Камбрия, Арнсайд

Невзирая на то, что Николас искал уединения, Валери настояла на том, чтобы они с мужем остались в Арнсайд-хаусе до утра. Она позвонила Манетт, чтобы сообщить ей новости и попросить держаться в стороне. И ещё она позвонила Миньон, но всего лишь из лёгкого опасения, что Миньон может отправиться в Арнсайд, хотя Миньон отсиживалась в своей башне с того самого мгновения, как поняла, что родители больше не намерены быть источником её снабжения. Но Миньон мало волновала Валери. Она тревожилась только из-за Николаса. Из-за того, что он мог сделать, поддавшись отчаянию.

Его сообщение, переданное через детектива из Нового Скотленд-Ярда, было кратким, но простым и понятным. Николас не желал кого-либо видеть. Вот и всё.

Валери сказала инспектору:

— У Алатеи родные в Аргентине. Мы должны им сообщить. Надо как-то устроить…

Линли ответил, что Скотленд-Ярд даст знать родным Алатеи, потому что один из офицеров уже отыскал их. Что касается остального, то им, наверное, нужно подождать, не найдётся ли тело.

Валери об этом не подумала: что тела может и не быть. Раз случилась смерть, значит, должно быть и тело, хотелось ей сказать, В конце концов, именно оно является неким знаком конца. А без него как горевать?

Когда Линли ушёл вместе с женщиной, которую он представил как Дебору Сент-Джеймс (неизвестную Валери, да и не имевшую значения в данный момент, а просто представлявшую собой некую фигуру, присутствовавшую в момент исчезновения Алатеи), Валери поднялась наверх и подошла к комнате Николаса. Остановившись перед дверью, она сказала:

— Мы здесь, милый. Твой отец и я. Мы будем внизу.

И оставила сына одного.

Всю эту долгую ночь они с Бернардом сидели в гостиной, и в камине горел огонь. Около трёх часов Валери показалось, что она слышит какой-то шум наверху, на втором этаже дома, но оказалось, что это просто ветер. Он унёс туман и нагнал дождь. Капли принялись равномерно колотить в оконные стёкла, и Валери смутно вспомнила какие-то слова о том, что ночная тоска проходит, а утро приносит радость. Вроде бы из молитвенника… Но эти слова никак не подходили к их случаю.

Они с Бернардом не разговаривали. Он четырежды пытался вовлечь её в беседу, по Валери лишь качала головой и вскидывала руку, заставляя его замолчать. Когда же Бернард наконец сказал: «Бога ради, Валери, должна же ты хоть немного поговорить со мной», она поняла, что, несмотря на всё то, что случилось в последние двенадцать или около того часов, Бернард действительно хотел поговорить о них самих. Да что такое происходит с этим человеком, устало спросила она себя. Но разве она не знала ответа на этот вопрос?

Лишь после наступления рассвета Николас вошёл в гостиную. Он двигался так тихо, что Валери не слышала его шагов, и лишь когда сын очутился прямо перед ней, она осознала, что это не Бернард вошёл в комнату. Потому что Бернард никуда не выходил, хотя она бы и этого не заметила.

Валери хотела встать. Николас сказал:

— Не надо.

Валери тихо произнесла: «Милый…», но сразу умолкла, когда Николас покачал головой. Он закрыл один глаз, как будто ему было больно от горевшего в гостиной света, и склонил голову набок, словно это могло помочь ему сфокусировать зрение.

— Я просто хотел… — сказал он. — Я не намерен.

— Что? — спросил Бернард. — Ник, я…

— Я не намерен снова за них браться.

— Мы не поэтому здесь, — возразила Валери.

— Так вы остались из-за того, что…

Губы у Николаса так пересохли, что казалось, ему трудно ими шевелить. Под глазами залегли глубокие тени. Волосы прилипли к голове. Очки были грязными.

— Мы здесь потому, что мы твои родители, — сказал Бернард. — Бога ради, Ник…

— Это я виновата, — сказала Валери. — Если бы я не пригласила этих людей из Скотленд-Ярда, не расстроила тебя, не расстроила её…

— Если кто-то и виноват, так только я, — заговорил Бернард. — Твоя мать тут ни при чём, Ник. Если бы я её не послушался и не затеял расследование, тем более что и причин-то никаких не было…

— Прекратите! — Николас вскинул руку, но тут же утомлённо уронил её. — Да, это ваша вина. Вы оба виноваты. Но теперь это не имеет значения.

Николас повернулся и вышел из гостиной. Они слышали, как он, тяжело шаркая, прошёл по коридору. А через мгновение начал медленно подниматься по лестнице.

Возвращаясь домой, они молчали. И, как будто зная, что они уже повернули на подъездную дорогу (может быть, она наблюдала с крыши башни, куда, как то знала Валери, она поднималась год за годом, чтобы шпионить за всеми), их ожидала Миньон. Она вполне разумно оставила в башне ходунки, понимая, без сомнения, что с фокусами покончено, и просто закуталась в шерстяное пальто, спасаясь от холода. Утро было ясным, как случается иногда после хорошего ливня, и солнце было ярким, как искренняя надежда, и оно бросало золотой осенний свет на лужайки и на оленя, щипавшего травку вдали.

Миньон подошла к машине, когда Валери выходила из неё, и спросила:

— Мама, что случилось? Почему вы не ночевали дома? Я просто извелась от тревоги. Спать не могла. Чуть ли не собралась звонить в полицию.

— Алатея… — коротко ответила Валери.

— Ну, конечно, Алатея, — подчёркнуто произнесла Миньон. — Но какого чёрта вы с папой не вернулись домой?

Валери внимательно посмотрела на дочь, но не смогла ничего в ней понять. Однако разве не всегда было так? Миньон была чужой, и весь её ум представлял собой некую чужую страну с другими обычаями, где она и пребывала постоянно.

— Я слишком устала, чтобы сейчас разговаривать, — сказала Валери и направилась к двери.

— Мама!

— Миньон, довольно! — сказал её отец.

Валери слышала, что Бернард идёт за ней. Слышала, как Миньон протестующе заныла. Она приостановилась и обернулась к дочери.

— Ты слышала, что сказал твой отец. Довольно.

Валери вошла в дом. И мгновенно почувствовала себя смертельно измождённой. Бернард окликнул её, когда она уже поднималась по лестнице. Его голос звучал осторожно, неуверенно, совсем непохоже на Бернарда Файрклога, который никогда в жизни не был неуверенным человеком.

Валери сказала:

— Я хочу лечь спать, Бернард.

И пошла дальше.

Валери остро осознавала, что должна принять какое-то решение. Та жизнь, которую она знала, превратилась в сплошной кавардак, кучу обломков, и Валери нужно было понять, как и что можно починить: какие куски оставить, какие заменить, а какие просто выбросить. И ещё она отлично осознавала то, какая ноша ответственности легла вдруг на её плечи. Потому что она всегда знала всё о Бернарде и о его жизни в Лондоне, и это знание и то, как она этим знанием распоряжалась, представляли собой грех, тяжесть которого будет давить на неё до конца дней.

Конечно же, Ян ей всё рассказал. Хотя деньги компании тратил не кто-нибудь, а его родной дядя, Ян прекрасно понимал, где находится настоящая сила и власть «Файрклог индастриз». О, да, Бернард изо дня в день управлял всем и зарабатывал большие деньги. Все они — Бернард, Манетт, Фредди и Ян — действовали вместе, двигая дело, проводя модернизацию производства и занимаясь всем тем, чем Валери не особо интересовалась. Но когда дважды в год собирался совет директоров, именно Валери занимала главное место за столом, а не один из этих четверых, и так было всегда, и так должно было быть. Можно сколь угодно высоко подниматься по служебной лестнице, но всё равно есть некий потолок, и попытка пробиться сквозь него — это вопрос крови, а не силы.

— Тут что-то странное и довольно неприятное, — вот что сообщал ей Ян. — Если честно, тётя Валери, я даже думал, что не стоит тебе об этом говорить, потому что… Ну, ты всегда была так добра ко мне, и дядя Бернард тоже, конечно, и я какое-то время думал, что сумею как-то покрыть эти расходы, но дело дошло до таких сумм, что я уже просто не представляю, как это сделать.

Ян Крессуэлл был милым мальчиком, когда переехал к ним после смерти его матери в Кении. И он превратился в милого молодого человека. Неприятно, конечно, что он причинил такую боль жене и детям, когда решил жить своей жизнью, той, для которой он был предназначен с рождения, но такое случается, и тут уж ничего не поделаешь. Поэтому Валери вполне понимала его сомнения, и уважала его решение, и была благодарна Яну за то, что он пришёл к ней с бумагами, показывавшими, куда именно уходят деньги.

Валери ужасно себя чувствовала, когда Ян погиб. Конечно, это был несчастный случай, но Валери казалось, что она недостаточно настойчиво говорила Яну о плохом состоянии причала, недостаточно убедительно. Зато его смерть дала ей возможность сделать то, чего она хотела. Она решила, что единственный правильный способ справиться с Бернардом — это унизить его на глазах всей семьи. Его дети должны были знать, что представляет собой их отец. После этого они должны были отказаться от него, предоставив ему наслаждаться обществом лондонской любовницы и незаконнорождённого ребёнка, и отдать всю свою преданность матери, — вот как Бернард должен был расплатиться за совершённые им грехи. Потому что их дети были по крови Файрклогами, все трое, и они ни на мгновение не приняли бы непристойную двойную жизнь отца. А потом, через некоторое время, достаточное для соблюдения приличий, она бы его простила. Да и в самом деле, после почти сорока трёх лет брака, что ещё оставалось Валери Файрклог?

Она подошла к окну спальни. Оно выходило на озеро Уиндермир. К счастью, подумала Валери, из него не был виден сад для детей, которому, наверное, теперь не суждено было быть завершённым. Из своего окна она могла смотреть на серый простор озера, похожего на лежащее на земле зеркало, отражавшего — как то и положено зеркалу — росшие на берегу ели, и склон на противоположном от Айрелет-хауса берегу… Озеро было спокойным, как всегда после штормовых ночей. Стоял прекрасный осенний день, всё вокруг сияло чистотой. Валери смотрела на изумительный вид и знала, что всё это не для неё. Она была стара и измучена. И дух её был грязным.

Валери слышала, как Бернард вошёл в комнату, но не обернулась. Она слышала, как он приближается, краем глаза заметила, что муж принёс поднос и поставил его на полукруглый столик между двумя окнами спальни. Над этим столиком висело большое зеркало, и в нём отразились чай, тосты, варёные яйца… И ещё в нём отразилось лицо её мужа.

Бернард заговорил первым.

— Я сделал это потому, что мог это сделать. Вся моя жизнь была такой. Я делал то, что делал, потому что мог. Наверное, это нечто вызова самому себе, вроде завоевания тебя. И точно так же я сделал в фирме куда больше, чем могли сделать твои отец и дед. Я даже не знаю, что это значит, почему я делал то, что делал, но хуже всего то, что я мог бы сделать это снова.

— Не слишком утешающая мысль, — сухо откликнулась Валери.

— Я просто пытаюсь быть честным с тобой.

— Тоже не слишком утешает.

— Выслушай меня. Хуже всего то, что я не могу сказать, будто это ничего для меня не значит, потому что кое-что это всё-таки значит. Я только не знаю, что именно.

— Секс, — сказала Валери. — Половая зрелость, возмужалость. В конце концов, не хочется выглядеть незначительным человеком.

— Это ранит, — тихо произнёс Бернард.

— Я того и хотела. — Валери оторвалась наконец от пейзажа за окном. Ей нужно было узнать кое-что ещё, прежде чем она примет решение, и она вполне в силах была это узнать. — И ты всегда это делал?

Бернард не стал делать вид, что не понял.

— Да, — ответил он. — Но лишь от случая к случаю. Ладно, часто. Обычно во время деловых поездок. В Манчестере. В Бирмингеме. Эдинбурге. Лондоне. Но никогда не со служащими, до Вивьен. И даже с ней поначалу это было нечто вроде отпуска. Потому что я мог. Но потом между нами дело зашло гораздо дальше, и я подумал, что вижу способ вести двойную жизнь.

— Умно с твоей стороны, — кивнула Валери.

— Умно, — согласился Бернард.

Наконец она посмотрела на него. А ведь он и в самом деле был маленьким человеком… Ниже её ростом почти на пять дюймов. Некрупный, хрупкого сложения, с мальчишеской внешностью, вечно усмехающийся… «Боже мой, — подумала Валери, — да ведь ему только и не хватает, что горба, камзола и плотных рейтуз — вылитый Ричард Третий!..» Он соблазнил её так же легко, как была сбита с пути леди Анна…

— Но почему, Бернард? — Видя, как прищурились его глаза, она добавила: — Зачем две жизни? Обычно людям более чем хватает одной.

— Я знаю, — ответил он. — Это моё вечное проклятие. Мне никогда не хватало одной жизни. Одна жизнь не… Я не знаю.

Но Валери знала, и наверное, она знала это всегда.

— Одна жизнь не доказала бы тебе, что ты не просто Берни Декстер с Блейк-стрит в Бэрроу-ин-Фёрнес. Одна жизнь не могла бы тебя в этом утвердить.

Бернард промолчал. Снаружи донёсся крик уток, и Валери снова повернулась к окну. Клин птиц нёсся в небе по направлению к парку Фелл-Рут, и Валери подумала, что на земле утки выглядят довольно глупо и неуклюже, но когда они мчатся вот так, они кажутся такими же грациозными, как любые другие птицы. И лишь достигнув цели, становятся нелепыми, непохожими на всех.

Бернард снова заговорил: — Да. Наверное, так и есть. Блейк-стрит — это та яма, из которой я выбрался, но края у неё были очень скользкими. Одно неверное движение — и я свалился бы обратно. И я это знал.

Валери отошла наконец от окна. Посмотрела на поднос. Бернард принёс завтрак для неё одной. Одна чашка и блюдце, два варёных яйца, но только одна подставка для них, одинокая белая салфетка. Значит, не так уж он был уверен в себе. Это немного утешало.

— И кто ты теперь? — спросила она мужа. — И кем ты хочешь быть?

Бернард вздохнул.

— Валери, я хочу быть твоим мужем. Я не могу обещать, что всё это — и наши с тобой отношения, и всё то, что мы создали, — не рухнет через полгода. Но это именно то, чего я хочу. Быть твоим мужем.

— И это всё, что ты можешь мне предложить? После почти сорока трёх лет?

— Это всё, что я могу предложить, — ответил он.

— И какого чёрта я стала бы это принимать? Просто считать тебя своим мужем, без обещания чего-то ещё, вроде верности, или честности, или… — Валери пожала плечами. — Я даже и не знаю теперь, Бернард.

— Не знаешь чего?

— Не знаю, чего бы мне хотелось от тебя. Я уже не знаю.

Валери налила себе чаю. Бернард принёс лимон и сахар, но не прихватил молока, потому что знал, что Валери оно не нужно. Принёс тосты без масла, потому что обычно она ела их именно так. Принёс перец, но не соль, потому что обычно Валери именно перцем посыпала варёные яйца.

Он сказал:

— Валери, мы так долго прожили вместе. Да, я ужасно поступил с тобой и нашими детьми, но я ведь знаю, почему это так, и ты тоже знаешь. Потому что я действительно Берни Декстер с Блейк-стрит, и только это я и мог предложить тебе с самого начала.

— И я всё сделала для тебя, — тихо откликнулась Валери. — Для тебя, ради тебя. Ради того, чтобы доставить тебе радость… удовлетворить тебя…

— Это так.

— И чего мне это стоило… Ты не можешь этого понять, Бернард. И никогда не поймёшь. Так что пора подвести итог. Ты это понимаешь? Ты можешь это понять?

— Могу, — сказал он. — Валери, я могу.

Валери держала чашку с чаем у самых губ, но Бернард протянул руку и забрал её. И осторожно поставил обратно на блюдце.

— Прошу, позволь мне начать, — сказал он.