28 ноября

Я, как ученик дирижёрского класса, получил даровой абонемент на концерты Кусевицкого в приличных пятирублёвых местах. Недели две тому назад (как раз, когда возникла мысль об ученическом концерте) я предложил Рудавской пойти со мной на один из кусевицких концертов, обещая добыть ей билет, что мне и удалось без особого труда. Тоня подумала и приехала. Её общество на концерте мне было чрезвычайно приятно, хотя в музыке она, откровенно говоря, ничего не понимает. Но слушать серьёзные и интересные вещи она мне не мешала, а во время скучных номеров, которые неизбежны во всяком концерте, мне с нею было не скучно. Вообще же очень приятно и уютно.

Когда концерт кончился, мы оделись и вышли, и я, взяв её под руку, предложил пойти до её дома пешком, то мы уж путали «ты» и «вы», и, смеясь, болтали то и другое вперемежку. Когда же у её подъезда мы распростились с ней и я поднёс к губам её лапку, то мы уж твёрдо стояли на «ты», и через день я получил письмо, написанное совсем по-брудершафтски.

Так прошло несколько дней. До концерта ученического оставалась неделя. Я был с головой занят корректурой партий, репетициями, учением Сонаты, и хоть и ждал дня, когда я увижу Тошку, хоть иногда и скучал по ней, а всё же, вероятно, не в той степени, как думала она.

За Сонату я был спокоен, но «Сны» разучивались с оркестром туго. Оркестр не постигал трудных гармоний, а ключевые знаки пришлось проставить против каждой ноты. На генеральной репетиции сыграли, впрочем, недурно. Народу на этой репетиции было не очень много. Из домашних - мама и тётя Таня. Милый Колечка Мясковский присутствовал на всех репетициях, помогал мне во время корректуры, был страшно мне полезен.

Перед концертом я абсолютно не волновался. Я был совершенно спокоен и даже приехал к началу, хотя моё первое появление на эстраде и было пятым номером.

На концерт явились все мои родственники, человек десять. (Вот кого бы порадовал этот концерт - моего покойного папу). Затем были: Мясковский, консерваторская дирекция in corpore, Кюи, Нурок, Нувель, Захаровы (Борюся и Васюся), Карнеевы (Лидуся и Зорюся), Ванда Яблоньская, Алперс, Борщ, Голубовская. Тонюшка. конечно, Макс, Боровский, Дешевов и прочие. Не было: Николаева, Винклера, Глаголевой, Лядова и, кажется, Ганзен с Паласовой.

Перед «Снами» играла Леночка Гофман solo и оркестр наполовину разбежался, так что его собрали несколько минут перед тем, как мне выйти. Пришёл Захаров, поинтервьюировал меня, поцеловал и ушёл. Выскочил Черепнин, говоря, что оркестр надо настроить прежде чем играть, а то он совсем не строит. Перед самым выходом я почувствовал неприятную нервность, но, едва вышел на эстраду, как забыл о ней: было много дела: Василий поправлял мне пюпитр, на котором лампочка мешала ворочать фолианты, на которых были начертаны «Сны»; а я внимательно изучал расположение оркестра, ибо на репетициях эстрада не была поставлена, он сидел на сцене Большого зала и был расположен совсем иначе.

Пьеса пошла гладко. Раза два я, положим, махнул не вполне уверенно, да раза два слышал, как намазал фагот, но, когда я под аплодисменты и пожав руку концертмейстеру, уходил с эстрады, у меня осталось впечатление, что сыграл оркестр с большим настроением. Это впечатление теперь постушевалось, так как многие возразили, что оркестр ужасно врал.

После моего номера наступил антракт. Ко мне подходило много публики, Тонька в том числе, которая и осталась со мной во втором отделении.

Глазунов, на мой вопрос о «Снах», промурчал:

- Мутно... мутно... и потом, когда на до-мажорном трезвучии ми-мажорное... тоже мутно...

Где у меня ми-мажорное трезвучие на до-мажорном, я так и не мог вспомнить. Мясковский, тот объяснил это так: у меня есть ми-мажор на басовой ноте до, вот кто-нибудь и взял соль-бекар вместо соль-диез, и получился ми-мажор на до-мажоре.

Началось второе отделение. Тоня осталась со мною, и мы просидели на диване за колоннадой вокруг главной лестницы, слушая, как из зала долетали кусочки фортиссимо из исполняемых «Прелюдий» Листа. Когда осталось восемь тактов до конца, я, отсчитывая их к концу, «восемь... семь... шесть... пять...», отправился к артистической, предварительно расцеловавшись с Тоней. Я был более чем спокоен и очень уверен за Сонату.

Последний, кто подошёл ко мне, был Макс Шмидтгоф.

- Мой совет вам, играйте посильнее, а то может глухо звучать. - сказал он.

Я вышел на эстраду. Рояль был хороший. Но почему-то не было обычной табуретки перед ним, а стоял обыкновенный скверный стул. Да такой низкий, что мне казалось, будто клавиатура была примерно на высоте обеденного стола...

Я помнил завет Макса, да сразу-то и мне показалось, что рояль звучит глухо. Впрочем, опасение оказалось излишним и грома было достаточно. Соната сошла очень хорошо. Много хлопали и вызывали. За кулисами встретил меня Дешевов, затем Мясковский с beau-fr`ere'ом^{42}, очень доволен был Черепнин. Глазунов хлопал, но я его после не видал и не интервьюировал.

После концерта меня окружила толпа, Лидуся и Зорюся (премилые девочки), Голубовская, Серёжа Себряков с Надей и прочие.

Распростившись со всеми, я пошёл провожать Тотошку. Мы то шли пешком, то ехали в трамвае, целовались в пустынных переулках Петербургской стороны и к половине первого добрались до её жилища.

Дома я объявил, что заходил к Штейману. Домашние оказались очень довольны моим дебютом и радостно поздравляли меня.

В три часа я лёг спать.