5

Когда Дана открыла глаза, солнце стояло высоко и освещало розовые обои с крупными розами, шелковую обивку кресла и пуфов, смеялось в зеркале. Дана обвела комнату взглядом. На туалетном столике заметила духи. Желтые розы в большой вазе. Если уж розы, то желтые. Виталий знает это. Он многое знает о ней.

Дана хочет подняться, и с четвертой попытки ей это удается, но тело почти не слушается. Она бредет в ванную, потом возвращается назад. Ей хочется пить. Она почти не помнит, как оказалась в этой комнате, только обрывки каких-то картинок: Остров, теплые камни, Виталька. И заплаканное Танькино лицо. И потешный тигренок, маленький и беззащитный.

Дана всхлипывает. У нее ощущение, будто она вынырнула из воды. Ей хочется пить, и она снова пытается подняться. Дана замечает, что на ней шелковая рубашечка, кремовая, украшенная кружевом. Она совершенно не помнит, кто и когда надел это на нее.

— С возвращением.

Таня входит в комнату и катит перед собой сервировочный столик. Таня очень красива и полна жизни, ее удлиненные темные глаза смеются, и Дана чувствует облегчение. Таня — это Таня. С ней не нужно притворяться живой.

— Привет.

Таня садится на пуфик рядом с кроватью. Они смотрят друг на друга, потом Таня отводит взгляд.

— Который теперь час? — Дану тяготит молчание и игра в гляделки.

— Час? — Таня усмехается. — А ты не хочешь спросить, какой сегодня день?

— Я не понимаю.

— Объясняю. Ты проспала двое суток. Сегодня третий день, как ты лежишь здесь, принцесса. — Таня хмурится. — Ты хоть понимаешь, что из-за своего дурацкого упрямства едва не спятила?

— Я хочу пить.

Таня наливает в стакан сока. Ей безумно жаль Дану, но она давит в себе это чувство. Она многое собирается ей сказать и не хочет, чтобы жалость помешала им понять друг друга. Дана пьет, а Таня смотрит на ее прозрачные руки. Никогда она не видела ее такой.

— Спасибо. — Дана протягивает ей стакан. — Но я ничего не понимаю… Почему — третий день?

— Я объясню. Виталька пошел к тебе. Через какое-то время я услышала твои рыдания. Я пришла сюда… Ты хоть помнишь, что было-то?

Дана краснеет. Она помнит. Виталькины поцелуи, его осторожные ласки и колючку, которая взорвалась в ее груди. Боже! Значит, ей не приснилось…

— Ты так забавно краснеешь! — Таня откровенно потешается. — Надо же, ты до сих пор смущаешься.

— Я ничего не понимаю.

— А здесь, собственно, и понимать нечего. Когда ты уснула и мы не могли тебя добудиться, Виталька чуть не застрелился. Он решил, что навредил тебе тем, что занялся с тобой любовью. Хорошо, что я была тут, позвонила доктору. В общем, он сказал, что еще пара дней такого ступора — и твои мозги сгорели бы напрочь. Врач сказал, что это из-за того, что несколько последних лет ты находилась в состоянии глубокого стресса, а из-за своего упрямства и нежелания делиться болью ты могла превратиться в ходячий овощ. Виталька вывел тебя из этого состояния единственным возможным способом. Господи, как смешно! Ты опять краснеешь!

— Значит, он… из сострадания?

— Дура ты, Данка, скажу тебе по дружбе. «Из сострадания»! Вот так и пнула бы тебя, да боюсь, рассыплешься. Какое, на хрен, сострадание? Видишь эту комнату? Она создана для тебя. Розы в парке — тоже. Он все спрашивал меня, понравится ли тебе этот дом. Идиотка ты, он же всю жизнь тебя любит. — Таня запнулась. — Я, конечно, виновата перед вами обоими. Но еще не поздно…

— Не надо об этом.

— Как скажешь.

— Мне нужно подняться. Я пойду домой.

— Именно сейчас? Пойдешь? — Таня разозлилась. — Да ты на себя посмотри, от твоего вида трамваи шарахаться будут! Тебя же ноги не держат. Сейчас придет врач, как он скажет, так и будет.

— Кто придет?

— Доктор, который…

— И он придет?! Сюда?

— Ну да, чего ты завелась?

— Помоги мне встать. Три дня в кровати — ох, ни хрена себе личная гигиена!

Таня покорно помогает ей добраться до ванной. Струйки душа сбивают Дану с ног. Таня сама берется за дело и яростно намыливает тело подруги, ругаясь на чем свет стоит.

— Ты на себя взгляни — намыливать нечего! Раскисла, распустилась, ты в зеркало на себя когда в последний раз смотрела? И что мужики в тебе находят? Ни кожи, ни рожи, а теперь и вовсе одни косточки торчат. Домой она собралась! Ты до ванной сама не в состоянии доползти, чучело! Бедный Виталька, что он в тебе нашел?

— Ладно тебе…

— Ладно? — Таня заворачивает Дану в простыню. — Идем в комнату, задохлик. Ты хоть понимаешь, эгоистка чертова, что ты своего ребенка могла круглым сиротой оставить?

Это было именно то, что нужно. Ни слова сострадания. Таня не разговаривает с Даной как с тяжелобольной, а родители так не могут. А Дане от их жалости хуже.

«Лучше нам успокоиться поодиночке. Лека… Моя радость, мой птенчик. Потерпи немного, у мамы много дел».

Таня достает из комода чистую рубашку, на этот раз голубую в розовых цветах, и помогает Дане переодеться, потом берется за фен.

— Смотреть на тебя противно, распустилась. Сиди смирно, сооружу тебе какую-никакую прическу.

— Ты мне, по-моему, просто решила оторвать голову.

— Почему бы и нет? На кой черт она тебе сдалась? Все равно ты ею не пользуешься.

— Ну и как наши дела сегодня? — Дана видит высокого молодого человека с короткой каштановой стрижкой и светло-карими глазами на смуглом лице. — Думаю, что вы идете на поправку, если делаете прическу. Как самочувствие?

— Данка, это Андрей, наш доктор и добрый друг. Ладно, поговорите, а я пойду на кухню, пригляжу за обедом.

Таня выходит, доктор садится на освободившийся пуфик. Из-за высокого роста на пуфике ему не очень удобно. Дана замечает в его ухе золотую серьгу.

— Как мы себя чувствуем? — спрашивает он.

— Хорошо. — Дане совсем не хочется разговаривать.

Врач щупает пульс, меряет давление, температуру, смотрит зрачки. Дане хочется, чтобы он поскорее ушел. Она все для себя уже решила.

— У вас необычайно крепкая голова. — Доктор смотрит на Дану как на интересный опытный образец. — Почему вы не обратились к психоаналитику, когда сами не смогли выйти из стресса после смерти мужа?

— Мне это было не нужно.

— Еще как нужно! Но у вас, по счастью, от природы крепкая психика, поэтому все со временем наладится.

— Почему я так долго спала?

— Это просто. Человеческий организм — самовосстанавливающаяся система. Он сам регулирует многие процессы. И когда ваша психика была на грани срыва, произошел некий толчок, вы на секунду расслабились, потеряли контроль — и организм смог выполнить свою функцию и выставил защитный барьер. Сначала — слезы, потом — сон. Не будь этого толчка, этой секунды утраченного контроля — и сейчас вы бы пускали слюни в обитой войлоком палате. Вам просто повезло. Я понятно излагаю?

— Да.

— Отлично. Я предписываю вам постельный режим, недолгие прогулки и усиленное питание. Вот эти витамины надо пить обязательно. Как давно вы не жили половой жизнью?

— Почти три года.

— Это надругательство над собой. Я повторяю: вам просто сказочно повезло. В следующий раз может не повезти. До встречи. Завтра увидимся.

Он уходит, а Дана садится на постели. Надо идти. У нее есть дело. Но голова тяжелая, ей хочется спать. Она снова засыпает.

Проснулась она оттого, что почувствовала чей-то взгляд. Виталий сидит рядом и смотрит на нее. Он сидит так уже больше часа. За эти несколько дней он многое передумал, но одно оставалось неизменным — ощущение счастья, оттого что Дана вернулась. Израненная, полубезумная, не вполне живая и совсем незнакомая, она лежит в розовой спальне, и он может смотреть на нее.

— Привет. — Виталий не знает, что сказать этой незнакомке с глазами Даны. — Ты как?

— Нормально.

Они снова молчат. Дана ловит себя на том, что ей приятно видеть Витальку. Он все такой же. Что теперь будет?

— Я очень испугался за тебя.

— Напрасно. Я в порядке.

— Тебе нравится эта комната?

— Да.

— Сейчас время ужина. Ты спустишься или принести сюда?

— Я не хочу есть.

— Ты должна.

— Где ты взял этого доктора?

— Он мой старый друг. О его квалификации слагают легенды. Я помогу тебе спуститься, там Таня и Вадик.

Дана поднимается. Виталий подает ей домашнее платье, но не уходит.

— Отвернись.

— Как скажешь.

Ему хочется прижать ее к себе и никогда не отпускать, но он покорно отворачивается.

— Идем.

Он берет ее за руку, но она слишком слаба. Тогда он поднимает Дану и прижимает к себе, словно невзначай коснувшись губами ее щеки. Его тело вспыхивает, и он кладет ее на кровать. Губы их встречаются.

— Не надо, Виталик…

— Почему?

— Не надо.

— Тебе плохо со мной?

— Не в этом дело.

Он целует Дану, но ее кулачок упирается ему в грудь.

— Как скажешь. Я подожду.

Он поднимает ее и несет по коридору. Он жалеет, что не построил этот коридор длиной в несколько километров. Вот так идти, прижимая к себе женщину, ради которой он готов на все. Идти долго-долго.

Но дверь в столовую — вот она.

— Привет.

Вадик смотрит на Дану и не узнает. Таких глаз не бывает у живых людей. Если бы мог, он убил бы ублюдка, который сделал это с ней, но он только сжимает кулаки. Цыба один из всех четко осознал, что именно произошло с Даной. Он понял, что ее, собственно, больше нет.

Виталий усаживает Дану на стул, горничная подает ужин. Дана медленно цедит томатный сок. Время идет. Болезнь очень некстати, ведь она, Дана, должна многое сделать.

— Данка, съешь консоме. — Таня хмурится. — Андрей сказал, что тебе нужно.

— Это и без Андрея ясно. — Вадик придвигает к Дане чашку. — Давай, кума, до дна.

Дана понимает, что долго она не выдержит. Так хочется побыть одной, но ей нужно поговорить с Вадиком. Только он поможет ей.

— Расскажите, как вы живете. Мы давно не виделись.

— Ну, Вадик тебе говорил, что у нас сын, ему полтора года, зовут его Виталик. — Таня рада, что молчание закончилось. — У нас общий бизнес, идет неплохо.

— А с кем сейчас ребенок?

— Мать к нам переехала. — Вадим обеспокоенно смотрит на Дану. — Моя мать. Ну, и няньку наняли. Татьяна в ресторане занята целый день, я поставщиками занимаюсь, а Виталька больше в клубе находится.

— Нравится вам?

— Вполне.

— А в Торинск не ездите?

— А чего туда ездить? — Таня машет безнадежно рукой. — Маленькие города сейчас на последнем издыхании. Вон, ездили забирать свекровь, посмотрела я — мама дорогая! Воды горячей нет уже несколько лет, в домах зимой самое большее градусов восемь, иногда отключают газ, чаще — свет. Работы нет, кругом наркоманы и нищие, безнадега такая, что словами не передать.

— И общагу нашу видели?

— Видели. — Вадим хмыкает. — Что ей сделается? Стоит. А тот садик, где наша «точка» была, закрылся, дети в нужном количестве больше не рождаются.

— А кого видели?

— Да никого. — Вадик взрывается. — Кого там можно видеть! Кто из знакомых остался, поспивались или скололись, из тюрем не вылезают. А если не это, так тоже несладко: предприятия стоят, денег нет, нищета страшная. Вон, теща моя — заходили мы. Вернее, я заходил, Таня не захотела…

— Да чего к ней идти? — Таня сверкнула глазами. — Какая из нее мать? Что я с ней видела, кроме грязи? Тетя Катя была мне матерью, а эта…

— Вот я и говорю.

Разговор затихает. Ужин подошел к концу, и Вадик с Таней стали прощаться. Таня виновато смотрит на Дану:

— Данка, слышишь, прости меня!

— За что?

— Сама знаешь.

— Это все в прошлом, Таня. Это не имеет значения.

— Нет. Все имеет значение. А прошлое — тем более.

Они ушли, а Дана с Виталием остались. Он отнес ее назад в спальню, они легли на кровать.

— Я скучал без тебя.

— Это все в прошлом. Виталик, скажи мне, ты в тот раз за кого сидел?

— Почему ты спрашиваешь?

— Видишь ли, ты ведь тоже прикрыл наезд со смертельным исходом. Кто?

— Ну, это мне знать было не положено.

— Только не говори, что ты не узнал. Давай, Виталька, колись.

— Ладно. Был тут один тип, в мэрии ходил в больших начальниках. Градский. Он и сейчас большой человек, но уже где-то в Москве или Питере, не помню, баллотируется в губернаторы или депутаты, я слышал. Так что жив я исключительно потому, что поинтересовался в свое время крайне осторожно. Помнишь Хризантему?

— Цыганку с поселка?

— Ну, да. А она снабжала драпом ^[1] сынка этого самого Градского. Белгород, хоть и областной центр, в сущности, большая деревня, здесь все на виду. Ну, вот, Хризантема мне и рассказала. Что еще ты хочешь знать?

— Ты давно был у своих родителей?

— Я вообще не был. Танька правильно сказала. Какие они родители? Произвести на свет и кошка может. Батя не просыхал, лупил меня, а мать делала вид, что ничего не видит. У меня другие родители. У нас они общие — у всех четверых. А эти… Мне до них и дела нет.

— Ты о них совсем ничего не знаешь?

— И знать не хочу. Расскажи мне о себе. Как ты жила?

— А ты не в курсе?

— Знаю кое-что. Муж у тебя был очень хороший, свекровь тоже. Дом, дети. Ты была счастлива?

— Наверное.

— Почему «наверное»?

— Потому что мне всегда казалось, будто где-то впереди меня ждет что-то важное.

— А теперь?

— А теперь меня просто нет, понимаешь?

— Не понимаю.

Он целует ее. Он счастлив быть рядом с ней, он неутомим в своей любви, но Дана быстро устает. Они засыпают рядом.

Утром Дане стало намного лучше, Виталий радуется этому как ребенок. Он сам готовил завтрак, они поели, но ему пора ехать, ждут дела.

— Я постараюсь вернуться поскорее. Сейчас заеду к твоим, посмотрю, как там Лека. Андрей должен прийти, прислуга его впустит. Отдыхай.

— Привези мне мою сумочку. Скажи маме, чтобы передала.

— Хорошо. Я люблю тебя.

Он уходит. Дана смотрит, как он садится в машину и уезжает. Она не знает, что теперь будет. Виталька остался прежним — и стал другим. Все стали другими. Но Дану беспокоит именно Виталий. Она не знает, что чувствует по отношению к нему, хотя ей с ним хорошо.

«Словно свет… Стасик, Стасик, как мне быть? Ведь я так любила тебя. Любила? Все в прошлом. А Виталька — здесь, сейчас. И в прошлом. Я не знаю, что делать. Может быть, потом».

Андрей входит без стука.

— У вас отвратительная привычка врываться в комнату, как Красная армия в завоеванный город.

— Чисто врачебная заморочка. Сегодня вам лучше.

Он снова повторяет вчерашние манипуляции. Его пальцы живут собственной жизнью, а небольшие светло-карие глаза внимательно следят за Даной из-под опущенных ресниц.

— На мне узоров нет. Чего вы на меня так уставились?

— Я много слышал о вас, но представлял себе некую роковую красавицу, а тут такая птица-синица. — Андрей усмехается. — Вас что-то беспокоит?

— Нет. Я в порядке.

— Ну, не совсем в порядке, но где-то рядом. Как спите?

— В одиночестве.

— А вы — злюка.

— Я никогда не утверждала обратного.

Андрей смеется. Ему нравится эта странная женщина, и где-то внутри поднимается желание. Он удивляется своей реакции.

— Хорошо. Я надеюсь, очень скоро мы будем встречаться только на светских мероприятиях. До встречи.

Это вертелось в голове со вчерашнего вечера. Значит, у господина Градского есть не очень благонадежный сын? Отлично. Дана уже в общих чертах видит свой план. А вот как именно она осуществит его, надо подумать и для начала немного подкорректировать свой каркас. Потому что Дана уверена: стоит ей промелькнуть вблизи многоуважаемого господина Градского, это сразу станет известно. А тогда проживет она совсем недолго.

«Я перекрашу волосы и буду носить контактные линзы. И еще кое-что подправлю, совсем чуть-чуть. Это хорошо, что я так отощала, меня не узнают. А вот документы мне достанет Цыба. Достанет, никуда не денется. И не скажет ни Витальке, ни Таньке».

Дана спускается вниз и идет во двор, садится на скамейку среди роз, небо над головой смотрит на нее знакомо и безмятежно. Где-то далеко это небо видит ангелов на Северном кладбище. И ее оставленный дом.

«Разоренное гнездо. Ничего, мы с Лекой вернемся туда».

— Я привез твою сумочку. — Виталий подходит сзади и садится рядом, обнимая Дану. — Ты не замерзла?

— Нет.

«Я просто умерла, милый».

— Я должен ехать. Родители передают тебе привет, а сын хочет, чтобы ты вернулась. Может, привезти его сюда?

— Я хочу побыть одна.

— Дана, я понимаю, что сейчас не время, но скажи, ты выйдешь за меня замуж?

— Виталик, я…

— Я подожду. Ты просто скажи. Ты никогда не говорила, что любишь меня.

— Да, никогда.

— Значит…

— Ничего это не значит. — Дана обнимает Виталия. — Я скажу тебе это, правда. Но не сейчас.

— Скажешь?

— Скажу. Только тебе.

— Я подожду. Я долго ждал, подожду еще. Я люблю тебя, Данка. Знай, что нет такой вещи, которую я бы для тебя не сделал.

— Я знаю. Мне нравятся эти розы.

Виталий уходит. В его душе смешались надежда, радость, тревога, он понимает, что упустил что-то важное в разговоре. Что Дана хотела ему сказать, но не сказала? Он не знает. Он совсем не знает эту новую женщину. Но он любит ее.

Дана понимает, что время пришло. Но уйти сейчас, вот так, не оставив даже записки, она не может. Виталий не заслужил такого.

Она оставляет записку под подушкой и выходит на улицу. Она одета в ту же одежду, что была на ней в то утро, когда она встретила на Острове Виталия. Джинсы и клетчатая рубашка, вот и все.

Дане страшно. Она боится оставаться одна, она боится того, что должна сделать, она не знает, с чего начать.

«Я всегда могу начать с тех, кого знаю. А кого я знаю? Полковника Панченко, адвоката Иванову. Ну, мент — крепкий орешек, а вот девка… Она меня тогда сильно раздражала. Что ж, с нее и начну».

Дана садится в электричку. Она устала, у нее с собой нет ничего, кроме сумочки, в которой немного косметики, деньги и голубая шелковая рубашечка. Дана взяла ее в память о розовой комнате. Через два часа электричка останавливается. Станция Торинск.

Их старая квартира на Третьем участке пустует уже много лет, Вячеслав Петрович так и не удосужился продать ее. У Даны есть ключ, она держала его в косметичке как сувенир. Теперь он пригодился.

Вот знакомый подъезд, Дана поднимается на пятый этаж. Обитая коричневым дерматином дверь с номером «28». Дана поворачивает ключ и входит.

Квартира встречает ее многолетней пылью. Здесь почти пусто, если не считать мебели в ее комнате и немного — на кухне. Но Дане много не надо, только прибраться — и все, можно жить.

Она достает приобретенный сотовый. Если Виталька нашел записку, значит, уже ищет ее. Срочно нужен Цыба.

— Привет. — Дана дозвонилась сразу.

— Ты просто сумасшедшая. Где ты?! — кричит он.

— Ты один?

— Пока — один. Куда ты подевалась? Виталька тут с ума сходит!

— Цыба, садись в машину и приезжай на мою старую квартиру.

— Не понял.

— А ты подумай.

— Так она еще ваша?

— Ты ничего не скажешь Витальке и своей жене. Приедешь?

— Я уже развернул машину, кума. Через час буду.

— Привези чего-нибудь поесть.

— Ты ненормальная.

Дана зажигает свет и принимается за уборку. Она открывает шкаф. В нем какая-то старая одежда, еще со школы. Дана свободно влезает в школьное платье.

— Э, да я, оказывается, хорошо похудела, если теперь это платье мне впору. Месяц назад я в него нипочем бы не влезла. Ты узнала меня? — Дана хочет снова почувствовать эту квартиру. — Я думаю, узнала. Ты считаешь, что я спятила? А может, я такая и была?

Когда Вадик позвонил в дверь, квартира была чисто убрана.

— Ты ненормальная.

— Точно. Хорошо, что только ты это заметил. Ты прав. Я хочу есть, ты привез?

— Привез. — Вадик сердит на Дану. — И еще вот это, заехал в магазин. Сорвалась с места, ничего не взяла. Там шмотки, бери. Холодно становится, простынешь. Данка, ты спятила, не иначе.

— Давай поедим. — Она раскладывает продукты на кухне. — Значит, так. Ты нужен мне, вернее, твои связи. Не делай возмущенный вид, Цыба, ты что, не узнаешь меня? Это же я, кум, ау! Мне понадобятся новые документы, да лучше прежних. Ну, и прочее, что полагается. И у меня есть чем за это заплатить.

— Что ты собираешься делать?

Дана показывает левую ладонь. Рубец уже стал заживать. Вадим не верит своим глазам. Это уж слишком. Такой он Дану видел, но это было в другой жизни. И совсем давно, почти в детстве.

— Ты хочешь сказать, что решила убить гада, сбившего Анюту?

— Да.

— Ты знаешь, кто он? Откуда у тебя столько денег?

— Он заплатил мне.

— Заплатил? Сам?

— Почти.

— Ясно. — Вадим чешет в затылке. — Но как же… Он заплатил тебе, а ты его убьешь? Нарушишь слово?

— Нет, дорогой. Он заплатил мне, чтобы я согласилась прикрыть дело. В договоре ни слова не сказано о том, что я не могу убить его, понимаешь?

— Ну, столько-то и я понимаю. Ему такое и в голову не пришло. Плохо он изучил твое досье. И я по-прежнему думаю, что ты спятила. У тебя ничего не выйдет, погибнешь зря — и все. Данка, не дури. Давай поедем домой, ты обо всем постараешься забыть, начнешь…

— Забыть? — Дана смотрит на Цыбу пустыми глазами. — Это ты хорошо сказал — забыть. А вот ты, кум, ты бы забыл? Ну, скажи, ты бы смог просто взять и забыть — если бы это был твой ребенок?! Отвечай!

Дана смотрит в глаза другу, Вадим не выдерживает и отводит взгляд.

— Нет. Но я все-таки мужик.

— А мой мужик не может отомстить. Он погиб. Значит, теперь моя очередь. Так что хватит разводить дискриминацию по половому признаку. Поможешь мне?

— А у меня есть выбор? Если я откажусь, ты же не остановишься, пойдешь искать кого-то другого и вляпаешься в дерьмо. Данка, я тебя одну не отпущу.

— Отпустишь, Цыба. Отпустишь. У тебя — семья, тебе есть что терять.

— А тебе?

— А что терять мертвой? Меня нет, неужели ты этого не видишь?

— Вижу.

Вадик Цыбин тяжело вздохнул. Никогда он не умел спорить с Данкой. А теперь — и тем более не может. Потому что ее больше нет. И этот рубец на ее руке… Вадик рассматривает свою левую ладонь. У него тоже есть рубец. То, что связало их клятвой когда-то давно, никуда не делось и сейчас. Око за око.