Глава 5

Инспектор Питер Ханкен, очевидно, решил проявить милосердие к некурящему коллеге. Первые шаги на этом поприще были предприняты, когда они отъехали на «форде» от Бакстона к ущелью Пэдли. Ханкен открыл «бардачок» и вытащил оттуда пачку жевательной резинки без сахара. Видя, что он закладывает в рот мятную пластинку, Линли благословил его за готовность воздержаться от курения.

В полном молчании они ехали по трассе А-6, проходившей по долине реки У аи. Первые несколько миль дорога вилась вдоль спокойного речного русла, а потом слегка отклонялась на юго-восток. Лишь когда они миновали второй известняковый карьер, вклинившийся белым шрамом в зеленые склоны холмов, инспектор позволил себе начать разговор.

— Так значит, вы недавно женились? — с улыбкой произнес он.

Линли приготовился к грубоватым шуточкам, традиционно отпускаемым по такому случаю всем смельчакам, решившимся узаконить отношения с женщиной.

— Да. С тех пор минуло три месяца. Насколько я знаю, большинство голливудских браков распадается раньше.

— Чудесная пора. Начало семейной жизни. Ни с чем не сравнимое удовольствие. Это ваш первый опыт?

В отношении женитьбы? Да. Мы оба впервые решились на этот шаг. Запоздалое начало. — Ну и тем лучше, — заметил Ханкен. Линли настороженно взглянул на своего спутника, размышляя, не отражается ли на его лице тревожная озабоченность по поводу бурного расставания с Хелен, вдохновляя Ханкена на насмешливый панегирик благословенному статусу семейного человека. Но выражение лица Ханкена свидетельствовало лишь о полном удовлетворении своей жизнью и избранницей.

— Мою благоверную зовут Кэтлин, — доверительно сообщил инспектор. — У нас уже трое ребятишек. Сара, Белла и Пи Джи,[14] то бишь Питер-младший, наш самый маленький наследник. Вот, взгляните. — Он раскрыл вынутый из кармана бумажник, где на видном месте красовалась семейная фотография: компания, сидевшая на больничной койке, состояла из двух девчушек, обнимавших голубой конверт с новорожденным, а их самих, в свою очередь, обнимали счастливые родители. — Семья в нашей жизни — самое главное. Но вы и сами довольно скоро придете к такому выводу. — Надеюсь.

Линли попытался представить себя и Хелен в окружении обаятельных отпрысков, но потерпел неудачу. Когда он пытался воскресить в памяти образ жены, то видел ее только побледневшей от гнева, какой она была сегодня утром, перед тем как покинула его.

Он беспокойно поерзал на сиденье. В данный момент ему не хотелось обсуждать женитьбу, и он мысленно проклял Нкату, опрометчиво затронувшего эту тему.

— Они великолепны, — похвалил он, возвращая бумажник Ханкену.

— Мальчонка — вылитый отец, — гордо произнес Ханкен. — Конечно, по этому снимку еще трудно уловить сходство. Но в реальной жизни оно уже проявилось.

— Славная компания.

К облегчению Линли, Ханкен счел это достаточным завершающим замечанием по семейной теме. Он вновь полностью сосредоточился на вождении. Его взгляд следил за дорогой с тем же пристальным вниманием, какое он уделял всему окружающему миру, и Линли без труда подметил эту характерную черту инспектора. В конце концов, все бумаги в его кабинете лежали аккуратными стопками, а такого порядка, как в подвластном ему следственном отделе, Линли еще не приходилось видеть. Да и одежда Ханкена наводила на мысль о том, будто он собирается сегодня позировать перед фотокамерой для журнала «Боевая тревога».

Они ехали повидаться с родителями погибшей девушки, только что закончив разговор с присланным из Министерства внутренних дел патологоанатомом, которая прибыла из Лондона для проведения посмертной экспертизы. Совещание с ней прошло в смежной с моргом комнате, где она меняла удобные кроссовки на туфли-лодочки, каблук одной из которых пыталась укрепить, колотя им по металлической табличке на двери.

Всем своим видом показывая, что женские каблуки — не говоря уже о дамской сумочке — явно придумали мужчины для полного порабощения женского пола, она с нескрываемой враждебностью взглянула на удобную обувь инспекторов и сказала:

— Я могу уделить вам десять минут. Полный отчет будет на вашем столе утром. Кстати, кто из вас Ханкен? Вы? Отлично. Я знаю, что вам нужно. Вам нужен нож с трехдюймовым лезвием. Вероятнее всего, складной карманный ножик, хотя, возможно, и небольшой кухонный нож. Ваш убийца — правша, причем достаточно сильный, даже очень сильный. С парнем закончили. Девушка скончалась от удара обломком камня, который вы привезли с места преступления. Три удара по голове. Противник также орудовал правой рукой.

— Один убийца? — спросил Ханкен.

Размышляя над его вопросом, патологоанатом сделала завершающий пятый удар каблуком по двери. Не церемонясь, она заявила, что трупы малоразговорчивы: они могут поведать только, как их лишили жизни, каким видом оружия пользовался убийца и правой или левой рукой нанесена смертельная рана. Судебная экспертиза волокон, волос, крови, слюны, кожи и тому подобного может дать более детальную и точную картину, но для ознакомления с ней им придется подождать лабораторного отчета. Невооруженным глазом нельзя разглядеть мельчайших деталей, и пока она рассказала им все, что выяснила на данный момент.

Бросив наконец туфлю на пол, она представилась как профессор Сью Майлз. Она была седовласой полной дамой с короткими пальцами и бюстом, напоминающим нос корабля. Но ее ноги, как отметил Линли, когда она скользнула в лодочки, были изящны, как у юной аристократки, впервые выехавшей в свет.

— Одна из ран на спине парня нанесена чем-то вроде стамески, — сказала она. — Этот удар расщепил край левой лопатки, и если вы найдете подобный инструмент, то мы сможем сравнить его с поврежденной костью.

— Но не эта рана убила его? — поинтересовался Ханкен.

— Бедняга истекал кровью. Это могло бы продолжаться какое-то время, но тут он получил второе ранение, в бедренную артерию — между прочим, она проходит через паховую область, — и это сразу прикончило его.

— А девушка? — спросил Линли.

— Череп раскололся, как скорлупа. Пробита задняя мозговая артерия.

— Что это, собственно, означает? — осторожно уточнил Ханкен.

— Эпидуральное кровоизлияние. Внутреннее кровотечение, сдавливание мозга. С такой раной она не прожила и часа.

— То есть, получается, она жила дольше, чем парень?

— Верно. Но она потеряла сознание сразу после удара.

— Может, мы все-таки имеем дело с двумя убийцами? — вздохнув, спросил Ханкен.

— Может, и так, — согласилась доктор Майлз.

— А есть свидетельства того, что парень защищался? — спросил Линли.

— Никаких, — ответила доктор Майлз.

Она уложила кроссовки в спортивную сумку и ловко закрыла молнию, прежде чем вновь уделить внимание полиции.

Ханкен попросил ее подтвердить время смерти. Доктор Майлз, прищурив глаза, спросила, какое время назвал их местный патологоанатом. От полутора до двух суток со времени обнаружения тел, сообщил ей Ханкен.

— Не буду спорить.

Она сгребла свою сумку, резко кивнула головой в знак прощания и направилась к выходу из больницы.

Сейчас, сидя в машине, Линли обдумывал имеющиеся в его распоряжении сведения: отсутствие вещей парня на палаточной стоянке, наличие на месте преступления анонимных писем с угрозами, длившийся около часа предсмертный обморок девушки и два убийства, совершенные разными способами.

Линли как раз размышлял над последней особенностью, когда Ханкен повернул налево и они устремились на север, к городку под названием Тайдсуэлл. На этой дороге они вновь пересекли реку Уай и миновали окружающие Миллерсдейл крутые скалы и густые леса, высившиеся за погруженной в ранние сумерки деревней. Сразу за последним домом Ханкен свернул на узкую дорогу, ведущую на северо-запад. Они быстро поднялись по крутому склону, оставив внизу лесную долину, и несколько минут ехали вдоль поросших вереском и утесником обширных пустошей, которые простирались до горизонта бесконечной чередой холмов.

— Колдер-мур, — сказал Ханкен. — Самые обширные пустоши в районе Белогорья. Они тянутся до самого Каслтона. — Умолкнув ненадолго, он подрулил к придорожной парковке и дал мотору отдохнуть. — Если бы она решила заночевать в окрестностях Черногорья, то на ее поиски пришлось бы все-таки вызывать спасательную команду. Туда уж точно не сподобилась бы выйти на прогулку — и заодно найти эти трупы — ни одна местная зануда с собачонкой. Но здесь, — он сделал широкий жест над приборной панелью, — вполне доступные места. Правда, тут тоже пришлось бы исходить много миль в поисках заблудших туристов, но, по крайней мере, их можно протопать на своих двоих. Нелегкая, замечу, прогулка и не такая уж безопасная. Но несравненно легче, чем на торфяных болотах, окружающих Киндер-Скаут. Если кого-то и задумали убить в нашем районе, то нам повезло, что убийство произошло именно здесь, на этих известняковых плато.

— И именно сюда отправилась Николь Мейден? — спросил Линли.

Из машины не просматривалось никаких тропинок. Девушка могла идти напрямик через заросли папоротника или черничника.

Ханкен опустит окно и выплюнул жевательную резинку. Подавшись в сторону Линли, он вновь со стуком открыл «бардачок» и выудил очередную пластинку.

— Она подъехала с другой стороны, к северо-западу отсюда. И поднялась к поляне Девяти Сестер, которая находится ближе к западной окраине пустошей. На той стороне гораздо больше интересных мест: могильные курганы, пещеры, живописные котловины и холмы. И главная достопримечательность — Девять Сестер.

— А вы сами из этих краев? — спросил Линли. Ханкен ответил не сразу. Казалось, он раздумывал, стоит ли вообще отвечать. Наконец, приняв решение, он коротко сказал:

— Из Уиксворта, — и поджал губы, явно не желая продолжать.

— Вам повезло, что вы живете в таких насыщенных историей местах. Хотелось бы мне сказать го же самое про себя.

— Зависит от того, какая история, — задумчиво произнес Ханкен и резко сменил тему. — Хотите взглянуть на то место?

Линли был достаточно сообразителен и понял, что оттого, как он встретит это предложение, но многом зависят их дальнейшие отношения с местным детективом. Правда заключалась в том, что ему действительно хотелось бы осмотреть места этих убийств. Вне зависимости от того, на каком этапе его подключали к тому или иному расследованию, в какой-то момент следствия он испытывал необходимость увидеть все своими глазами. И не потому, что не доверял профессионализму подручных детективов, а потому что только посредством личного осмотра всех возможных аспектов, связанных с. делом, он сам мог стать «соучастником» преступления. А когда ему удавалось стать «соучастником» преступления, он лучше всего выполнял свою работу. Фотографии, отчеты, вещественные доказательства имели, безусловно, большое значение. Но порой место, где произошло само убийство, скрывало свои тайны даже от самого проницательного сыщика. Именно ради этих тайн Линли и хотелось обычно самому побывать на месте убийства. Однако осмотр этого конкретного места убийства был чреват нарушением добрых отношений с инспектором Ханкеном, поскольку его подробный и обстоятельный отчет о проделанной работе не давал повода думать, что он мог упустить хоть какие-то детали.

Линли подумал, что лучше дождаться более подходящего случая, когда каждый из них начнет самостоятельно проверять разные версии этого дела. И тогда у него появится масса возможностей для осмотра мест убийства Николь Мейден и того парня.

— Вы со своими ребятами там отлично поработали, насколько я понял, — сказал Линли. — Не будем попусту тратить наше время, осматривая то, что вы уже сделали.

Ханкен вновь устремил на него задумчивый испытующий взгляд, энергично пережевывая жвачку.

— Мудрое решение, — кивнув, сказал он и включил зажигание.

Они лихо помчались в северном направлении вдоль восточного края пустошей. Проехав известный своими базарами городок Тайдсуэлл, они вскоре свернули на восток, постепенно оставляя позади ковры вереска, черничника и папоротника. Промелькнувшие за окнами отлогие склоны широкой долины только-только начали пестреть пожелтевшей листвой деревьев, напоминая о приближении осени, и вот уже машина опять повернула на север, достигнув перекрестка с впечатляющим указателем «Плейг-виллидж».[15]

Меньше чем через четверть часа они прибыли к Мейден-холлу, стоящему среди раскидистых лип и каштанов на склоне холма поблизости от ущелья Пэдли. Дорога шла по зеленой лесистой местности, прорезанной ручьем, который, выбравшись из леса, продолжал прокладывать свой извилистый путь между склонами известняковых холмов, поросших папоротником и луговыми травами. Внезапно на очередном лесистом участке они заметили боковую дорогу, резко поднимающуюся к Мейден-холлу. Извиваясь вверх по склону холма, она быстро сменилась посыпанной гравием подъездной аллеей, которая подходила прямо к островерхому каменному особнячку Викторианской эпохи и завершалась позади него на автомобильной стоянке.

Главный вход в этот отель теперь находился с задней стороны здания. Скромный указатель в виде стрелки с надписью «Регистрация» привел их к входу в бывший охотничий домик. В приемной находилась стойка администратора. В глубине виднелись двери комнаты отдыха, очевидно служившей в этом отеле гостиной. Комнату заново отделали дубовыми стенными панелями, отлично сочетавшимися с обоями в приглушенных кремово-коричневых тонах, и обставили мягкой мебелью, а под бар приспособили исходный главный вход в здание. Поскольку до традиционного аперитива оставалось еще много времени, то постояльцы пока не начали собираться в гостиной. Но Линли и Ханкену не пришлось скучать в одиночестве: не прошло и минуты, как из соседнего помещения, оказавшегося столовой, появилась пышнотелая особа с покрасневшими от рыданий глазами и носом и приветствовала их с немалым достоинством.

Она тихо сообщила им, что в отеле нет свободных номеров. А в связи с неожиданной смертью в семье владельцев столовая сегодня тоже не будет работать. Но она с удовольствием порекомендует джентльменам несколько ближайших ресторанов, где они найдут все, что им нужно.

Ханкен предъявил женщине полицейское удостоверение и представил Линли. Тогда женщина сказала:

— Вам, наверное, надо поговорить с Мейденами. Я схожу за ними.

Проскользнув мимо полицейских, она быстро миновала приемную и начала подниматься на второй этаж.

Линли, пройдясь по гостиной, подошел к одному из двух эркерных окон, через свинцовые рамы которых просачивался мягкий предвечерний свет. Из окон открывался вид на подъездную аллею, проходившую перед фасадом дома. За ней раскинулась лужайка, превратившаяся за прошедшие жаркие месяцы в свалявшуюся подстилку из пожухлой травы. Линли слышал, как нервно расхаживает за его спиной инспектор Ханкен, кружа по комнате. Шаги затихли, прошелестели какие-то журналы и вновь аккуратно легли на поверхность стола. Линли улыбнулся этим звукам. Его напарник, несомненно, занялся любимым делом — наводил порядок.

В охотничьем домике стояла полная тишина. Из открытых окон доносился птичий щебет it отдаленный гул самолетов. Но внутри было так же тихо, как в пустой церкви. Хлопнула наружная дверь, и кто-то с хрустом прошел по гравию. Спустя мгновение темноволосый человек в джинсах и трикотажной серой рубашке без рукавов проехал мимо окон на десятискоростном велосипеде. Он исчез за деревьями, там, где подъездная дорога начинала спускаться с холма.

Тогда к ним вышли Мейдены, Линли отвернулся от окна, услышав их приближение и официальное приветствие Ханкена:

— Мистер и миссис Мейден, пожалуйста, примите наши соболезнования.

Линли отметил, что годы отставки благоприятно отразились на внешности Энди Мейдена. Бывшему офицеру Особого отдела и его жене недавно перевалило за шестьдесят, но выглядели оба по крайней мере лет на десять моложе. Энди, на добрую голову возвышавшийся над своей женой, приобрел цветущий вид живущего на лоне природы человека: здоровый загар, плоский живот, мускулистая грудь — все это отлично согласовывалось с личностью, прославившейся в свое время хамелеонским умением сливаться с любой окружающей средой. В плане физического состояния жена от него не отставала. Она также была загорелой и подтянутой, словно много времени отдавала спортивным занятиям. Но сейчас оба они выглядели как люди, проведшие несколько бессонных ночей. Лицо Энди Мейдена покрывала трехдневная щетина, а его одежда измялась. Нэн осунулась, мешки под глазами приобрели багрянистый оттенок.

Мейдену удалось выдавить мучительную полуулыбку.

— Томми, спасибо, что ты приехал.

— Мне очень жаль, что это связано с такими обстоятельствами, — сказал Линли и, представившись жене Мейдена, добавил: — Энди, все ваши знакомые в Ярде просили передать искренние соболезнования

— Вы из Скотленд-Ярда? — озадаченно спросила Нэн Мейден.

Ее муж сказал:

— Погоди немного, милая.

Он жестом пригласил всех пройти в нишу за спиной Линли, где напротив друг друга стояли два диванчика, разделенные кофейным столиком с разложенными на нем номерами журнала «Кантри лайф». Энди с женой заняли один диванчик, а Линли сел напротив них. Ханкен, подвинув крутящееся кресло, устроился в горце стола, между Мейденами и Линли, слегка сдвинувшись от середины. Это действие намекало, что он будет неким связующим звеном всей компании. Но Линли заметил, что инспектор предусмотрительно сместил свое кресло в сторону нынешнего, а не бывшего представителя Скотленд-Ярда.

Если Энди Мейден и раскусил маневр Ханкена, то виду не подал. Выдвинувшись на край дивана, он пошире расставил ноги и, устало опустив руки, начал попеременно массировать их.

Жена обратила внимание на его занятие. Вытащив из кармана красный мячик, она передала его мужу и тихо спросила:

Еще не отошли? Может быть, вызвать врача? — Вы больны? — спросил Линли. Мейден сжал мячик правой рукой, поглядывая на разведенные пальцы левой.

— Кровообращение, — бросил он. — Ничего страшного.

— Пожалуйста, Энди, давай позвоним доктору, — попросила жена.

— Сейчас не это важно.

— Как ты можешь так говорить… — Глаза Нэн Мейден вдруг заблестели, — О боже. Как же я могла забыть?

Она опустила голову на плечо мужа и заплакала. Мейден грубовато обнял ее за плечи.

Линли бросил на Ханкена выразительный взгляд, молчаливо спрашивая: «Кто начнет, вы или я?» Кто бы ни начал, разговор все равно предстоял тяжелый.

В ответ Ханкен энергично кивнул головой. «Это ваша партия», — сообщил его кивок.

— Конечно, сейчас совсем неподходящее время терзать вас вопросами, напоминая о смерти дочери, — деликатно начал Линли. — Но в расследовании убийства — и вы, Энди, конечно, понимаете это — очень важно пройти по горячим следам.

При этих словах Нэн подняла голову. Она попыталась что-то сказать, не смогла и начала снова:

— Расследование убийства? О чем вы говорите?

Линли перевел взгляд с мужа на жену. Ханкен сделал то же самое. Потом они переглянулись, и Линли спросил Энди:

— Вы ведь видели тело? Вам рассказали, что произошло?

— Да, — признал Энди Мейден. — Мне рассказали. Ноя…

— Убийство? — в ужасе крикнула его жена. — О боже, Энди. Ты не говорил мне, что Николь убили!

Вторую половину дня Барбара Хейверс провела в Гринфорде, решив использовать остаток своего «отпуска по болезни» для визита к матери в Хоторн-лодж[16] — лечебницу с неудачным названием, где миссис Хейверс постоянно проживала последние десять месяцев. Подобно многим людям, которые, оказавшись в трудном положении, пытаются найти поддержку у других, Барбара сочла, что поездка к матери станет достойным возмещением за успешную вербовку сторонников среди друзей и близких инспектора Линли. К тому же сегодня она уже достаточно настрадалась, и ей хотелось как-то отвлечься.

Миссис Хейверс была великим мастером по изобретению спасительных уходов от реальной жизни, поскольку сама не часто возвращалась в нее. Барбара нашла мать в садике за домом, где она увлеченно складывала пазл. Крышка от коробки с игрой опиралась на банку из-под майонеза, заполненную разноцветным песком, красиво разделенным по цвету на пять перетекающих друг в друга уровней. Картинка на этой крышке изображала елейного мультяшного принца, прекрасно сложенного и демонстрирующего степень обожания, приличествующую ситуации: он надевал хрустальную туфельку с высоким каблучком на тонкую и почему-то лишенную пальчиков ножку Золушки, а две ее сводные сестры, толстые как коровы и надутые от злости, завистливо поглядывали на нее, получив вполне заслуженную отповедь.

Благодаря деликатной помощи сиделки и санитарки миссис Фло (так называли Флоренс Маджентри трое ее пожилых подопечных и их родственники) миссис Хейверс удалось успешно собрать фигурку Золушки, частично ее сводных сестер, пристроить в нужные места руку принца с хрустальной туфелькой, его мужественный торс и согнутую в колене левую ногу. Однако в тот момент, когда Барбара подошла к матери, та упорно пыталась посадить голову принца на плечи одной из сестер, а когда миссис Фло мягко направила ее руку к нужному месту, миссис Хейверс закричала: «Нет, нет, нет!» — и резко смешала всю собранную картинку, заодно перевернув банку с живописно уложенным песком и рассыпав его по столу.

Вмешательство Барбары не спасло ситуацию. Навещая приют, Барбара никогда не могла быть уверена, узнает ли ее мать, и сегодня в затуманенном сознании миссис Хейверс ее дочь предстала одной малоприятной особой, Либби О'Рурк, которую она со школьных лет считала искусительницей. Видимо, Либби О'Рурк в юности была женским воплощением Джорджи-Порджи,[17] и вина ее заключалась в том, что она поцеловалась с парнем, который считался кавалером миссис Хейверс. Этот наглый поступок вызвал у миссис Хейверс непреодолимую жажду мщения, и она начала разбрасывать картонные детали пазла и выкрикивать ругательства, расцвеченные такими языковыми перлами, каких Барбара и представить не могла в лексиконе матери, а под конец разрыдалась. В подобных ситуациях использовался особый подход: нужно было убедить мать уйти из сада, подняться в ее комнату и уговорить на достаточно долгий и внимательный просмотр семейного альбома, на страницах которого круглое курносое лицо Барбары мелькало так часто, что она просто не могла быть той самой противной Либби.

— Но у меня нет дочки — возразила миссис Хейверс скорее испуганным, чем озадаченным тоном, когда ей пришлось признать, что Либби О'Рурк, причинившая ей такие огорчения, не посмела бы оказаться в семейном альбоме. — Мамочка не разрешает мне заводить детей. У меня есть только куклы.

Барбара не знала, что на это ответить. Ум ее матери так часто совершал почти непредсказуемые и извилистые путешествия в прошлое, что она давно оставила тщетные попытки возращения миссис Хейверс в реальность при помощи каких-либо доводов. Поэтому, отложив альбом, она не стала больше возражать, аргументировать или взывать к разуму. Она просто взяла один из красочных туристских журналов, которые обожала просматривать ее мать, и провела полтора часа, сидя на кровати бок о бок с женщиной, забывшей даже о том, что она родила дочь, и разглядывая вместе с ней живописные пейзажи Таиланда, Австралии и Греции.

Именно во время этого просмотра сознание Барбары наконец пробило внутреннюю оборону и мысленный голос, ранее осуждавший действия Линли, начал вести спор с новым голосом, допускавшим, что ее собственные действия можно назвать непродуманными. В ее голове происходила своеобразная бессловесная дискуссия. Одна сторона настаивала, что инспектор Линли — отвратительный педант. Другая возражала, что, даже будучи педантом, он не заслуживает ее предательства. А она поступила как предатель. То, что она приехала в Челси и жаловалась на него его близким друзьям, трудно назвать поведением преданного друга. С другой стороны, он сам также предал Барбару. Присвоив себе право усилить меру ее официального наказания и отстранив ее от участия в новом деле под надуманным предлогом, что ей, мол, нужно ненадолго затаиться, он наглядно показал, на чью сторону он встал в ее борьбе за спасение профессиональной шкуры.

Вот такой жаркий спор бушевал в ее душе. Он начался, когда она, листая с матерью журналы, утешала больную яркими рассказами о счастливых временах, проведенных на Крите, в Микенах, Бангкоке и Перте. Он продолжался с неослабевающей силой, когда она уже под вечер ехала из Гриифорда обратно в Лондон. Даже включенная на полную громкость добрая старая запись группы «Флитвуд Мак» не смогла заглушить спорящих голосов в голове Барбары. Потому что всю поездку в пение Стиви Никс вплеталось меццо-сопрано совести Барбары, и эта нравоучительная кантата упорно отказывалась исчезнуть из ее головы.

«Он заслужил, заслужил, заслужил это!» — беззвучно кричал голос ее обиды.

«Но как ты сама при этом выглядела, моя милая?» — вопрошал голос ее совести.

Барбара все еще не нашла ответа на этот вопрос к тому моменту, когда прибыла на Стилс-роуд и ловко втиснула свою «мини» на парковочное место, только что покинутое автомобилем, едва вместившим женщину с тремя детьми, двумя собаками и чем-то похожим на виолончель

с ножками. Закрыв свою машину, она устало потащилась в сторону Итон-Виллас, смакуя чувство усталости, поскольку усталость предвещала сон, а сон предвещал угасание жаркого спора внутренних голосов.

Однако когда Барбара свернула за угол и подошла к желтому эдвардианскому дому, за которым находилось ее крошечное жилище, то услышала другие голоса. Новые, реальные голоса доносились с выложенной плитами площадки перед окнами квартиры цокольного этажа. И один из этих голосов — детский — окрасился оттенком ликующей радости, как только Барбара вошла в ярко-оранжевую калитку.

Барбара! Привет, привет! Мы с папой пускаем мыльные пузыри. Иди к нам и посмотри. Когда они попадают на свет, то сияют, как радуга. Ты видела такое, Барбара? Ну же, смотри, смотри!

Девочка и ее отец сидели на деревянной скамейке перед их квартирой, причем дочь была озарена последними лучами заходящего солнца, а отец скрывался в глубокой тени, прорезаемой огоньком его сигареты, похожим на светлячка. Отец нежно погладил дочку по голове и встал с присущей ему церемонностью.

— Вы к нам присоединитесь? — спросил у Барбары Таймулла Ажар.

— Да, да, да! — закричала девочка. — После пузырей мы будем смотреть по видику «Русалочку». А на угощение у нас есть глазированные яблоки. Правда, у нас их всего два, но я поделюсь с тобой. Мне все равно не съесть одной целое яблоко.

Девочка соскользнула со скамейки и вприпрыжку побежала по газону навстречу Барбаре, потряхивая трубочкой для пускания воздушных пузырей и оставляя за собой вереницу радужных шаров.

— «Русалочку», вот как? — задумчиво сказала Барбара. — Даже не знаю, Хадия. Мне никогда особенно не нравились диснеевские фильмы. Все эти парни в доспехах, вызволяющие из беды худосочных принцесс…

— Но этот-то про русалочку, — прервала ее Хадия.

— Отсюда и название. Ну да. Верно.

— И ее не сможет спасти никакой парень в доспехах, потому что он тяжелый и сразу утонет. И вообще никто ее там не спасает. Она сама спасает принца.

— С таким поворотом сюжета я, пожалуй, могу смириться.

— Ты, наверное, еще не видела этот фильм? Ну так сегодня сможешь увидеть. Только приходи к нам. — Хадия крутилась на месте, окружая себя кольцом воздушных пузырей. Ее длинные толстые косы взлетали за спиной, а стягивающие их серебряные ленты поблескивали словно стрекозы. — Эта русалочка просто прелесть. У нее золотые волосы.

— Видимо, они хорошо смотрятся на фоне ее чешуи.

— А на груди у нее две симпатичные маленькие ракушки.

Для наглядности Хадия приложила к своей плоской груди ладошки, сложенные в форме чашечек.

— А-а, для защиты стратегически важных мест, — понимающе кивнула Барбара.

— Разве ты не хочешь посмотреть кино вместе с нами? Ну пожалуйста. Не забывай, что у нас еще есть целых два глазиро-о-ованных я-я-яблока… — протянула она для убедительности.

— Хадия, — тихо сказал отец, — приглашение совсем не обязательно повторять дважды. — И добавил, обращаясь к Барбаре: — В общем, мы были бы очень рады, если бы вы зашли к нам.

Барбара обдумала его предложение. Вечер, проведенный с Хадией и ее отцом, предоставлял возможность развлечься по полной программе, и эта мысль пришлась ей по душе. Хорошо было бы посидеть в обнимку с ее маленькой подружкой, поваляться на мягких подушках, заложив руки за голову и болтая ногами в воздухе в такт музыке. Потом, когда Хадия отправится в кровать, можно будет еще пообщаться с отцом малышки. Таймулла Ажар тоже надеялся на такую приятную перспективу. Этот обычай сложился у них в последние месяцы вынужденного бездействия Барбары. А последние несколько недель они виделись особенно часто, и их разговоры постепенно вышли за пределы банальных или вежливых тем, обсуждаемых малознакомыми людьми, и стали напоминать задушевные беседы двух личностей, испытывающих друг к другу симпатию.

Однако в этом-то и заключалось препятствие. Дружеское общение предполагало, что Барбаре придется рассказать о встречах с Хильером и Линли. Придется сообщить правду о своем понижении в звании и о том, что ее заменили человеком, в котором она видела конкурента. А поскольку восьмилетняя дочь Ажара и была тем самым ребенком, чью жизнь Барбара спасла в Северном море, предприняв отчаянные, импульсивные действия — действия, которые она умудрялась скрывать от Ажара все три месяца, прошедших после той злополучной погони за катером, — то Ажар мог почувствовать себя ответственным за крушение ее карьеры, а это было совсем ни к чему.

— Хадия, — сказал Таймулла Ажар, заметив молчаливую задумчивость Барбары, — я думаю, что на сегодня хватит мыльных пузырей. Отнеси-ка это в комнату и подожди меня дома, пожалуйста.

Хадия нахмурила лобик и огорченно заморгала.

— Но, папуля, а как же маленькая русалочка?

— Мы посмотрим ее, как и собирались, Хадия. А пока отнеси пузыри в свою комнату.

Девочка бросила на Барбару умоляющий взгляд.

— Больше половины глазированного яблока, — сказала она, — если ты захочешь, Барбара.

— Хадия!

Она лукаво улыбнулась и убежала в дом.

Вытащив из нагрудного кармана безупречно чистой белой рубашки пачку сигарет, Ажар предложил ее Барбаре. Она с благодарностью взяла сигарету и прикурила от его зажигалки. Он молча наблюдал за Барбарой, пока она сама не выдержала и не заговорила:

— Я выжата как лимон, Ажар. Пожалуй, сегодня мне придется отказаться от вашего приглашения. Но тем не менее спасибо. Передайте дочери, что в другой раз я с удовольствием посмотрю с ней какой-нибудь фильм. Будем надеяться, что его героиня Fie окажется похожей на карандаш с силиконовой грудью.

Ажар не сводил с нее внимательного взгляда. Он изучал ее с той дотошностью, с какой иные покупатели изучают в супермаркете этикетки на консервных банках. Барбаре мучительно захотелось отвести глаза, но она сумела выдержать его взгляд. Он сказал:

— Сегодня вы, должно быть, вернулись к работе.

— Почему вы так…

— Судя по одежде. Значит, ваша… — он замялся, подыскивая наиболее деликатное определение, — ваша ситуация в Скотленд-Ярде разрешилась, Барбара?

Лгать не имело смысла. Хотя ей удалось скрыть от него истинную причину ее рабочих неприятностей, он знал, что она торчала дома из-за вынужденного отпуска, связанного с дисциплинарным разбирательством. С завтрашнего дня ей вновь придется каждое утро вытаскивать себя из кровати и тащиться в Ярд, поэтому рано или поздно он заметит, что она больше не разгуливает по утрам в Риджентс-парке, подкармливая прожорливых уток.

— Да, сегодня все разрешилось, — признала Барбара и так глубоко затянулась сигаретой, что ей пришлось отвернуться, чтобы выдохнуть дым в сторону, а заодно и отвести глаза.

— Правда? Но зачем я спрашиваю? На вас форменная одежда, значит, все закончилось хорошо.

— Верно. — Улыбка у нее получилась далеко не искренняя. — Все закончилось. Полностью. У меня по-прежнему есть доходное занятие все в той же полиции, и мой пенсионный фонд продолжает расти.

Она потеряла лишь доверие единственного важного для нее человека в Скотленд-Ярде, но это не стоило упоминания. Барбара даже не представляла, когда сможет заговорить об этом.

— Это хорошо, — сказал Ажар.

— Верно. Это замечательно.

— Я рад, что та история в Эссексе не повредила вашей работе в Лондоне.

И опять ей пришлось выдержать пристальный и прямой взгляд его темных глаз, блестящих, как шоколадное драже, на фоне коричневато-ореховой кожи, поразительно гладкой для тридцатипятилетнего мужчины.

— Ну, в общем, да, — сказала она. — Все разрешилось просто великолепно.

Кивнув, он наконец отвел от нее глаза и взглянул на выцветшее вечернее небо. Свет лондонских огней позволяет увидеть лишь самые яркие звезды. И даже их сияние с трудом прорывается сквозь покрывало грязно-серого смога, который не в силах рассеять надвигающаяся тьма.

— В детстве меня лучше всего успокаивала ночная тишина, — тихо произнес Ажар. — В Пакистане наша семья отходила ко сну но старым традициям: мужчины и женщины спали в разных комнатах. Поэтому по ночам, лежа рядом с отцом, братом и дядюшками, я всегда чувствовал себя в полной безопасности под их надежной защитой. Повзрослев и приехав в Англию, я забыл о том ощущении. То, что успокаивало меня в прошлом, стало, напротив, смущать меня. Я вдруг осознал, что вспоминаю лишь звуки похрапывания отца и дядюшек да запахи, исходящие от пускающего ветры брата, Постепенно привыкнув к личной спальне, я подумал, что мне повезло наконец отделаться от их соседства и теперь я мету проводить ночи либо в одиночестве, либо в приятной компании. И до сих пор меня это только радовало. Но сейчас я вдруг понял, что мне хочется вернуть тот старый обычай, когда любое, самое тяжкое бремя или скрытую в душе тайну не приходилось нести или терпеть в одиночестве, по крайней мере ночью. Его слова звучали так утешительно, что Барбаре вдруг захотелось ухватиться за его приглашение и найти в разговоре с ним желанное успокоение. Но она взяла себя в руки и сказала:

— Видимо, в Пакистане не готовят детей к жизни в реальном мире.

— А каков он, этот реальный мир?

— Тот, что постоянно напоминает нам: мы все одиноки.

— И вы верите, что это правда, Барбара?

— Я не просто верю. Я это знаю. Мы проводим дни, пытаясь сбежать от ночных дум. Мы работаем, развлекаемся, занимаем себя разными делами. Но потом вновь приходит время сна, и от этого никуда не деться. Даже если мы делим с кем-то постель, их способность сладко спать, когда мы мучаемся от бессонницы, достаточно ясно говорит нам, что каждый из нас сам по себе.

— Так подсказывает вам философия пли жизненный опыт?

— Ни то ни другое, — сказала Барбара. — Просто такова жизнь.

— Но жизнь можно изменить, — возразил Ажар.

Последнее замечание тревожным набатом взорвалось в голове Барбары и быстро затихло. Если бы это возражение исходило от любого другого мужчины, то его можно было бы истолковать как приглашение к дальнейшему разговору. Но Барбара давным-давно поняла, что она не из тех красоток, с которыми любят поболтать парни. И даже если ей случалось порой выглядеть привлекательно, то сейчас был явно не тот случай. Сумеречное рандеву с коротышкой в мятом льняном костюме, придававшем ей сходство с бесполой поганкой, едва ли возбудило бы даже самого непритязательного кавалера. Поэтому она лишь сказала:

— Ну что ж, бывает и так, — и, бросив сигарету на землю, придавила ее носком туфли. — В общем, приятного вам вечера. Развлекайтесь вместе с русалочкой. И спасибо за сигаретку. Мне ее как раз не хватало.

— Всем чего-то не хватает.

Ажар вновь полез в нагрудный карман. Барбара подумала, что в ответ на ее благодарность он собирается предложить очередную сигарету. Но вместо этого он протянул ей сложенный листок бумаги.

— Сюда заходил сегодня один джентльмен, искал вас. Потом попросил меня обязательно передать вам эту записку. Сказал, что сначала хотел оставить ее в дверной щели, но побоялся, что она пропадет.

— Джентльмен?

Барбара знала только одного мужчину, к которому незнакомый с ним человек мог бы автоматически применить это слово. Она взяла записку, почти не надеясь на такое чудо. И оказалась права, поскольку почерк на листке бумаги, вырванном из блокнота на пружинках, принадлежал вовсе не Линли. Барбара внимательно прочла восемь слов: «Позвони мне на пейджер, как только получишь записку». Далее следовал номер пейджера. Подписи не было.

Барбара вновь сложила записку. При этом она заметила то, что было написано на наружной стороне и что, вероятно, уже увидел и истолковал по-своему Ажар, прежде чем вручил ей послание. На внешней стороне листка крупными печатными буквами было написано: «ДК Хейверс». «К» в данной аббревиатуре означало «констебль». Вот это-то Ажар и понял.

Она встретила его взгляд.

— Похоже, меня опять подключили к делу, — бодро сказала она со всей возможной искренностью. — Спасибо вам, Ажар. Тот парень не сказал, где он будет дожидаться звонка?

Ажар отрицательно качнул головой.

— Он просил только обязательно передать записку вам в руки.

— Ладно. Спасибо.

Она кивнула ему на прощание и, развернувшись, пошла в сторону своего дома.

Ажар поспешно окликнул ее по имени, но, когда она остановилась и оглянулась, он старательно изучал мостовую.

— Не могли бы вы рассказать мне…

Его голос сошел на нет. Он вновь поднял на нее глаза, что, казалось, стоило ему немалых усилий.

— Что рассказать? — как можно спокойнее спросила Барбара, старясь не обращать внимания на холодок, пробежавший по спине.

— Рассказать… как чувствует себя ваша мать, — закончил Ажар.

— Мама? Ну, в общем… Она ужасно расстраивается, когда пазлы не складываются в картинку, а в остальном, по-моему, у нее все в порядке.

Он улыбнулся.

— Что ж, это приятная новость.

И, тихо пожелав ей доброй ночи, ушел в свой дом.

Барбара направилась к своему обиталищу, маленькому коттеджу, прятавшемуся в глубине дворового садика. Увитый ветвями белой акации, он ненамного отличался от отдельного сарая со всеми удобствами. Войдя в дом, Барбара тут же скинула с себя жакет, бросила нитку фальшивого жемчуга на стол, служивший иногда также гладильной доской, и прошла к телефону. На автоответчике не было никаких сообщений. Неудивительно. Она набрала номер пейджера, добавила свой собственный номер и стала ждать.

Спустя пять минут раздался телефонный звонок. Она заставила себя подождать и взяла трубку только после четырех сдвоенных сигналов. Нет никаких причин для отчаяния, решила она.

Звонил ей, как оказалось, Уинстон Нката, и ее спина мгновенно выпрямилась, когда она услышала безошибочно узнаваемые мелодические интонации голоса, в котором смешались акценты выходцев из Ямайки и Сьерра-Леоне. Нката сказал, что находится неподалеку, за углом на Фарм-роуд, в баре «Сенной таверны», где доедает баранину с соусом карри и рисом. Далее Нката заметил:

— Еда тут, конечно, совсем не та, что мама предложила бы любимому сыночку, но все же лучше фаст-фуда из «Макдоналдса», хоть и не намного. — Сообщив, что он уже собирался вернуться к ее дому, Нката уточнил: — Зайду к тебе минут через пять, — и отсоединился прежде, чем Барбара успела сказать, что меньше всего хотела бы лицезреть его дурацкую физиономию.

Положив трубку, Барбара выругалась себе под нос и пошла к холодильнику за подкормкой.

Пять минут затянулись до десяти, десять переросли в четверть часа, а Нката все не появлялся.

«Вот зараза, — подумала Барбара. — Хороши шуточки!»

Она зашла в ванную комнату и включила душ.

Линли быстро подавил удивление, вызванное скрытностью Энди Мейдена, утаившего от жены, что их дочь стала жертвой преступления. Учитывая, что пустошь Колдер-мур находилась в районе, где происходило множество несчастных случаев, бывший коллега Линли по непонятной причине позволил своей жене пребывать в заблуждении, что их дочь разбила голову, упав со скалы в каком-то уединенном месте, где не могла получить своевременную помощь.

Осознав, что все произошло иначе, Нэн Мейден сгорбилась, прижала локти к бокам и закрыла рот сжатыми в кулаки руками. Однако она не расплакалась — либо была слишком потрясена и оцепенела от горя, не в состоянии постичь эту новость, либо, напротив, сразу поняла все значение этого факта. Она лишь хрипло пробормотала:

— О боже, боже мой, боже мой.

Инспектор Ханкен мгновенно определил, что скрывается за ее реакцией. Он уставился на Энди Мейдена откровенно неодобрительным взглядом, хотя и не стал требовать немедленных объяснений. Как умный коп, он выжидал удобного момента.

Мейден выжидал по тем же причинам. Однако он, очевидно, пришел к выводу, что необходимо как-то объяснить свое непонятное поведение.

— Милая, мне очень жаль, — сказал он Нэн. — Я не смог… Прости меня. Нэн. Я едва выдержал то, что она умерла, и даже не представлял… не представлял, как сообщить… как рассказать о подробностях…

На мгновение он замолчал, чтобы включить внутренние ресурсы полицейского, привыкшего к дозированному восприятию, помогающему пережить весь ужас тяжелейшей утраты. Его правая рука, державшая переданный женой мячик, продолжала судорожно сжиматься и разжиматься.

— Прости, Нэн, — отрывисто сказал он.

Нэн Мейден подняла голову. Она пристально взглянула на Энди, потом положила на плечо мужа дрожащую руку и перевела взгляд на Ханкена.

— Не могли бы вы… — Ее губы задрожали. Она умолкла и, совладав с волнением, договорила: — Рассказать мне, что произошло.

Инспектор Ханкен ограничился минимумом подробностей: он сказал, где и как убили Николь Мейден, но в детали дела не вдавался.

— Она долго мучилась? — спросила Нэн. когда Ханкен завершил лаконичное сообщение. — Я понимаю, что вы не можете сказать наверняка. Но если хоть что-то подсказало вам, что в итоге… хоть что-то…

Линли передал ей слова патологоанатома.

Нэн обдумала полученную информацию. В тишине раздавалось лишь громкое хрипловатое дыхание Энди Мейдена. Наконец Нэн сказала:

— Мне нужно было знать, потому что… Как вы думаете… Могла ли она звать кого-то из нас… Может, надеялась на… или нуждалась…

Ее глаза наполнились слезами, и она умолкла. Слушая ее сбивчивые вопросы, Линли вспомнил давнее дело болотных убийц, вспомнил о чудовищной магнитофонной записи, сделанной Майрой Хиндли и ее подельником, и о том, как страдала мать погибшей девочки, когда в суде прокрутили пленку и она услышала ужасные крики ее умирающего ребенка, зовущего на помощь маму. Ему подумалось, что некоторые улики не следует предъявлять на публичном слушании, поскольку они лишь усугубляют горе родственников. Он сказал:

— Эти удары сразу лишили ее сознания. Она так и не пришла в себя.

Нэн Мейден кивнула.

— А на ее теле были другие… Была ли она… Может, кто-то…

— Никто ее не пытал и не мучил, — вмешался Ханкен, словно тоже почувствовал необходимость проявить милосердие к матери погибшей. — Ее никто не насиловал. Позже у нас будет более полный отчет, но на данный момент нам известно, что именно удары по голове стали причиной… — он помедлил, подбирая слова, способные уменьшить боль, — причиной того, что она пережила.

Линли заметил, что рука Нэн Мейден сжала плечо мужа. Энди Мейден сказал:

— Она выглядела спящей. Белой как мел, но все-таки просто спящей.

— Как бы я хотела, чтобы этого не было! — сказала Нэн. — Но это невозможно.

«И ничего уже не изменишь», — подумал Линли.

— Энди, мы провели предварительную идентификацию второго убитого. Нам нужно спешно собрать всю информацию. Мы полагаем, что парня звали Теренс Коул. Есть его лондонский адрес, в районе Шоредича. Вам знакомо это имя?

— Так она была не одна? — Взгляд, брошенный Нэн Мейден на мужа, показал полицейским, что он утаил от нее и эту информацию. — Энди?

— Она была не одна, — подтвердил Мейден.

Ханкен прояснил ситуацию для Нэн, объяснив, что все вещи, принадлежавшие, судя по всему, одному человеку, — и позднее Мейденам придется подтвердить, принадлежали ли они их дочери, — все вещи обнаружены на палаточной стоянке в Девяти Сестрах, как и труп молодого парня, у которого при себе не было никаких вещей, кроме одежды на теле.

— А тот мотоцикл, что стоял рядом с ее машиной… — Мейден быстро сложил вместе имеющиеся факты. — Он принадлежал ему?

— Теренсу Коулу, — уточнил Ханкен. — Пока нет никаких заявлений о краже мотоцикла, и никто не приходил забрать его. Он зарегистрирован на адрес в Шоредиче. Мы уже направили туда человека для выяснения дел, но, судя по всему, мы не ошибаемся насчет личности второго убитого. Так знакомо кому-то из вас это имя?

Мейден медленно покрутил головой.

— Коул? Я не слышал. А ты, Нэн?

Его жена сказала:

— Я тоже не знаю его. И Николь… Она рассказала бы о нем, если бы он был ее другом. Она займа бы с ним сюда и познакомила с нами. Конечно зашла бы. правда? В общем… так она обычно поступала.

Тогда проницательный Энди Мейден, недаром столько лет служивший в полиции, задал логичный вопрос:

— А что, если Ник… — Он помедлил и, словно желая подготовить жену, осторожно положил руку ей на колено. — Что, если она просто оказалась в неудачное время в неудачном месте? Может быть, целью убийства был именно тот парень? Ты как считаешь, Томми?

— В любом другом случае это было бы более чем вероятно, — признал Линли.

— Но не в данном случае? Почему?

— Взгляните на это.

Ханкен положил на стол копию записки, обнаруженной в кармане Николь Мейден.

Мейдены прочли написанные там четыре слова: «Эта сучка поимела своё», а Ханкен сообщил им, что оригинал записки найден в кармане их дочери.

Энди Мейден долго не сводил глаз с записки. Он перебросил красный мячик в левую руку и сжал его.

— О господи. Вы думаете, кто-то пришел туда специально, чтобы убить ее? Кто-то выслеживал ее, чтобы убить? То есть это не было случайным столкновением с чужаком? Или какой-нибудь глупой ссорой по ничтожному поводу? Или всплеском ярости какого-то психопата, убившего ее и того парня?

— Это сомнительно, — сказал Ханкен. — Но вы ведь не хуже нас знаете процедуру следствия.

Этим замечанием он, по-видимому, хотел сказать, что Энди Мейдену как бывшему офицеру полиции известно, что любые версии, связанные с убийством его дочери, будут проработаны.

— Если кто-то отправится в ту рощу специально, чтобы убить вашу дочь, то надо выяснить мотивы его поступка, — добавил Линли.

— Но у нее не было врагов! — воскликнула Нэн Мейден. — Я понимаю, что так готова заявить любая мать, но в данном случае это правда. Николь все любили. Она была добрым человеком.

— Очевидно, что не все, миссис Мейден, — возразил Ханкен.

Он выложил на стол копии анонимных посланий, найденных на поляне.

Энди Мейден и его жена прочли их молча, не выражая никаких эмоций. И Нэн опять-таки заговорила первой. Ее муж не мог оторвать взгляда от писем. Оба они сидели неподвижно, как статуи.

— Это невозможно, — заявила Нэн. — Николь не могла получать такие письма. Вы ошибаетесь, если думаете, что они адресованы ей.

— Почему?

— Потому что мы никогда не видели их. А если бы кто-то ей угрожал, кто угодно, она сразу рассказала бы нам обо всем,

— А если ей не хотелось волновать вас…

— Нет, пожалуйста, поверьте мне. Это не в ее характере. Ей даже в голову не пришло бы оберегать нас от волнений и прочих переживаний. Она всегда предпочитала говорить нам правду. — Нэн наконец пошевелилась, подняла руку и откинула назад волосы, словно это лаконичное движение могло придать больше убедительности ее словам. — Если бы у нее назрели какие-то неприятности, она поделилась бы с нами. Такой она была. Она рассказывала нам обо всем. Обо всем. Честно. — И, бросив серьезный взгляд на мужа, добавила: — Верно. Энди?

Он заставил себя отвернуться от писем. Его лицо, и так выглядевшее бескровным, побледнело еще сильнее.

— Мне не хочется так думать, но это лучший из возможных ответов, если кто-то действительно следил за ней… или уже поджидал там… Если это была не случайная встреча с каким-то маньяком, убившим ее и того парня.

— Вы о чем? — спросил Линли.

— Особый отдел, — с трудом выговорил Энди. — За годы работы я пересажал множество мерзавцев. Наемные убийцы, наркодилеры, гангстеры, заправилы преступного мира. Вы знаете их лишь по именам, а я очень долго якшался с этим дерьмом.

— Нет, Энди! — запротестовала его жена, очевидно догадавшись, к чему он клонит. — Это не имеет к тебе никакого отношения.

— Кто-то отсидел срок, нашел нас здесь и довольно долго следил за нами, выясняя наши привычки. — Он повернулся к жене. — Понимаешь, как это могло случиться? Кто-то вышел на свободу и решил отомстить мне, Нэнси. Он напал на Ники, так как знал, что, нанеся удар моей дочери, моей девочке, он будет убивать меня постепенно… обрекая на мучительное существование…

Линли заметил:

— Конечно, мы не можем исключать такую возможность. И если, как вы сказали, у вашей дочери не было врагов, то остается единственный вопрос: у кого был мотив? Если вышел на свободу тот, кого вы упекли за решетку, Энди, то нам нужно знать его имя.

— О господи, да их были десятки!

— В Ярде мы поднимем все ваши старые дела, но вы могли бы помочь нам, указав хотя бы приблизительное направление. Если в вашей памяти всплывает какое-то особое расследование, то вы существенно облегчите нам работу, перечислив причастных к нему лип.

— У меня сохранились дневники.

— Дневники? — спросил Ханкен.

— Когда-то я подумывал… — Мейден иронично, словно посмеиваясь над собой, покачал головой. — Я подумывал, выйдя в отставку, заняться сочинительством. Писать мемуары о собственной персоне. Но этот отель постоянно требовал внимания, и я так и не взялся за перо. Хотя дневники остались. Если я загляну в них, то, вероятно, чье-то имя или лицо…

Он слегка сгорбился, словно бремя ответственности за смерть дочери всей тяжестью легло на его плечи.

— Ты ничего не знаешь наверняка, — сказала Нэн Мейден. — Энди, пожалуйста, не взваливай вину на себя.

Ханкен сказал:

— Мы проверим все возможные варианты. Так что если…

— Тогда проверьте и Джулиана, — вызывающе бросила Нэн Мейден, словно решила доказать полицейским, что есть и другие подозрительные ходы помимо тех, что ведут в прошлое ее мужа.

Мейден сказал:

— Нэнси, не надо…

— Кто такой Джулиан? — спросил Линли.

Джулиан Бриттон, сообщила им Нэн. Он на днях обручился с Николь. Разумеется, Нэн ни в чем его не подозревает, но если уж полицейские будут собирать все сведения, то им понадобится поговорить и с Джулианом. Николь разговаривала с ним за день до того, как отправиться в этот поход. Она могла поделиться чем-то с Джулианом, даже показать ему что-то, что в итоге может открыть полицейским новые направления расследования.

Линли подумал, что это вполне разумное предложение. Он записал фамилию и адрес Джулиана. Нэн Мейден дала полную информацию.

Ханкен, со своей стороны, погрузился в размышление. Он не промолвил больше ни слова, пока они с Линли не вернулись к машине.

— Знаете, все это, скорее всего, никуда не ведет.

Он включил зажигание, вывел машину со стоянки и, объехав отель, остановился перед фасадом Мейден-холла. Под вялое урчание мотора он задумчиво изучал взглядом старое каменное здание.

— Что именно? — спросил Линли.

— Особый отдел. Мститель, явившийся из прошлой жизни. Слишком уж удобное объяснение, вам не кажется?

— Удобное? Странный выбор слова в применении к следственной версии и возможным подозреваемым, — заметил Линли. — Если, конечно, у вас не возникла более достоверная гипотеза… — Он глянул на отель. — Кого вы подозреваете, Питер?

— Вы знаете Белогорье? — резко спросил Ханкен. — Оно тянется от Бакстона до Эшбурна и от Мэтлока до Каслтона. Тут полно холмистых долин, пустошей, охотничьих и лесных троп. В общем, все, что нас окружает… — он сделал рукой широкий жест, — это Белогорье. Включая и дорогу, по которой мы сюда приехали.

— И что?

Ханкен развернулся на сиденье и в упор посмотрел на Линли.

— А то, что в этом огромном районе Энди Мейден ухитрился найти машину своей дочери, скрытую из виду за каменной придорожной стеной. Один, без всякой помощи. Надо ли добавлять что-то к этому, Томас?

Линли посмотрел на здание отеля: его окна, словно закрывающиеся глаза, отражали последние лучи вечернего света.

— Почему вы не рассказали мне раньше? — спросил он напарника.

— Я не придавал этому значения, пока наш коллега не завел разговор про Особый отдел. И пока не выяснилось, что Энди утаил правду от жены.

— Он хотел постепенно подготовить ее. Кто на его месте поступил бы иначе? — спросил Линли.

— Тот, у кого совесть чиста, — отрезал Ханкен.

Приняв душ и переодевшись в свои самые удобные брюки с резинкой на талии, Барбара вернулась к легкому ужину — остаткам готовой свинины с рисом, которая в холодном виде вряд ли вошла бы в десятку чьих-то любимых кулинарных блюд. Именно тогда притащился Нката, заявив о себе двумя резкими ударами в дверь. Держа в руке полупустой контейнер, Барбара распахнула дверь и нацелила на него палочки для еды.

— У тебя что, остановились часы? На сколько, по-твоему, растяжимы пять минут, Уинстон?

Он без приглашения шагнул внутрь, сияя на полную мощность белозубой улыбкой.

— Извини. Перед выходом у меня опять зазвонил пейджер. Шеф. Пришлось сначала перезвонить ему.

— Ну конечно. Нельзя же заставлять ждать его светлость.

Нката пропустил ее шуточку мимо ушей.

— Чертовски удачно, что в этом пабе так медленно обслуживают. Я мог бы слинять оттуда полчаса назад и уже, наверное, подъезжал бы к Шоредичу, откуда мне вряд ли захотелось бы возвращаться к тебе. Забавно, правда? Как говорит моя мама, чему быть, того не миновать.

Барбара молча смотрела на него, прищурив глаза. Она пребывала в замешательстве. Ей хотелось отчитать Нкату за оставленную записку, а особенно за бросающегося в глаза «констебля», но его веселый вид помешал ей сделать это. Беспечность визитера озадачивала не меньше, чем сам факт его появления в ее доме. Он мог бы, по крайней мере, выглядеть встревоженным или смущенным.

— Дербиширское преступление подкинуло нам два трупа и один лондонский след, требующий проверки, — сообщил ей Нката. Он подробно рассказал историю о жертвах убийства, о бывшем сотруднике Особого отдела, об анонимных письмах, сделанных из газетных вырезок, и об угрожающей записке, написанной от руки. — Мне велели проверить один адресок в Шоредиче. где, возможно, жил тот парень. Если я найду там кого-то, кто мог бы опознать его, то утром поеду обратно в Бакстон… Но надо еще заглянуть в архивы Ярда. Инспектор как раз велел мне организовать этот поиск. Потому-то он и позвонил. Не сумев скрыть волнения, Барбара спросила:

— Линли просил подключить меня?

Нката на мгновение отвел глаза, но этого было достаточно. Барбара вновь опустилась на грешную землю.

— Понятно. — Она отнесла пластиковый контейнер на кухонный стол. Желудок с трудом принимал холодную свинину, а ее противный привкус точно прилип к языку. — Раз он не знает, что ты решил подключить меня, то с моей стороны разумнее будет отказаться. Верно ведь, Уинстон? Ты же можешь взять в помощники кого-то другого.

— Ну, могу, конечно, — сказал Нката. — Можно задействовать дежурный состав. Или подождать до утра, и пусть тогда начальство само выбирает. Но тогда тебя, чего доброго, подключат к Стюарту, Хейлу или Макферсону. А я сомневаюсь, чтобы ты предпочла хоть один из этих вариантов.

Он не упомянул о том, что стало легендой в их отделе: о неспособности Барбары установить нормальные рабочие отношения с упомянутыми инспекторами и о вызванном этим обстоятельством ее переводе в патрульные, откуда она вновь поднялась только благодаря сотрудничеству с Линли.

Барбару удивило столь невероятное великодушие со стороны этого констебля. Другой на его месте оставил бы ее в нынешнем подвешенном состоянии, чтобы укрепить свои собственные позиции и прибрать к рукам все то, чем занималась раньше она сама. Поведение Нкаты настораживало.

А Нката тем временем продолжал:

— Шеф велел также поработать с компьютером. Перелопатить архивы. Насколько я знаю, тебе не слишком по душе подобная работенка. Но я подумал, что ты захочешь съездить со мной в Шоредич — потому и заглянул сначала сюда, — а уж потом я подбросил бы тебя в Ярд и ты могла бы подключиться к архивным поискам. Если бы ты сумела быстро найти там что-нибудь важное, то… — Нката переступил с ноги на ногу и закончил с менее беспечным видом: — Это помогло бы тебе привести в порядок свои дела.

Барбара вытащила непочатую пачку сигарет, валявшуюся между усыпанным крошками тостером и коробкой с фруктовыми пирожными. Прикурив ее от включенной на плите газовой горелки, она попыталась осмыслить услышанное.

— Ничего не понимаю. Уинстон, это же твой шанс. Почему бы тебе не воспользоваться им на полную катушку?

— Какой шанс? — озадаченно спросил он.

— Сам знаешь какой. Подняться по служебной лестнице, покорить вершину, взлететь на луну. Мои акции, по мнению Линли, упали почти до нуля. Теперь у тебя появился шанс стать его правой рукой. Почему же ты не пользуешься им? Или, вернее, зачем ты даешь мне шанс реабилитироваться?

— Инспектор посоветовал мне подключить к работе второго детектива-констебля, — сказал Нката. — И я сразу подумал о тебе.

Вот и опять всплыло это противное звание «Детектив-констебль». Отвратительное напоминание о ее понижении: о том, кем она была и кем стала. Разумеется, Нката сразу подумал о ней. Самый простой способ утереть ей нос и намекнуть, что она уже не является его начальником, — это предложить ей стать его напарником!

— Ну-ну, — сказала она. — Значит, второго детектива-констебля. Кстати… — Она взяла записку, валявшуюся на столе рядом с бусами. — Наверное, мне следует поблагодарить тебя за оказанную услугу. А то я уже подумывала дать объявление в газету, чтобы известить широкую публику, но ты избавил меня от этой проблемы. Нката нахмурился.

— О чем ты говоришь?

— О записке, Уинстон. Неужели ты искренне считал, что я могла забыть о моем понижении? Или ты просто хотел напомнить, что мы теперь играем на равных, а то вдруг бы я забыла?

— Погоди-ка. Ты все поняла неправильно.

— Неужели?

— Точно.

— Не уверена. Иначе почему ты написал на записке «ДК Хейверс»? «К» — это «констебль». Прямо как ты.

— Да уж, самая очевидная причина в мире, — пробурчал Нката.

— А разве есть иное объяснение?

— Я же никогда не называл тебя Барбарой.

Она прищурилась.

— Что?

— Я никогда не называл тебя Барбарой, — повторил он. — Всегда обращался к тебе как к сержанту. Только так. И потом еще все это… — Он сделал широкий жест, обводя руками комнату, но подразумевая, как отлично поняла Барбара, весь прошедший день. — Я просто не знал, как теперь будет лучше: по имени или по званию. — Он нахмурился и, опустив голову, почесал затылок. — В любом случае, констебль — всего лишь звание. Оно не соответствует тому, кто ты есть на самом деле.

Барбара потеряла дар речи. Больше всего ее поразило, что его привлекательное лицо с уродливым шрамом выглядело теперь совсем растерянным. Она постаралась вспомнить все те дела, над которыми работала вместе с Нкатой. А припомнив их, убедилась, что он говорит правду.

Она скрыла свое смущение, сосредоточившись на курении. Затянулась, выпустила дым и, внимательно изучив сигарету, сбросила серый столбик пепла в раковину. Когда молчание стало тяготить ее, Барбара вздохнула.

— Господи, Уинстон. Извини. Черт меня побери!

— Легко, — сказал он. — Так ты в деле или нет?

— В деле, — ответила она.

— Отлично, — обрадовался он.

— И знаешь, Уинни, — добавила она, — зови меня просто Барбарой.