29
Ехать домой в Царское Село Прибытков не захотел. Последний поезд ушел, а извозчик сдерет, как уличный грабитель. Виктор Иванович принял приглашение доктора Погорельского заночевать у него на Литейном.
Ночь пролетела за разговорами. Обсуждали спиритизм, несчастье с юношей, Ванзарова и прочий вздор. Редактор раскрыл страшную тайну: оказывается, накануне к нему пришла то ли девушка, то ли женщина, мадемуазель Люция, и предупредила, что с кем-то из членов кружка произойдет несчастье. Точно указать не могла, но была уверена, что кто-то умрет. Причем на сеансе. Самоубийство Сверчкова подтвердило ее правоту. Быть может, она в самом деле сильный медиум, который заглядывает в будущее?
Прибытков был так впечатлен, что стал обсуждать, не сделать ли с ней материал в следующем номере. Погорельский не соглашался, считая это чистым совпадением. Он напомнил о провале Германа Калиосто. Что уж говорить про мадемуазель. К его удивлению, Прибытков стал защищать неудачливого мага, доказывая, что у Калиосто есть способности, но ему помешали. Кто именно, сказать не мог, чем заронил зерно сомнения в душу доктора.
Когда ложиться было окончательно поздно, Погорельский поставил самовар и выставил все, что имелось из закусок. Какой может быть чай без коньяка у настоящих спиритов? Или у капитана первого ранга в отставке.
Под утро оба незаметно задремали, сидя за столом. Первым очнулся Погорельский, взглянул на часы и всполошился: он опаздывал к Лебедеву. Посматривая за сборами, Прибытков мучился болью в затекшей шее и дурным настроением.
– Не хочу каркать, Мессель Викентьевич, но у меня дурные предчувствия, – сказал он.
Доктор не стал напоминать, что иногда так бывает утром после коньяка.
– Переживаете смерть юноши, Виктор Иванович?
– Нет… Вернее, конечно, чрезвычайно жаль Евгения. У него были слабые способности даже для сенситива, но горячее желание изучить спиритизм. Но я не об этом… Не понимаю, почему Лизонька на сеансе не указала точно… Ведь Сверчков был уже мертв…
– Нам не дано знать все тайны…
Прибытков проверил, не осталось ли в рюмке капельки коньяку. Рюмка была суха и невинна.
– Не могу с вами поспорить, дорогой друг, – сказал он в печали. – Только странный был сеанс… Вы не находите?
Похожие сомнения царапали Погорельского. Говорить о них он считал неприличным, чтобы не обидеть уважаемого редактора. Но раз тот завел разговор первым…
– Признаюсь, и мне показалось. – Доктор перестал запихивать в саквояж свое изобретение, которым хотел поразить Лебедева.
– Тогда начистоту: что смущало?
– Только между нами! – пригрозил Погорельский.
Прибытков не зря носил погоны: что такое слово чести, знал прекрасно. Тем более любые факты в спиритизме считал необходимым или подтвердить, или опровергнуть.
– Отриньте сомнения, Мессель Викентьевич, – заявил он. – Так что же? Докладывайте.
Доктора покоробила «армейщина», а вернее, «флотщина», которая иной раз прорывалась у редактора.
– Не знаю, как вам, а мне было странно наблюдать… Иртемьев был на таком подъеме… Так старался… Столько сил прилагал, а результат… – Погорельский не договорил.
Редактор понял и согласно кивнул.
– Насколько я могу судить, это все отметили: усилия приложены гигантские, а результат – незначительный…
– Смехотворный результат! – загорелся доктор. – Ничего существенного! Если не сказать: совсем ничего… Ответы странные… Хорошо хоть, с алфавитом поговорили…
– И каков вывод?
– Сдал наш Иона Денисович, вот что! Сам это чувствует, а потому злится и на всех бросается! Ушла от него медиумическая сила! – выкрикнул Погорельский и сам испугался собственной смелости.
Виктор Иванович, кажется, разделял это мнение.
– Полагаете, причина в его опытах?
– А в чем же еще! Природа стремится к равновесию… В одном месте вкладывает, в другом забирает… В наших тонких материях это неизбежно!
– Он рассказывал, что именно изобретает?
Доктор с таким звуком захлопнул саквояж, будто раздавил орех.
– Секретничает! – вскрикнул он с обидой на товарища по спиритизму. – Умалчивает! Дескать, «развиваю идеи доктора Барадюка» – и все тут! А сколько можно мысли фотографировать? У него их полный сундук…
Но не столько упрямство Иртемьева и нежелание делиться с друзьями раздражало Прибыткова. Хуже, что в кружке передавались самые странные слухи о каком-то аппарате, который открывает новые возможности. Что именно изобретает Иртемьев, не знал никто. Даже Афина и Вера Ланд, которых аккуратно и незаметно выспрашивали. Что порождало новые слухи и домыслы.
После самоубийства Сверчкова Прибытков решил: тянуть больше нельзя. Или Иртемьев расскажет все как есть, или… Что делать в случае другого «или», Виктор Иванович не знал. Не изгонять же великого медиума из кружка? С кем останется «Ребус»? Тем более грядут великие события… Однако странная мысль, что смерть юноши и опыты Иртемьева могут быть связаны, явилась и колола занозой.
В тяжких размышлениях они вышли на Литейный проспект. Доктор, простившись, побежал в другую сторону.