, принимая его из рук хозяйки Джованны Руссо, взглянула на соперницу.

Та не осталась в долгу, и несколько мгновений они изучали друг друга, потом хозяйка вдруг наклонилась к посетительнице и проговорила так тихо, чтобы больше никто не мог слышать:

– Будь я замужем за лордом Стуарти, не стала бы отказывать ему в постели, синьора.

– Откуда ты знаешь?.. – прошипела Катриона.

– Всякий раз, когда брал меня, он представлял, что это вы, – быстро проговорила Джованна.

Ошеломленная, Катриона едва не расплакалась.

– Я не могу… Если бы вы знали как надо мной издевались…

Джованна почему-то прониклась сочувствием к знатной даме.

– Dio mio!^[18] – всплеснула она руками. – Неужели ни богатство, ни положение в обществе не могут служить защитой от этого! – С южной импульсивностью она схватила Катриону за руку. – Со мной тоже такое случилось, синьора! В ту проклятую последнюю войну сюда завалились французы, целый отряд… Таверна им служила штабом, и все это время мне разрешалось подняться лишь для того, чтобы приготовить им еду. Мужа они убили, когда он попытался защитить меня. Когда они в конце концов убрались, я была уверена, что больше никогда не смогу пойти на это добровольно.

– Но все же стали любовницей моего мужа.

– Да, потому что он такой, какой требовался: simpatico^[19], – и я захотела его, – просто сказала Джованна. – Разве милорд Франциско не simpatico для вас? И в своем сердце… разве вы не хотите его? – Ответом ей был взгляд наполнившихся слезами глаз, и она тихо произнесла: – Я буду молиться за вас, миледи.

Хозяйка отошла от посетительницы, осознав, что потеряла своего милого Франциско навсегда.