На утренних улицах темно, как в ледяном аду. Сырые вчерашние газеты льнут к ногам, когда я почти подбегаю к светофору. От жирного дыма, валящего из дверей сиамской закусочной, сводит желудок. Светофор никак не переключится; поток машин харкает выхлопами. В подворотне – разбитый фургон. Тощие фигуры на бордюре – у одного на коленях бонго; ладони лениво отбивают сбитый ритм, подхватывают, поддерживают саксофон соседа. Пар поднимается над стаканчиками с кофе.

Я уже опаздываю, а эти на бордюре никуда не торопятся. Я завидую им. Я тоже хочу вдыхать воздух дальней дороги. Тоже хочу нацепить непроницаемые темные очки. Не стесняться безденежья и уметь махнуть на край света с несколькими монетами в кармане, не заботясь о том, что со мной будет. По-братски обнимать за плечи бледных барышень в беретах. Курить траву, не задумываясь, кто именно может заглянуть в мой распахнутый разум и чем это для меня закончится. Не бояться ночных кошмаров. Слушать джаз так, будто ничего важнее нет в этой жизни…

– Я весь разбит… – слышу я. – Эти?.. – слышу я. – Не болтай чепухи. Вот Сатчмо – бог. Диззи – бог…

– Осень, брат… Пора в Сиам.

Они смеются над чем-то, чего мне никогда не понять. Я отвожу глаза и тороплюсь пройти мимо этих бородатых парней в черных свитерах и сандалиях на босу ногу. Я не знаю, чьи глаза смотрят сейчас из люка, кому молится благопристойная старушка, что идет навстречу. Я не с ними. Я не такой.

Я тоже думаю, что Сатчмо – бог, но никогда не скажу об этом вслух. Нет, я не боюсь наказания; не думаю, что правительству есть дело до любителей джаза – я не параноик. Безобидные бродяги. Ничего запрещенного – но немного неприлично. Жизнь такая, какая она есть; глупо протестовать, если ты старше двадцати. Я боюсь удивленно приподнятых бровей и сочувственной усмешки, – а потом все отворачиваются и продолжают разговор, чтобы замять неловкость. Я радар. Я самый чуткий нос в городе. Я всегда знаю, как принято.

Здание редакции сглатывает меня, как устрицу.

Вы в детстве швыряли из окон гнилые помидоры? Это весело и страшно, пугающе весело и страшно до нервного смеха. Не важно, в кого, – лишь бы попасть. Не важно, зачем… Просто за то, что они – взрослые. Они непостижимы и заняты своим, они велики, они говорят тебе, что делать, что ты не смеешь судить об их делах. Их власть безгранична, они проникают в твои ночные кошмары – и там продолжают поучать тебя, и отвергать тебя, и связывать тебя по рукам и ногам. И ты подчиняешься. Ты опускаешь глаза и краснеешь, а то и снимаешь штаны, чтобы покорно подставить зад под отцовский ремень. Ты знаешь, что это не самое худшее, есть вещи и пострашнее. А потом ты идешь к черному ходу зеленной лавки, где стоят одуряюще вонючие мусорные баки…

Вот что изобрел доктор Чак – гнилые помидоры. Глупо, бессмысленно, неприлично. Но как же мы веселились в тот Лой Кратонг, как же мы веселились…