25

Петер как-то странно подергивается, будто через него пропустили электроток, трясет ладонями, чуть изгибается, из горла его вылетает легкий хрип, а затем все тело вытягивается и обмякает – тряпичной безжизненностью.

Сара осторожно опускает его на землю, оттягивает ему веко, машет над ним рукой.

– Все, готов, – сообщает она. И добавляет с досадой: – Предупреждала же всех: не высовывайтесь, мы тут как тараканы на скатерти…

Она права. Позади нас метрах в пятидесяти пылает пакгауз, где хранилось то ли обмундирование, то ли запас стройматериалов. Яркое пламя охватывает его со всех сторон. На этом фоне, конечно, заметно любое движение.

– Жалко мальчишку… Вы знаете, это кто? Петер ван Брюгманс, сын вашей мадам… Очень хотел посмотреть на арконцев. Вот мадам ван Брюгманс его и пристроила…

– Ну она скорей не наша, а ваша, – чисто механически отвечаю я.

Для меня это полная неожиданность. Петер был одним из тех двух охранников, что дежурили при входе в медблок. Первый из них, по словам Сары, погиб сразу же, как только вспыхнула перестрелка, а второго, Петера то есть, она все же успела задернуть внутрь. Я против воли вижу помятое лицо Хаймы ван Брюгманс. Желтоватое тесто его вдруг размякает, сползает крупными каплями, под ним проступает влажная серая плоть, собранная в морщины.

Так, наверное, выглядит смерть.

– Возьми его автомат, – говорит Сара. – И вот тебе запасной рожок. Стрелять умеешь?

– Только в теории…

Сара усмехается:

– Ну вот… А еще говорят, что русские жаждут захватить весь мир.

– Кто говорит?

– Эти… политики…

– А-а-а… – Я слабо отмахиваюсь, на большее меня не хватает.

Андрон Лавенков чуть-чуть подтягивается на локтях.

– Давай покажу. Вот это предохранитель. Нет-нет, не трогай пока, пусть так и стоит. Вообще, не наводи на меня!.. А вот тут нажимаешь, отламываешь магазин, вставляешь новый… Видишь – все просто…

– Откуда ты знаешь?

– Так ведь – два года служил…

– Ты служил в армии? – Для меня это новость.

Андрон кривит губы:

– Ну не с рождения же я был чиновником. Тоже – школу сперва окончил. Сдуру, как и половина нашего класса, подал на матмех. Зачем? И математику-то никогда не любил. Конечно – провалил вступительные экзамены. Не все же такие талантливые, как ты…

После таблеток, которые ему скормила Сара, он выглядит значительно лучше. Боль в развороченном животе, видимо, поутихла, кровь тоже больше из-под повязки не проступает. Хотя, возможно, внутреннее кровотечение продолжается.

Черт! Ни хрена в этом не разбираюсь.

Чувствую только – по взгляду Сары, – что он не жилец.

Она цедит сквозь зубы:

– Плохо то, что они теперь знают, где мы. И даже, может быть, догадываются, что это – именно мы. Правда, могут этого и не знать. И если мы будем сидеть тихо…

Сара не договаривает.

Все ясно и так.

– А что там вообще с обстановкой? – интересуюсь я.

Сара прикладывает к уху свой телефон. Он, как уже понятно, у нее не простой: позволяет прослушивать чуть ли не весь эфир в радиусе до километра. Да и сама Сара тоже отнюдь не простая. Ай да девушка из Алабамы, медсестра, профессионально владеющая оружием! Как она уложила двух выскочивших на нас хазгаровцев! А как она протащила нас по пожарной лестнице, затем – по подвалу, я о нем и не подозревал, и далее – к остову грузовика, за которым можно было укрыться. Ведь еле-еле сумели вывернуться. Если бы не она, лежали бы сейчас связанными под дулами террористов. И то, что Лавенков получил пулю в живот, не ее вина: надо было без раздумий падать на землю, когда она вдруг скомандовала: «Ложись!» Я-то рухнул, как в обморок, мордой в песок, лоб расшиб, а он, кажется, попытался что-то сообразить, отстреливаться, и вот результат… И она же потом перетащила его сюда. Нет, я верю, что она, по-видимому, и медсестра в том числе, но это явно не главная ее специальность.

Сара между тем извещает нас, что капитулировало сенегальское подразделение международных войск. Выбросили белый флаг, сложили оружие. Значит, «Хазгар» теперь контролирует и территорию гаража.

– Это вон там… – Она тычет куда-то рукой. – Ну нас это пока не волнует… Удалось также связаться с полковником Буреску… Черт!.. Он прислать помощь не может, говорит, что сами с трудом отбиваются, осаждены в Клубе. Утверждает, что уже летят вертолеты с авианосца «Джордж Буш». Два звена… Ну это я и сама знаю…

– А российское подразделение?

– О них ничего не известно… Еще новость: откуда-то с севера выдвигаются «абрамсы». Новозеландцы два танка подбили, но считают, что массированной атаки не выдержат. Собираются отходить в сторону Клуба, соединиться с Буреску… – Она, вертя головой, прикидывает. – Так, а это откуда?.. Понятно. Ну, до нас им тоже – пока еще далеко…

– Когда ожидаются вертолеты? – спрашивает Лавенков.

– Думаю… что им нужно… Я полагаю… тридцать – сорок минут…

– Мы столько не продержимся.

– Ну это как посмотреть…

Я пользуюсь образовавшейся передышкой и пока Сара вновь слушает телефон, осторожно ее сканирую. Я еще очень плохо читаю взбудораженные слои сознания, но мне все же удается понять, что Сара – офицер ЦРУ, спецподразделение Департамента активных действий, и у нее четкий приказ: если позволят обстоятельства, то живым или мертвым доставить меня на территорию США. Меня это не удивляет. Чего-то подобного я ожидал. И обстоятельства сейчас для этого самые благоприятные. В общем, с Сарой надо держать ухо востро. Тем более что эмпат она – не эмпат, но все же вроде бы что-то такое чувствует: левой свободной рукой усиленно трет затылок.

– Черт, черт, черт!.. Голова ноет… Не вовремя!..

Я поспешно от нее отключаюсь, но поскольку не успеваю одновременно с направленной коммуникацией сбросить и общую – опыта еще не хватает, – то невольно воспринимаю и всю картинку окружающей нас обстановки: и хазгаровцев, залегших за машинами метрах в семидесяти от нас, их пять человек, один ранен, атаковать пока вроде бы не собираются, и суету на территории гаража, где постепенно концентрируется ударная группа, однако гараж от нас действительно далеко, и отчаяние осажденных в офицерском Клубе, у них ранены почти все, и даже – на самом краю сознания – песчаного цвета танки, медленно продвигающиеся вперед.

У меня, вероятно, после арконской реабилитации, какое-то слегка искаженное, цветное восприятие мира. Своего рода ментальная синестезия. Охарактеризовать ее можно следующим образом: черное с огненными разрывами, которые гаснут, истекая багровыми струями. Словно то здесь, то там лопаются пузырьки красных чернил. И мне кажется, что в этом, точно в капле воды, отражается сейчас весь наш мир: всюду горит, везде стреляют, везде гибнут люди, везде содрогается от мучительных конвульсий земля. Кто мог бы предвидеть это весной? Ведь ждали от прибытия арконцев огромного праздника, ждали, что распахнется теперь дверь в таинственную Вселенную, что уже завтра, ну, может быть, послезавтра, пронзят ее трассы построенных нами могучих космических кораблей, что мы сами чудесно преобразимся, что звезды и галактики примут нас к себе как долгожданных гостей. Сияла заря ярких надежд. И вот во что это все превратилось буквально за три месяца. Ну почему, почему у нас всегда именно так? Я смутно помню – был еще молодой, но потом, уже в зрелом возрасте, много об этом читал – что точно такое же праздничное настроение воцарилось у нас в стране во времена перестройки: рухнула стена, разделявшая Запад и СССР, президенты двух великих держав провели историческую встречу в Рейкьявике, казалось тогда, что – все, идеологического противостояния больше нет, началась эпоха доверия, отныне мы будем дружить и с Америкой, и с Европой, будем сотрудничать, рука об руку, вместе построим новый прекрасный мир, мечту человечества – мир без ненависти и вражды. Сколько тогда было надежд! Какие вдохновенные речи звучали в эфире! А потом словно щелкнуло что-то в небе, свет надежды померк, время переломилось, войска НАТО двинулись к границам России, праздник закончился.

То же самое и сейчас.

Лавенков тяжело вздыхает и с трудом выдавливает из себя:

– Еще таблетку не дашь?

Сара пару мгновений колеблется, но все-таки достает из кармашка крохотный тюбик и выщелкивает оттуда зеленоватую гранулу.

Андрон жадно ловит ее спекшимися губами.

Поворачивает лицо ко мне:

– Пить хочется, а нельзя… Знаешь, я ведь два дня назад послал запрос на арконскую визу. Тихонечко так, слова никому не сказал. И получил ответ: «К сожалению, мы не можем предоставить вам статус добровольного переселенца. Ваша профессиональная принадлежность не соответствует тем требованиям, которые мы предъявляем»… Ну и так далее… – Он пытается усмехнуться, высвечивается между губ кромка зубов. – Вишь ты… «к сожалению»… «не соответствует»… Научились таки у нас канцелярскому языку… Но самое интересное тут вот что: по слухам… из коридоров… президент наш вроде бы тоже визу запрашивал и тоже – согласия не получил.

– Он что, действительно собирался на Терру? – Я, честно говоря, изумлен.

– В том-то и дело, что нет. – Андрон снова кривит губы в усмешке. – Зачем это ему? А вдруг на Терре его президентом не изберут? Нет, он рассчитывал, что на ближайшей пресс-конференции он эту визу предъявит журналистам, телевизионщикам и перед мониторами так это – эффектно ее порвет. Дескать, я остаюсь со своим народом, со своей великой страной! Повысит рейтинг. И вдруг – полный облом. Оказывается, он Новой Земле не нужен… Какой удар по амбициям!.. Снял после этого, к черту, своего пресс-секретаря. Видимо, его идея была… Кстати, опять же по слухам, американский президент тоже визу не получил. И ни один европейский политик. А то, что Рене Маркон заявил, что он на Терру не полетит, так ведь ему никто и не предлагал…

Говорить Лавенкову трудно. После каждой фразы просачивается у него из горла мокрый, надсадный хрип, сопровождающийся иногда слабым бульканьем.

– Ты бы отдохнул, – советую я.

– Спасибо… Уже отдыхаю… От всего… Честно говоря… Илья… я ведь рассчитывал на тебя… Рассчитывал… что ты замолвишь за меня словечко перед арконцами… Они ведь тебя послушают… Ты Виллему жизнь спас… Кстати, как они относятся ко всему этому?.. Так и будут спокойно смотреть, как нас убивают одного за другим?..

Я чувствую, как напрягается Сара. Мы с Андроном, разумеется, говорим между собой по-русски, но есть у меня сильное подозрение, что она понимает русский язык. Что, впрочем, естественно для работающего с россиянином спецагента ЦРУ.

Ладно, пусть понимает.

В конце концов мы ничего особенного не говорим.

Я смотрю туда же, куда и Андрон – в сторону арконского Купола. Кластер прожекторов, направленных на него, освещает пустое пространство вокруг защитного поля. Оно, как обычно, равнодушно мерцает, и это его равнодушие – само по себе дает ответ на вопрос.

– Арконцы не вмешиваются в дела Земли, – казенным голосом объясняю я. – По их мнению, то, что сейчас происходит, – наши внутренние дела.

Мне перед Андроном неловко. Я почему-то уверен, что если попробую скрыться под Куполом, то меня защитное поле легко пропустит. Но ведь оно не пропустит ни Андрона, ни Сару, ни любого другого, кто вдруг захочет найти там спасение. Без визы, без предварительного арконского разрешения внутрь Купола не проникнет никто. Не знаю, откуда у меня такая уверенность появилась. Быть может, это Виллем исподтишка, через экстрасенсорный канал, предостерегает нас от опрометчивых действий. А быть может, это просто я сам научился через тот же канал понемногу «считывать» намерения арконцев. В конце концов не все ли равно? Важно, что уверенность эта четкая, внятная, не вызывающая никаких сомнений. Вместе с тем Андрон меня прямо-таки поразил. Вот уж не ожидал, что он – именно он! – запросит визу на Терру. Кто угодно, только не Андрон Лавенков. Воистину человек – это умопомрачительная загадка. Никто не знает, что у него внутри. Если некое существо выглядит словно кошка, ведет себя словно кошка и мяучит как кошка, то это кошка и есть. И если человек называет себя чиновником, имеет статус чиновника и ведет себя как чиновник, то это тоже – чиновник и есть: частично одушевленный, департаментский функционал. Какие вопросы тут могут быть? И вдруг функционал начинает вести себя, как живой человек… Секундой позже я все же соображаю, что это так, да не так. Если Андрон говорит «замолви словечко», то это как раз типичное высказывание чиновника, нисколько не сомневающегося, что везде – блат. С другой стороны, если уж бегут с Земли такие, как Андрон Лавенков, значит, здесь действительно – все. Финал, спасения нет. Чутье чиновника, вырабатываемое годами, нельзя сбрасывать со счетов.

Я не знаю, что можно ему ответить.

Но ответ, как тут же выясняется, и не нужен.

Сара вдруг быстро и при этом бесшумно перекатывается назад и, выставив автомат, приглушенным голосом спрашивает:

– Кто здесь?

– Не стреляйте!.. Свои!.. – раздается сразу на двух языках.

Песчаные неровности метрах в пяти от нас вдруг оживают и превращаются в двух людей, струящихся по земле точно ящерицы. Оказавшись под прикрытием грузовика, они усаживаются, и передний докладывает:

– Капитан Фарков, сержант Загарко, российская армия. У нас – вертолет, вывезем вас в Оман…

– Как-как? Капитан Фарков? – Сара неожиданно фыркает.

До меня доходит с некоторым опозданием, но потом я все же улавливаю, в чем тут дело. По-английски это звучит как «фак офф», в самой мягкой, литературной трансляции означает: отвали или отстань. В действительности – гораздо грубее. Капитану такая реакция, видимо, не впервой, поскольку, не обращая внимания, он указывает большим пальцем назад:

– Нам туда… – Поворачивается к сержанту. – Серый, раненый – на тебе!

– А почему мы вас не слышали? – с подозрением спрашивает Сара.

Капитан пожимает плечами:

– Наука умеет много гитик.

– «Имеет», – автоматически поправляет его Сара.

Вот она и прокалывается на знании языка.

Кажется, никто, кроме меня, этого не замечает.

– Это у вас «имеет», а у нас, в России, «умеет», – говорит капитан Фарков. – Так что, будем дискутировать или хотите жить?

– За нами идут вертолеты армии США. Они будут здесь примерно через двадцать минут…

Капитан опять пожимает плечами:

– Мы, разумеется, не можем насильно забрать с собой гражданку Америки. Оставайтесь, если вам и тут хорошо. Но у нас – тяжело раненный, мы ждать не будем…

– Старший агент Роттербек! – начальственным тоном произношу я. – Вам приказано не отходить от меня ни на шаг. Выполняйте приказ!

На Сару это действует как удар кнута. Она не понимает, откуда я могу знать ее звание и подлинную фамилию. Хотя, надо отдать должное, быстро приходит в себя.

– Ладно!.. Поехали!..

Сержант за это время успевает очень ловко, не поднимаясь, перевалить себе на спину Лавенкова, образовав как бы сэндвич из двух человек.

– Ты, браток, только не умирай… Дотащим… Тут – всего ничего…

Стараясь держаться под прикрытием грузовика, мы огибаем дымный, пылающий склад. За ним стоит вертолет, весь черный, острой мордой похожий на хищную глубоководную рыбу. Ранее его не было видно из-за всплесков огня. Наверное, потому и присоседились здесь, молодцы!

– Живее!.. Живее!.. – торопит нас капитан.

Из вертолета выпрыгивают еще двое бойцов.

Лавенков стонет. Ноги его, оставляя борозды, волочатся по земле.

– Потерпи, браток, уже все, все, скоро… – успокаивает сержант.

Прямо над нами взлетает ракета и фотографическим, магниевым сиянием превращает все в графику лунных теней. Бледным и каким-то бесцветным становится даже огонь. Одновременно сбоку раздается беспорядочная стрельба и, повернув голову, я вижу группу хазгаровцев, бегущую к нам. Их человек пять или шесть… Нет, кажется, больше… Они безумно кричат… Арабский я понимаю плохо и выделяю только известное всем «Аллах акбар!»…

– Твою мать!.. – тоже кричит капитан. – Бегом!.. Все – бегом!.. Горбунков, помоги!..

Один из десантников кидается нам навстречу, другой залегает и начинает бить по хазгаровцам короткими очередями. Сара тоже начинает стрелять, но не падает, а быстро-быстро смещается какими-то нелепыми, косыми прыжками. Двоих хазгаровцев точно сметает, но остальные, истошно вопя, несутся, как звери.

Кажется, их ничто не может остановить.

Действия вообще разворачиваются быстрее, чем я успеваю что-либо сообразить. Вроде бы капитан пытается поднять на ноги Лавенкова. Вроде бы сержант подхватывает Андрона с другой стороны. Вроде бы Горбунков, десантник, бегущий к нам, падает и, развернувшись к хазгаровцам, тоже начинает стрелять. Меня же в это время словно подбрасывает самум и, оторвав от земли, влечет по направлению к вертолету. Я едва-едва касаюсь ногами песка. Это – Сара, она как котенка, забрасывает меня внутрь. И – точно, вовремя. На том месте, где мы только что находились, вырастает земляной, страшный букет, переворачивающий собою тела. Песок больно сечет мне лицо. Я зажмуриваюсь, стукаюсь обо что-то, тоже дико кричу, а когда вновь открываю глаза, капитан, поддерживаемый Горбунковым, оказывается уже в вертолете. По лицу у него текут струйки крови, правый бок, за который он обеими руками держится, намокает пугающим, темно-багровым пятном.

– Взлетаем!.. – хрипит капитан.

И еще я вижу два тела, лежащие на песке.

Лавенков и сержант.

– Нет!.. – кричу я. – Их надо забрать!..

– Взлетаем!.. Это приказ!..

Я знаю, что это за приказ. Такой же, как и у Сары: доставить меня любой ценой, живым или мертвым.

– Нет!.. – снова кричу я.

Но вертолет уже отрывается от земли. Сара наваливается на меня и оттаскивает под защиту борта.

– Лежи, идиот!..

Под таким весом мне не пошевелить ни рукой, ни ногой.

И все же краем глаза я успеваю заметить, как подгребает к себе песок Андрон Лавенков.

Руки его движутся медленно.

Точно у краба, погибающего без воды.

Таким я и запоминаю его.

Он с громадным трудом, мучаясь и напрягая все силы, переползает из жизни в смерть…