Глава 22

Элизабет Мартин

— Нельзя было оставлять их наверху вместе, — ворчал Бен. — Если бы я пришел вовремя, я бы этого не допустил. Если бы я знал, что они вдвоем сидят наверху, когда я пришел, я бы немедленно послал туда Морриса, и он развел бы их по разным комнатам. Но к тому времени, как все выяснилось и мы разделили их, они провели вместе достаточно времени и успели сговориться.

— Извини, — не знаю в который раз ответила я, — мне в самом деле очень жаль. Такого я не предвидела.

— Да и как ты могла предвидеть? Нет-нет, Лиззи, ты ни в чем не виновата. Не думай, будто я тебя в чем-нибудь виню. Тебе ведь, в отличие от меня, не приходится каждый день иметь дело с преступниками. Я изучил все их уловки и знаю, что они способны создать себе алиби буквально из воздуха.

Бен имел в виду те драгоценные полчаса, когда Кристина Роуч и горничная Хиггинс вместе были заперты в спальне «Прибрежного», а остальные совещались внизу. Мне бы сразу заподозрить неладное… Не случайно Хиггинс пожелала сидеть вместе со своей хозяйкой. Естественно, они воспользовались нашей наивностью и спутали все карты.

Мисс Роуч так и не предъявили обвинения в убийстве Джетро Бреннана. Мне следовало сразу догадаться, что тем все и закончится, потому что, как только Чарлз Роуч понял, что его сестру арестуют, он поднял большой шум и принялся уверять, что она за себя не отвечает. Сама мисс Роуч, когда ее допрашивал Бен, не признала себя виновной. Все, что она говорила до его прихода, юридической силы не имело. Она утверждала, что от переживаний у нее помутился рассудок и «она сама не знала, что говорит». Доктор Лефевр услужливо подтвердил, что помутнение рассудка иногда вынуждает страдальцев оговаривать себя и признаваться в преступлениях, которые они не совершали. После того как на ее защиту встал такой крупный специалист, я уже не надеялась на справедливый исход дела.

Я не смирилась с тем, что Кристину Роуч оправдали. Но кто станет слушать простую компаньонку? Бен, конечно, мне сочувствовал, но справедливо заметил, что обвиняю мисс Роуч я одна и мне в одиночку не удастся убедить присяжных в том, что она в самом деле убийца.

— Лиззи, — уныло твердил Бен, — против нее нет никаких улик.

Он был прав. Ни один свидетель не видел, как Кристина Роуч убивала Бреннана. Мои доказательства признали косвенными. Ну а уничтожение платья взяла на себя верная Хиггинс. Она показала под присягой, что сама сожгла указанный предмет одежды после того, как прожгла на нем дыру утюгом. Мисс Роуч приказала ей избавиться от испорченного платья; так она и поступила. Несомненно, они обо всем сговорились за те полчаса, что они провели вместе.

Суд постановил, что Бреннана убил неизвестный злодей после ссоры. В конце концов, Бреннан был всего лишь крысоловом.

Невозможно было отрицать, что Кристина в самом деле устроила похищение младенца. Но девочку нашли и вернули родителям. Теперь никому особенно не хотелось выдвигать обвинения. Все сошлись на том, что мисс Роуч поступила дурно, но на ее действия повлияло плачевное состояние ее рассудка. Она очень волновалась за свою племянницу. «Провидение», якобы приведшее ее на пустошь, к миссис Бреннан и ее мертвому ребенку, она теперь называла «высшей силой», которая ею руководила. Ее признали душевнобольной и направили на длительный срок в частную клинику доктора Лефевра.

Кстати, выяснилось, что маленькая Луиза Крейвен — не первый младенец, которого Бреннан за вознаграждение сдал в работный дом. Он весьма выгодно подрабатывал этим ремеслом.

В конце концов, даже супруги Крейвен подчинились воле остальных членов семьи. Я с горечью сказала Бену: оказывается, так называемые благородные люди пойдут на что угодно, лишь бы оградить от сплетен свое драгоценное доброе имя.

— А я тебе сразу так и сказал, — мрачно ответил Бен. — Но не думай, что я обо всем забуду. Официально мы убийство Бреннана так и не раскрыли. Кто знает, может быть, когда-нибудь, в будущем, Хиггинс поменяет свои показания. Она приобрела рычаг влияния на Роучей, о чем они впоследствии наверняка пожалеют. Они могут поссориться… Посмотрим! Хотя Хиггинс верна своей хозяйке, она, по-моему, довольно мстительная особа.

Я радовалась за Люси и Джеймса Крейвен и верила, что они остепенятся и станут образцовой семьей. Мне показалось, что дядюшка Чарлз согласился слегка ослабить хватку и предоставить племяннице больше свободы, в том числе и свободы распоряжаться своими деньгами. Теперь супругам и их ребенку ничто не угрожало… Но, возможно, дядюшка смягчился в обмен на то, что Крейвены, в свою очередь, «забудут» о преступлении Кристины Роуч? Я надеялась, что Джеймс больше не будет играть в азартные игры и пропивать деньги Люси. Может быть, китайский вояж и печальный опыт его чему-то научили.

Так что я старалась смотреть в будущее с оптимизмом. Но я успела узнать Люси. Она так переменчива, так непостоянна… Трудно судить, как она отнесется к новому повороту событий. Похоже, так же непредсказуем и ее муж Джеймс… В общем, от молодых супругов можно ожидать чего угодно.

Ну а я больше ничем им помочь не могла. Я вернулась на Дорсет-сквер, к тете Парри. Мы договорились, что я поживу у нее до тех пор, пока не подыщу себе подходящее место.

Правда, Чарлз Роуч предложил мне стать компаньонкой его сестры Фиби. Так как сестра Кристина, как он выразился, «временно находится в другом месте», а Фиби не привыкла жить без женского общества, может быть, я бы согласилась?.. Я ответила решительным отказом. Мне показалось, что Чарлзу Роучу просто хочется держать меня под рукой. Ведь я поняла, что на самом деле произошло в «Прибрежном». Чарлз Роуч знал, что я по натуре не сплетница, и все же тревожился…

Тете Парри неловко, что она сама отправила меня в «Прибрежный». Наверное, ей кажется, что она передо мной в долгу. Кроме того, за время моего отсутствия ей так и не удалось подобрать себе подходящую компаньонку, поэтому меня она встретила более-менее радушно.

У меня состоялась еще одна встреча с доктором Лефевром: однажды он внезапно навестил меня на Дорсет-сквер.

— Мисс Мартин, — сказал он, — мне кажется, я должен объясниться.

Я принимала его в гостиной тети Парри. Он сел в кресло, безукоризненный и обходительный, как всегда. Тети Парри с нами не было; она поехала играть в вист к знакомым. Я даже обрадовалась ее отсутствию. Я не сомневалась, что такой человек, как Лефевр, произведет на нее сильное впечатление.

— Доктор, вы ничего мне не должны, — ответила я.

— Но ведь вы не одобряете ни меня, ни моих поступков, — едва заметно улыбнувшись, возразил он.

Я разозлилась на себя, сообразив, что щеки у меня пылают.

— Да, доктор, мне кажется, в той истории вы повели себя не совсем красиво. Но что вам за дело до моих взглядов?

— Наоборот, меня очень огорчает, что вы столь низкого мнения обо мне. За короткое время нашего знакомства у меня о вас сложилось более чем благоприятное мнение. Я восхищаюсь вами, мисс Мартин!

Боже правый! Хорошо, что тети Парри не было дома и она ничего не слышала; а уж Бену я и подавно ничего не собиралась рассказывать.

— Но я вижу, что мое восхищение на вас не действует, — продолжал доктор.

Лицо меня всегда выдавало.

— Лучше бы вы ничего не говорили, — призналась я.

— Я никогда вас не обманывал, — продолжал доктор. — В Гемпшир я поехал не ради Люси Крейвен. Я поехал, чтобы наблюдать Кристину Роуч и доложить ее брату о том, как она справляется с болезнью в необычных для себя условиях.

— Ну да, доктор, вы меня не обманывали… Но и до конца откровенным со мной не были. Вы никак не успокоили Люси, и она решила, что вас пригласили оценить состояние ее рассудка. Вы скрыли от меня важные сведения. На вас лежит грех не лжи, но умолчания. Вы имели возможности хотя бы намекнуть мне о темпераменте Кристины Роуч, предупредить меня, но вы этого не сделали. А ведь ваши слова могли бы изменить все. И почему вы допустили, чтобы хрупкую девушку, только что родившую первенца, отдали под опеку женщины с нарушенной психикой и извращенными представлениями о том, что хорошо и что плохо!

Лефевр побледнел:

— Вы очень сурово судите меня. Я знал, что Кристина Роуч непредсказуема, даже эксцентрична, но, клянусь вам, я и помыслить не мог, что она дойдет до такой крайности! — Он с серьезным видом наклонился вперед. — Как ни унизительно сознаваться, но… я ошибочно оценил ее состояние. Надо было догадаться, что болезнь способна прогрессировать. Я недооценил размеров ее мании, ибо у нее настоящая мания, одержимость респектабельностью. Надеюсь, вы не считаете, будто я участвовал в заговоре и не дал свершиться правосудию? На суде я показал, что она безумна, и не собираюсь отступаться от своего мнения… Помните, я говорил вам: не все сумасшедшие — бессвязно лопочущие идиоты. Многие выглядят такими же здоровыми, как мы с вами. Кристина Роуч из их числа. Но на трезвое осмысление своих поступков она не способна…

— Поверьте мне, — поспешно ответила я, — я вовсе не желаю, чтобы мисс Роуч или кого-то другого повесили. Не спорю и с тем, что она безумна. Совершенно очевидно, что она больна. Я никогда не забуду ее взгляда, обращенного на меня, когда она застала меня в своей комнате…

— Вам грозила серьезная опасность, — тихо сказал доктор. — И этого я никогда себе не прощу.

— Что ж, теперь забота о ней лежит на вас, и вы можете наблюдать ее сколько хотите. Я же больше не желаю о ней говорить.

Некоторое время Лефевр смотрел на меня, а затем поднялся:

— Тогда позвольте откланяться. Прошу прощения за то, что навязал вам свое присутствие.

Я позвонила Симмсу, чтобы тот проводил гостя.

В ожидании дворецкого Лефевр, неловко переминавшийся с ноги на ногу, вдруг сказал:

— Я навсегда запомню, мисс Мартин, как вы сидели на пароме, ветер трепал вам волосы и лицо у вас разрумянилось… Тогда я подумал, что вы красавица, но позже понял, что вы еще и умны. Это очень редкое сочетание!

К счастью, пришел Симмс, избавив меня от необходимости отвечать. Не знаю, что бы я ему сказала. Лефевр поклонился и быстро вышел.

Тогда я видела его в последний раз. И все же Лефевр остался в моих воспоминаниях — и он, по его словам, тоже запомнит меня навсегда. Если я вижу, как кто-то, прощаясь, машет платком, или замечаю, как на ветру покачивается белье на веревке, я сразу вспоминаю, как доктор Лефевр сидел напротив меня в купе поезда с цилиндром, обернутым шелковым платком. Как будто кто-то зажег свечу в незнакомой темной комнате… Чирканье спички, вот вспыхивает язычок пламени — и ты вдруг видишь то, о чем раньше не имел ни малейшего понятия.

Наверное, я довольно сурово обошлась с Лефевром. Его положение было не из легких. Кто откажется скрыть неприятную правду, чтобы угодить другу? Кто, не колеблясь, даст показания, способные, образно выражаясь, разворошить муравейник? Какой врач не будет осторожен в своих диагнозах? Имеет ли право врач обсуждать с посторонними своих возможных пациентов? И все же меня не покидает чувство, что доктор Лефевр в «Прибрежном» намеренно ввел меня в заблуждение.

Бен, конечно, скажет, что половина жителей Лондона обманывает и лицемерит — если не постоянно, то время от времени. Так устроен мир. Может быть, он прав. По словам Бена, перед тем как ехать в Гемпшир, он уличил одного негодяя в том, что тот намеренно оставил полуторагодовалого ребенка на вокзале Кингс-Кросс. Меня угнетает мысль о страданиях «лишних», нежеланных детей… Хотя мое воспитание трудно назвать последовательным, меня всегда любили.

Не всегда нежеланные дети живут в бедных семьях. И в богатой семье ребенок может стать «помехой». Иногда так случается после того, как один из родителей снова вступает в брак; или рождается девочка, хотя ждали мальчика. Бывает, родители разочарованы тем, что их ребенок не так красив и обаятелен, как им бы хотелось… Люси не повезло с самого раннего детства. Она осталась круглой сиротой, семейному бизнесу нужны были только ее деньги. В итоге бедняжку постоянно шпыняли, хотя из лучших побуждений и осуществляли над ней постоянный контроль.

Судьба нелюбимых детей в богатых семьях складывается по-разному. Иногда их оставляют на попечение слуг или отправляют в школы-интернаты, во многих из которых режим довольно суров. Бывает, таких детей хорошо кормят и одевают, но они лишены подлинного тепла. Люси Роуч называла себя «неоконченной вышивкой, брошенной на кресле». Таким было ее положение в доме дяди до замужества. Нет ничего удивительного в том, что она сразу поверила мужчине, который признался ей в любви!

Я не рассказала Бену о визите Лефевра, как и о предложении Чарлза Роуча стать компаньонкой его сестры Фиби. Без труда могу себе представить, как бы он отнесся к моим сообщениям.

По-моему, Бен обрадовался, что я снова живу на Дорсет-сквер — во всяком случае, временно.

— Я хотя бы знаю, Лиззи, где тебя искать, — сказал он. — И пусть то, что произошло, послужит для тебя уроком!

— Ах вот как? Не читай мне проповедей, Бен.

— Я не читаю тебе проповедей и не хочу, чтобы мы поссорились. Но я хочу, чтобы ты…

— Что? — спросила я, заметив, что он замолчал.

Он тряхнул головой:

— По правде говоря, больше всего ты нравишься мне такой, какая ты есть.

Мы снова ступили на опасную почву. Я поспешила сменить тему:

— Все время вспоминаю Эндрю Бирсфорда. Что он будет делать? Он бы заботился о Люси и составил ее счастье, если бы только ему дали такую возможность!

— Если бы нам всем дали такую возможность, мы бы с радостью составили счастье своим любимым женщинам, — просто ответил Бен.

— Спасибо, — сказала я после долгой паузы. — Но судьба все время подбрасывает нам с тобой новые испытания… Имеем ли мы право забыть обо всем и думать только о себе?

— Иными словами, хочешь ли ты выйти замуж за инспектора полиции, который каждый день, перед тем как вернуться домой, к ужину, становится свидетелем сцен неописуемой злобы и ужаса?

— Не надо! — быстро перебила его я. — Мне нужно время.

— Конечно… — Помолчав, он неуклюже продолжил: — Лиззи, ведь мы с тобой встречаемся по-прежнему?

— Да, Бен, — ответила я. — Мы с тобой встречаемся по-прежнему.

Хотя надпись, которую я воспроизвожу ниже, я увидела не в Гемпшире, а в Оксфордшире, на приходском кладбище Чиппинг-Нортон, к тому же ее выбили на сто лет раньше того, как Лиззи отправилась на южное побережье, она послужила искрой, из которой родилась эта книга: