Глава XLII. Первое слушание

Убийство Томаса Скина, в глазах общественности, казалось самым явным преступлением из всех приписываемых архидьякону и, к тому же, не было упомянуто им в своем дневнике. Поэтому коллегией судей парламента было решено начать рассмотрение дел Люциуса Флама именно с этого. Они, по вполне понятным причинам, надеялись легко осудить священника и, не касаясь более щекотливых и запутанных дел, вынести ему единственно возможный в такой ситуации приговор — казнь.

— Скверное дело, — понимая всю важность предстоящего слушания, шепнули Люциусу констебль и епископ, когда того под стражей ввели в зал суда Вестминстерского дворца. — Здесь нам не стоит рассчитывать на поддержку — все зависит только от нас.

Но архидьякон только печально ухмыльнулся.

— Меня не приговорят, — уверенно ответил он. — Не сегодня. Ибо я хочу ответить за все свои преступления.

***

Судебный зал Вестминстерского дворца в этот день был полон с самого утра. Стороны, представляющие обвинение и защиту, расположились друг против друга в самой нижней части помещения; на площадке повыше, в специально приготовленные кресла, расселись представители аристократии, среди коих можно было заметить и герцога Бэкингема; а на самой галерке толклись, продолжавшие прибывать, горожане, в толпе которых пару раз мелькнули лица Генри и Анны Эклипсов. До сих пор пустовало лишь возвышение с двенадцатью местами для коллегии судей и еще одним для их председателя. Но вот, в пышных, щедро напудренных белых париках и просторных черных мантиях, появились и они.

Процесс начался с представления сторон.

— Истец — миссис Скин, обвиняет архидьякона Собора святого Павла — господина Люциуса Флама, в убийстве ее приемного сына Томаса, — объявил судебный глашатай; после чего громко зачитал присутствующим суть обвинения: — Вечером 2 июля сего года миссис Скин посетила начальника полиции Сити — господина Хувера, в его доме и заявила об убийстве своего приемыша священником из Собора. Гвардии сержант Павел, прибывший вместе с миссис Скин в храм с целью проверить ее показания, обнаружил в келье священника потайное помещение, где и в самом деле находился изуродованный труп двенадцатилетнего мальчика.

Народные массы при этих словах возмущенно всколыхнулись, а кое-кто не преминул даже бросить в адрес архидьякона проклятье. Председатель суда, поверх водруженного на нос пенсне, тут же взглянул на священника, дабы увидеть его реакцию на проявленную толпой враждебность, но тот был абсолютно спокоен: в задних рядах горожан он увидел лицо Генри Эклипса, и заметил мелькнувшую на его губах недоверчивую улыбку.

— За сим основанием, — перекрывая своим голосом гомон толпы, продолжал тем временем глашатай, — вышеназванный священник был арестован и под стражей препровожден в Тауэр, где и дожидался суда, пред справедливостью коего предстает сегодня в качестве обвиняемого.

В зале стало заметно тише, и председатель предоставил слово адвокату миссис Скин.

— Благодарю вас, ваша честь, но нам больше нечего добавить, — сказал молодой юрист, вышедший на середину предназначенной для дебатов площадки. — Всё точно и по существу только что возвестил нам всем глашатай правосудия; от себя же я добавлю лишь то, что двенадцать погибшему Томасу исполнилось бы только через месяц.

Краткая речь адвоката была полна театрального пафоса, но несмотря на это (а может быть — благодаря этому) произвела на присутствующих сильное впечатление и настроила без того уже предвзятую публику против архидьякона. Так что голос председателя суда, предоставлявшего слово для ответа защите, потонул в новом всплеске народного гомона.

— Хотите, что-либо возразить? — спросил судья; но только те, к кому собственно и обращался этот вопрос, сумели его расслышать.

— Возразить? — громко переспросил епископ, голосом своим и взглядом заставляя всех умолкнуть. — Нет, ваша честь. Всё сказанное здесь — истинная правда.

Услышать такое со стороны защиты, когда на весах Фемиды находились жизнь и смерть обвиняемого, было, по меньшей мере, неожиданно, и все присутствующие с любопытством воззрились на прелата, ожидая, что же тот скажет дальше.

— Однако, — продолжил епископ, — я хочу заметить, что ни глашатай, ни обвинение, ни словом не обмолвились о двух немаловажных фактах. Во-первых: Томас был смертельно болен чумой. А во-вторых: с просьбой его вылечить, к моему другу Люциусу миссис Скин обратилась сама.

В зале суда ненадолго повисло молчание. Коллегия судей смущенно, а обвинение — растерянно, переглядывались между собой, и даже горожане, словно бы только сейчас обнаружившие на стороне обвиняемого епископа и констебля, призадумались:

«Стали бы такие люди защищать виновного?».

Однако в глазах их все еще сквозило неверие: уж больно очевидной казалась до сих пор вина Люциуса, чтобы вот так сразу сменить точку зрения.

Тем временем Дэве уже присоединился к епископу на площадке для дебатов.

— Не правда ли, Павел, — обращаясь к присутствующему в страже архидьякона сержанту, спросил он, — что в комнате, где вами было обнаружено тело Томаса Скина, находились различные флаконы? Может быть склянки?.. с лекарствами…

— Протестую, ваша честь, — выскочил на площадку адвокат обвинения. — Защита задает свидетелю наводящие вопросы.

Но не успел председатель суда отреагировать на протест, как под высокими сводами залы Вестминстерского дворца, уже звучал ответ Павла.

— Да, — говорил честный сержант. — Не знаю, с лекарствами ли, но там было предостаточно стеклянной тары и еще, если мне не изменяет память, бронзовая маска чумного врача. Но… кроме того, — почтительно глядя на констебля и с сожалением пожимая плечами, добавил Павел, — там был и окровавленный нож.

— А на теле мальчика, — быстро поинтересовался епископ, не давая адвокату защиты повторить свои протест, — не видели ли вы черных язв, гнойных нарывов или чего-то подобного?

— Видел, ваше преосвященство. И многие из них были вскрыты; возможно, — сержант снова пожал плечами, но теперь этот жест выражал лишь его неуверенность, — упомянутым мною кинжалом.

Эти показания стали ключевым моментом заседания по делу гибели Томаса Скина. Они еще не склонили мнение лондонцев в пользу архидьякона, но зато напрочь искоренили былую предвзятость. Судьи почувствовали, что жертва уходит у них из рук, и председатель, взирая на почти равнодушного к происходящему архидьякона, решился на шаг, который в данной ситуации можно было с полным основанием назвать: «ход конем».

— Господин Флам, признаете ли вы себя виновным? — громовым голосом спросил он.

Всё вокруг стихло. Многие даже затаили дыхание в ожидание ответа священника. И он не заставил себя ждать.

— Да, ваша честь, — просто сказал архидьякон ко всеобщему удивлению.

Новая минута молчания и скорый взрыв недоуменных голосов, стали на эти слова откликом.

— Что?! — опешил епископ.

— Одумайтесь! — воскликнул констебль.

Но Люциус уверенно и твердо поднял вверх руку, призывая всех к тишине.

— Вы не верите в это? — горько усмехнувшись, проговорил он, когда народ несколько успокоился. — А, тем не менее, в это верят столь многие, что я, пожалуй, готов поверить в это сам. Кто, если не убийца мог видеть столько смертей, находиться так близко от стольких умирающих, принимать последнее издыхание стольких несчастных? А холодное спокойствие при виде боли и страданий? Я считал это своим докторским профессионализмом и священнической выдержкой, а то была просто… жестокость.

По мере того как Люциус говорил это, на лицах простых лондонцев возникали следы угрызений совести, будто только сейчас они начали вспоминать, что перед ними находится не просто обвиняемый, а священник и врач — человек, долгие годы лечивший больных и отпевавший души мертвых; человек, который всегда старался им помочь, и пусть у него не всегда получалось, до сих пор его за это никто не винил, ибо был благодарен ему уже за попытку и предоставленную надежду. Кроме того, речь священника была полна такой неподдельной печали, что даже проникнутый ею адвокат обвинения, которому было выгодно услышать в словах архидьякона признание его вины, сдался. Он поклонился всем троим своим оппонентам и, не говоря ни слова, вернулся на свое место.

Однако судейская коллегия не спешила оправдать священника, наоборот, судьи, в отличие от обвинителя, решили выжать из этой ситуации максимум.

— Суд признает вас… — начал, было, председатель, но взрыв голосов переметнувшегося на сторону архидьякона народа не дал ему вынести свой вердикт. В зале Вестминстерского дворца назревала буря. И в момент до предела накалившихся страстей, вдруг послышался чей-то голос:

— Почтенная коллегия судей, позвольте мне высказать, пожалуй, общее мнение всех здесь присутствующих.

Председатель суда с трудом отыскал в галдящем людском беспорядке произнесшего эту просьбу и, бешеным стуком молоточка по столу заставив присутствующих притихнуть, сказал:

— Мы вас слушаем, герцог. Говорите.

И действительно, к вящему удивлению Дэве и епископа, слово взял Бэкингем.

— Смерть Томаса Скина, — начал он, подходя к перегородке отделяющей аристократические ряды от площадки для дебатов, — как выяснилось, не столь однозначна, как это казалось вначале, а посему, я настаиваю (и думаю, меня многие поддержат) на том, чтобы отложить рассмотрение данного дела на более поздний срок, дабы произвести дополнительное расследование, а также проконсультироваться с лондонскими врачами.

И Бэкингем не ошибся: его поддержали многие. Даже епископ с констеблем, не ожидавшие поддержки со стороны того, кого они причисляли к стану противника, все же искренне порадовались ей. Немудрено, ведь решение предложенное герцогом устраивало всех, кроме разве что судей, потому как во время отсрочки им придется заняться другими преступлениями Люциуса. Но как бы судьям не хотелось этого избежать, они, все же, признали свое поражение.

— Заседание суда по рассмотрению дела о гибели Томаса Скина переносится на 20 августа, — объявил председатель, ударом молоточка подтверждая свое решение.

***

Бэкингем покинул залу суда первым, чему епископ и Дэве несказанно огорчились. Они хотели выразить герцогу свою благодарность за своевременное и полезное вмешательство на суде, хоть и недоумевали о подвигнувших его на это причинах. Один только Люциус заметил как во время заседания, — за минуту перед тем как его светлость взял слово, — к нему подошел некий человек с лицом полностью сокрытым тенью глубокого капюшона и, шепнув что-то на ухо, передал книгу в переплете из темной ткани. А, спустя полчаса после завершения суда, когда архидьякона выводили по опустевшей галерее Вестминстерского дворца, дабы посадить его в тюремную карету и отправить обратно в ратушу, он, выглянув в окно, увидел в дали мчавшегося от города в сторону Кентербери всадника, очень похожего на герцога… и губы Люциуса тронула чуть заметная улыбка.