Угораздило родиться в России с умом и сердцем!

Григорий Кириллович оказался самым учёнолюбивым сыном гетмана и российского президента Академии наук. Этим своим свойством он, наверное, больше всего походил на отца. Но отец не понял их похожести, потому что не любил его. А за нелюбовью не разглядел прекрасных качеств ума и души своего младшенького. Хотя примечал в нём что-то особое, отличное от других детей и удивлялся его странностям, иронично философом называл. Сомнениями своими о роде избранных Гришкою занятий делился с любимым, самым удачливым сыном Андреем. А Андрей, живя на Западе, уже по-иному смотрел на жизнь. При всей его странности, — отвечал он на озабоченное письмо отца, — хорошо, что он избрал такое упражнение, которое и похвально, и может быть полезно для молодого человека, а ему всегда приятно. Я не только что на него за сие сердит, но сам апробую его упражнение, яко могущее со временем ему славу наносить. Правда, что оно противно военному званию, но что делать, когда ни сложение его здоровья, ни склонности его к тому не влекут? Много охотников есть, которые его место займут в военном искусстве. Но в том, куда его судьба влечёт, мало; а что не имеет стремления ни к знатным чинам, ни к декорациям, им свойственным, то сие редкость неслыханная в молодом человеке; почитаю счастливым того, который на все суеты со спокойным духом смотрит и не занимается желанием оных. Такой человек жизни всегда довольнее и спокойнее быть может.^[40] Позволяю себе эту длинную цитату, потому что она лучом прожектора высвечивает и нравы эпохи, и характеры трёх действующих лиц моего рассказа.

Сердцем Кирилл Григорьевич скорее всего понимал Григория, но не мог преодолеть старый служака предрассудка своего времени (который держался ещё доброе столетие в России): аристократ, притом знатный, не может посвящать себя такому неаристократическому роду деятельности, как наука. Единственно достойное для него занятие — служить в армии или при дворе. Крайне его учением и поведением доволен, — пишет далее отцу А. К. Деньги, отпускаемые отцом, Григорий тратит разумно и расчётливо. А кто из вас похвалиться этим может? — спрашивает расточительный сын Андрей не менее расточительного батюшку. — И я бы желал, чтобы вы сей статье у него поучились! Бог ему в помощь, пусть из себя он делает учёного человека!

Григорий стал известным европейским учёным. В 1783 г. издал в Лозанне свою первую научную работу по минералогии на основе данных, собранных им во время путешествия из Брюсселя в Швейцарию. За ней последовала брошюра о геологических изысканиях в Швейцарии. Обе работы быстро разошлись и были переизданы в 2-х томах, причём 2-й том вышел с посвящением Андрею Кирилловичу в благодарность за поощрение к учёной деятельности. Следуют другие «замечательные исследования» по естественной истории, труды по геогностике, минералогии. В Силезии Григорий Кириллович открыл новый минерал, в его честь названный «Разумовскин». Был членом нескольких королевских академий — Стокгольмской, Туринской, Мюнхенской — и нескольких минералогических обществ, в том числе Петербургского, Иенского, а также Императорского московского общества естествоиспытателей. Неудачно сложились у него отношения с Российской академией наук: он был избран её членом, но скандально покинул её из-за ссоры с Екатериной Дашковой, потребовавшей от него принудительно покупать все печатные издания этой академии. Для него это означало опеку, посягательство на свободу учёного и права личности. Нет, в России он положительно задыхался. Привыкнув к независимости и кабинетной тишине в пасторальной Швейцарии, он снова уехал за границу. Встретивший его в Лозанне Карамзин восторженно описал его в «Письмах русского путешественника»: Здесь поселился наш соотечественник, учёный-натуралист. По любви к наукам отказался он от чинов, на которые знатный род его давал ему право, удалился в такую землю, где натура столь великолепна и где склонность его находит для себя более пищи; живёт в тишине, трудится над умножением знаний человеческих в царствах природы и делает честь своему отечеству. Интересно сопоставить оценки двух примечательных личностей эпохи — дипломата и историка. Оба они поощряют, оправдывают и находят полезными для отечества занятия Григория Разумовского. Родные же, общество, к которому он принадлежал от рождения, не понимали его. Он был чужаком на родине и своим на чужбине. Не было у него другого пути, как окончательно поселиться на Западе. Не сложилась и личная жизнь. Светская, любящая развлечения, салонные знакомства француженка Генриетта Мальсон совсем не подходила замкнутому, с головой в науку погружённому учёному. Не получив официального развода, поменял её на тихую, преданную, на тридцать лет моложе его немецкую баронессу Терезию-Елизавету Шенк де Кастель. Генриетта Мальсон приехала в Россию и завела дело о незаконности второго брака. Случаем занимались Сенат, Синод. Ходатайство молодой хорошенькой баронессы перед императором Александром I не принесло желанных результатов: император ответил, что всем сердцем рад помочь, но последнее слово за стоящим над ним законом. Он, возможно, и решил бы дело в пользу Елизаветы де Кастель, если бы оно было внутрироссийским. Но за ходом процесса наблюдала Европа — Франция, Австрия, Германия. Международная репутация справедливого монарха-законника была превыше добрых порывов сердца. А между тем баронесса рожает третьего ребёнка, и все трое, согласно российскому закону, оказались внебрачными. Сломленная морально и физически, Елизавета де Кастель умерла вскоре после родов. Девочку усыновила бездетная чета — Лев и Мария Разумовские. Элиза получила приличное приданое и вышла замуж за датского дипломата графа Адама Готлиба Мольтке-Гвигфельде. После смерти жены Григорий с сыновьями поселился в Вене. Вместе с ними, в знак протеста против православной церкви, не признавшей законность его второго брака, перешёл в протестанство. Купил загородный дом в Бадене под Веной, имение Рудолец в Моравии. Жил то в самой Вене, то в своих имениях. Продолжал научную деятельность, сумел опубликовать ещё два фундаментальных труда по минералогии. Книги его переводились на иностранные языки. Умер в один год с Пушкиным, похоронен в имении Рудолец. Дети вернулись к нарушенным отцом заветам предков: старший Максимилиан был офицером австрийской армии, женился на графине Мариспан, брак был бездетным; младший Лев состоял адъютантом при владетельном герцоге Саксен-Кобургском, дослужился до должности сенешаля Кобургского герцогства. Был женат на баронессе Розе Левенштерн. Имел двух детей — дочь и сына Камилло. У Камилло было пятеро детей, младший Андреас стал отцом Марии Андреевны.

Недавно она но моей просьбе прислала мне из Вены сведения об австрийской ветви Разумовских. Сообщила, что работает над книгой о своих предках. Так усилиями заграничного автора, будет воскрешена ещё одна страничка русской истории. Но мы к этому привыкли, принимаем как должное, не сетуя на свою отечественную нерасторопность. Я очень рада за Марию Андреевну — её замечательная повесть о Марине Цветаевой, ещё в доперестроечные времена попавшая в Россию окольными путями, вышла наконец-то на родине поэта и сразу же стала библиографической редкостью. Один из последних экземпляров я видела на книжном прилавке музея Марины Цветаевой в Борисоглебском переулке в Москве. Здесь же узнала, что Разумовская подружилась с его сотрудниками (дружба эта началась ещё в те годы, когда в этом полуразвалившемся доме поэта жила и берегла его от окончательного разрушения удивительная женщина, Надежда Ивановна Лыткина — ревностный собиратель и создатель нынешней экспозиции музея). Мария Андреевна подарила дому поэта собрание изданных за границей произведений Марины Цветаевой и книги о ней. Но что особенно трогательно — три сделанных дарительницей ксерокопии ранних сборников стихов — 1910-го, 1912-го и 1928 года. Музей сразу же издал каталог «Из собрания Марии Андреевны Разумовской». И теперь каждый приходящий в открытую библиотеку Дома Марины может пользоваться редкими книгами…

Чуть-чуть приоткрыв дверцу времени, я вытащила из забвения имена славных представителей рода Разумовских. Сожалею, что не смогла распахнуть дверцу пошире. Любопытствующих отсылаю к книге Васильчикова, если сумеют её найти… Меня вело Провидение. Я верю в него, в предопределённость событий, явлений, встреч — в те самые «странные сближения», в которые верил и Пушкин.